— Что он сказал? — спросила актриса.
Я повторил ей слова колдуна. «Этот телевизор — это вы сами». Она произнесла эту фразу несколько раз, прямо как на уроке иностранного языка. Я уже давно перестал понимать происходящее, но актриса, похоже, вникала в самую суть слов.
— Это вы сломались, — продолжал Кардозо с легкой улыбкой. — Когда сломался ваш телевизор, то есть прекратился какой-то процесс, между вами и каким-то очень значимым для вас человеком сразу в нескольких местах оборвалась связь. Все это очень скверно. Внутри вас существует множество личностей, но ни одна из них не является вашим истинным «я». Вы стремитесь убежать, чтобы обрести свое настоящее «я», но всегда возвращаетесь в то же место, откуда начинали свой бег, описав круг. В жизни человека есть три необходимых условия: во-первых, это здоровье; во-вторых — твердость духа; и последнее — сила для избавления от неприятностей. У вас было только здоровье, но даже его вы вот-вот лишитесь. Что-то захватило власть над вами, и теперь ни боги, ни люди ничем не могут вам помочь. Все, что было в вас дурного, теперь руководит почти всеми вашими действиями. Элегуа говорит, что с вами в детстве произошло какое-то несчастье, немного погодя я буду знать какое. Боги знают все.
Переводя слова Кардозо, я вспомнил ее рассказ о своем отце, который упал в русло пересохшей реки. Она считала, что в этом была ее вина. Думаю, Кардозо намекал именно на это событие.
— Это несчастье, произошедшее с дорогим вам человеком, сильно на вас подействовало. Этот человек стал жертвой неудачно сложившихся обстоятельств, и это определило ваш путь в отношениях с внешним миром. Общаясь с людьми, вы всякий раз избираете именно этот путь; и тот, кто привязывается к вам, должен идти по этому пути. Вы не подпускаете к себе людей, выбирающих другую дорогу, хотя, по правде говоря, речь здесь идет не только о других. Для человека всегда найдется какой-нибудь «другой». Ваше сердце похоже на пустынный пейзаж, как говорят, на берега реки Оба после наводнения. Вокруг расстилаются погубленные поля, покрытые грязью, повсюду гниет рыба, валяются кишащие червями трупы птиц и крокодилов; смрад и заражение наводняют округу, и никто не может там жить. Конечно, так было не всегда, но именно вы сделали этот цветущий край прибежищем смерти. Сделать это легче всего, настолько просто, что каждый человек творит это, даже не отдавая себе отчета. Это все равно что охотник, который всегда ходит по одним и тем же тропам, разумеется, он не набьет достаточно дичи, он пристегивает к своему поясу лишь птичек, оленей или нечто воображаемое. Эту его воображаемую дичь никто, кроме него самого, не видит… Вас интересуют только жертвы несчастий, неудачно сложившихся обстоятельств, люди неуравновешенные, ибо уравновешенные люди, как вы полагаете, не стоят вашего внимания. Вы говорите, что весь мир не более чем юдоль скорби и пустыня. И дело не в том, что вы никогда не видели цветущего пейзажа, просто вы не воспринимаете его, поскольку восприятие его будет для вас болезненным, когда вы попытаетесь его воспроизвести. Вы интересуетесь лишь теми, кто видит во всем только уродливое. Сегодня вы надеетесь на явление прекрасного, на то, что вы будете окружены этой красотой, вы свято верите в то, что стремитесь к этому и прилагаете для этого определенные усилия… но вы не хотите ухватить эту красоту. Когда она наконец приходит к вам, вы бежите от нее, потому что вы не хотите, чтобы те, кто живет с вами, были счастливы. Вы думаете только о том, чтобы вы сами и ваши близкие остановились в одном шаге от достижения спокойствия и твердости духа. Вы очень плохо представляете себе собственную значимость и даже не стараетесь достичь спокойствия. Вот почему вы — сломанный телевизор: вы ничего не показываете, что-то внутри вас разрушилось, ваш экран пуст и черен, и живущие с вами заглядывают туда и видят лишь черноту. Они живут с куклой, которая представляет собой абсолютное зеркало; эта кукла говорит и даже двигается, но никогда не пытается обрести спокойствия духа. Вы даже не знаете, что это такое, как не имеете представления о том, что значит быть довольным собой. Вы находитесь на склоне крутой горы посреди пустыни и ждете, пока появится путник, похожий на вас. А когда он подходит поближе, вы видите, что он совсем обезумел от гнева, чтобы вы его заметили, нужно, чтобы он кипел негодованием… И тогда вы ему говорите: «Спасибо, что пришли сюда, теперь я буду вашим проводником». И вы даете ему хлеба и козьего молока, чтобы он восстановил свои силы, но на самом деле вы не хотите этого. Ибо когда произошло несчастье с кем-то из ваших близких, вы стали считать, что именно вы не были способны дать ему молока и хлеба. И теперь вам не хочется, чтобы этот путник восстанавливал свои силы за ваш счет, вы даете хлеб не путнику, а тому, некогда близкому вам человеку. Вот почему вам уже ничем нельзя помочь. Путник благодарит вас, он любит вас, но это вас никогда не спасет, это не имеет для вас значения. Итак, вы отправляетесь вместе с этим путником по тропинке, ведущей через перевал; чем круче тропа, тем острее ваше ощущение реальности. Даже если вам будет нечего пить и есть, даже если вам будет негде спать, будет холодно, а дорога будет покрыта острыми камнями, как бритвой разрезающими вам ноги, вы все равно выберете именно эту дорогу. Вы полагаете, что любите вашего спутника, идущего той же дорогой, но ваша любовь длится столько времени, сколько он идет с вами. Когда вы замечаете, что он скоро перейдет перевал, вы бросаете его, вы не понимаете, чего он ждет от вас. Нет, не совсем так: вы разочарованы его ожиданиями. Он не имеет права ждать от вас чего бы то ни было, он должен бить вас, заставлять вас страдать, и вы побуждаете его к этому, вы выдумываете миллион причин, по которым он должен вас терзать, вы даете ему понять, что он может делать с вами все, что захочет, вы показываете ему, что готовы претерпеть любые страдания, и вы их претерпеваете, причем до такой степени, что все начинают считать вас мазохистом. Вы без конца терпите немыслимые страдания, но вот приходит Судный день, и вы, подведя вашего спутника к краю обрыва, толкаете его в спину, говоря: «Никто не заставлял меня страдать больше, чем он!» Он удивленно смотрит на вас и падает в пропасть. Вы несчастны, вас одолевает печаль, но именно эта печаль и является смыслом вашего существования. Вы убеждены, что любой, кто живет с вами рядом, однажды должен непременно упасть в пропасть. У вас нет иной цели и иного смысла в жизни.
Закончив свою речь, Кардозо глотнул сока манго.
— Должна ли я всегда следовать этим путем? — спросила его актриса.
Кардозо перевернул страницу и ткнул пальцем:
— Может быть. Для вас нет никакой возможности измениться, а так как вы не можете жить ни с человеком, ни с животным, ни с растением, ни даже с микробом, вы все равно не поймете окружающий мир, не правда ли?
— Да, именно так, — сказала актриса и подняла голову. — Потому что я актриса.
*****
Я повез актрису в центр города, чтобы накормить. Когда мы покидали дом Кардозо, он подозвал меня и сказал: «Она отказалась от помощи. Решила жить в одиночестве. Это тоже вариант, даже если на нее и не снизошла милость богов. На этом свете живут и такие люди». Он взял с нас пятьсот долларов.
Мы шли мимо собора, и тут актриса вдруг сказала, что шаман был прав. Перед дверями собора толпились торговцы сувенирами. С тех пор как здесь разрешили хождение американского доллара, такие базары под открытым небом стали возникать повсюду. А поскольку собор привлекает особенно много туристов, то за право торговать здесь между продавцами жестокая конкуренция. Продают только вещи ручной работы, причем очень примитивные. Безделушки из раковин, вышивку, фигурки животных, вырезанные из кокосового ореха, модели испанских галеонов из бумаги и дерева, плетенные из пальмовых листьев шляпы и веера, коралловые бусы и браслеты, кольца из жемчуга или полированного стекла, мачете с резной рукояткой, старые открытки, футболки с изображением Че Гевары, брошки, вырезанные из козьего рога, стульчики в форме тамбурина, обтянутые коровьей или конской кожей, ударные музыкальные инструменты, маракасы, гуилос и трехструнные гитары.
Актриса взяла в руки один из инструментов и стала отстукивать ритм настоящей румбы. Торговцы, пораженные тем, что азиатка знает, что такое румба, зааплодировали. Она вынула бумажник и купила этот инструмент, напоминавший небольшую булаву, за четыре доллара. Она посмотрела на свое приобретение с некоторой грустью и, улыбнувшись, сказала: «Как-то раз учитель купил барабаны бата и привез их в Нью-Йорк». Эти барабаны по форме напоминают песочные часы, их делают разной величины и используют в афро-кубинской музыке. «Он поехал в мастерскую, где изготавливали эти барабаны, посмотрел, как работают мастера, после чего купил комплект из трех барабанов за двести пятьдесят долларов. Мы прилетели в Нью-Йорк через Мексику и, оставив барабаны в номере гостиницы на Пятой авеню, пошли есть суши. Когда официант спросил нас, что мы будем заказывать, учитель предложил ему выбрать самому, так как мы успели закинуться кокаином и нам казалось, что любая пища теперь будет на один вкус. Официант сказал, что имеется хираме с камбалой, и он приготовит ее для нас. Пока мы ели, действие кокаина продолжалось, а потом мы заказали еще бульон, такой прозрачный суп из кожи с тофу, кувшинок джунсай и креветок, суши с тунцом чу-торо, с морскими угрями анаго, а потом еще канпье-маки с тыквой. Вместе с чаевыми счет составил двести пятьдесят долларов. Когда мы вернулись в гостиницу, учитель увидел свои барабаны бата, стоящие в углу, и очень рассердился. «Рейко, — кричал он, — ты понимаешь, чтобы сделать эти барабаны начиная с процесса дубления кожи, нужно не менее трех недель, и это стоит всего двести пятьдесят баксов! А что мы только что жрали? хираме, чу-торо, анаго и канпье-маки, и еще этот бульон, и это все стоило те же двести пятьдесят долларов, то есть столько же, сколько и эти три барабана! Нет, ты можешь в это поверить?» Он тогда взбесился по-настоящему, а потом несколько часов рассуждал о символизме суши, о значении суши… и в такие моменты я не могла его ненавидеть».
