Провидение
Розе приснилась Анна. Это было уже после того, как Роза уехала, оставив дочь. Розе снилось, что Анна идет ей навстречу, вверх по холму Гонзалес. Она знала, что Анна идет из школы. Она подошла к дочери и заговорила с ней, но та молча прошла мимо. И неудивительно. Она вся была покрыта глиной со вмазанными в нее листьями или ветками, так что все вместе выглядело как увядшие гирлянды. Украшение, умирание. И эта глина или грязь была не сухая, а еще капала с Анны, так что вышла грубая и печальная фигура, вроде неуклюже слепленного идола с тяжелой головой.
— Ты хочешь поехать со мной или остаться с папой? — спрашивала Роза перед отъездом, но Анна отказывалась отвечать и говорила только: «Я не хочу, чтобы ты уезжала». Роза нашла работу на радиостанции в маленьком городке в Кутенейских горах.
Анна лежала в большой кровати с четырьмя столбиками, где раньше спали Патрик и Роза. Где Патрик теперь спал один. Роза перебралась на диван в кабинете.
Анна засыпала в этой кровати, и тогда Патрик относил ее в детскую. Ни Патрик, ни Роза не знали, когда это превратилось из случайности в необходимость. Все в доме шло наперекосяк. Роза паковала чемодан. Она делала это днем, когда Патрика и Анны не было. Вечера она и Патрик проводили в разных частях дома. Однажды она вошла в столовую и увидела, что Патрик заново подклеивает скотчем фотографии в семейном альбоме. Она разозлилась на него. На одной фотографии она сама качала Анну на качелях. На другой она стояла в бикини и ухмылялась. Правдивые неправды.
— Тогда было то же самое, что сейчас, — сказала она. — Если честно.
Она имела в виду, что всегда в глубине души собиралась сделать то, что делала сейчас. Даже в день свадьбы она знала, что это время придет, а если не придет, то ей лучше сразу умереть. Предательство совершала она.
— Я знаю, — сердито сказал Патрик.
Но, конечно, тогда было не то же самое, что сейчас, — тогда Роза еще не начала приближать разрыв и даже по временам забывала, что он неизбежен. Даже сказать, что она планировала разрыв и начала его приближать, было бы неверно, поскольку она ничего не делала намеренно, осмысленно. Все произошло максимально болезненным и разрушительным способом: они тянули резину, примирялись, пилили друг друга, а сейчас Розе казалось, что она идет по подвесному мосту и ей нельзя сводить глаз с дощечек прямо перед собой, нельзя смотреть по сторонам или вниз.
— Так чего ты хочешь? — тихо спросила она у Анны.
Та вместо ответа позвала Патрика. Когда он пришел, Анна села на кровать, потянула обоих родителей к себе и оказалась между ними. Она вцепилась в них и забилась в рыданиях. Она по временам яростно драматизировала — не девочка, а обнаженный клинок.
— Вам уже не обязательно… — сказала она. — Вы же больше не ссоритесь.
Патрик посмотрел на Розу. Обвинения в его взгляде не было. Много лет он смотрел на нее обвиняюще — даже в те моменты, когда они занимались любовью, — но теперь ему было так больно за Анну, что все обвинения стерлись. Розе пришлось встать и выйти, оставив Патрика утешать дочь. Она боялась, что ее охватит огромная обманчивая волна теплого чувства к мужу.
Это правда, они уже больше не ссорились. У Розы были шрамы на руках, на теле — она сама нанесла себе раны (не в самых опасных местах) бритвенным лезвием. Однажды на кухне этого дома Патрик попытался ее задушить. В другой раз она, в одной ночной рубашке, выбежала на двор, упала на колени и принялась выдирать пучками траву на газоне. Но для Анны сотканная родителями кровавая дерюга ошибок и несовместимости — если смотреть со стороны, годная лишь на то, чтобы ее сорвать и выбросить, — была по-прежнему истинной канвой жизни, началом и убежищем, сплетением отца и матери. Какой обман, думала Роза, как мы обманываем всех. Мы происходим от союзов, в которых нет ни капли того, что мы, в нашем представлении, заслуживаем.
Роза написала Тому с вопросом — что делать? Том преподавал в Университете Калгари. Роза была в него чуточку влюблена (так она говорила друзьям, которые знали об их отношениях: чуточку влюблена). Она познакомилась с ним в Ванкувере год назад — он был братом женщины, с которой Роза иногда играла вместе в радиопьесах, — и с тех пор она один раз приехала на встречу с ним в Викторию и жила в его номере в гостинице. Они писали друг другу длинные письма. Он был галантный мужчина, по специальности историк. Он остроумно писал и деликатно флиртовал. Роза немножко боялась, что, узнав о ее уходе от Патрика, Том станет писать реже или осторожнее, на случай если она строит на него какие-либо планы. Опасаясь, что она рассчитывает на слишком многое. Но этого не случилось — он не был столь вульгарен или столь труслив; он доверял ей.
Она сказала друзьям, что ее уход от Патрика не имеет никакого отношения к Тому и что она, скорее всего, не начнет видеться с Томом чаще. Она сама в это верила, но у нее был выбор между работой на острове Ванкувер и работой в горах, и она выбрала горы, потому что ей хотелось быть ближе к Калгари.
Утром Анна была веселой и сказала, что все в порядке. Она сказала, что хочет остаться. Остаться в школе, с друзьями. Но на середине дорожки перед домом она остановилась, повернулась, помахала родителям и завизжала:
— Счастливого развода!
* * *
Роза думала, что, уехав из дома Патрика, поселится в голой комнате, заляпанной и обтерханной. Что ей будет все равно и она не станет тратить силы на обустройство. Она всего этого не любила. Найденная ею квартира — на втором этаже дома из бурого кирпича, на полпути вверх по склону горы — действительно была заляпанной и обтерханной, но Роза тут же принялась ее обустраивать. Красно-золотые обои (Роза уже поняла, что владельцы подобных мест любят на скорую руку приукрасить их «элегантными» обоями) были поклеены кое-как и уже стали отслаиваться и закручиваться трубочкой над плинтусом. Роза купила клей и приклеила обои на место. Она купила растения в подвесных горшках и тряслась над ними, чтобы они не перемерли. Она повесила в санузле смешные плакаты. Она приобрела индийское покрывало, корзины, горшки и расписные кружки — все оскорбительно дорого — в единственном на весь городок магазине, где все это продавалось. Она покрасила кухню в белый и синий цвета, стараясь попасть в тона старинного английского фарфора. Хозяин дома обещал отдать ей деньги за краску, но так и не отдал. Она купила синие свечи, благовония, большую охапку сушеных золотых листьев и травы. В итоге вышла квартира, явственно говорящая, что здесь живет женщина одинокая, скорее всего — уже не первой молодости. Она преподавательница, или человек искусства, или питает надежду стать таковой. Точно так же дом, где она жила раньше, — дом Патрика — явственно говорил, что в нем живет преуспевающий бизнесмен или представитель хорошо оплачиваемой профессии, унаследовавший от родителей состояние и определенные представления о том, «как надо».
Городок в горах, казалось, лежит далеко от всего. Но Розе тут нравилось — в том числе и поэтому. Когда долго живешь в больших городах, а потом возвращаешься в маленький, то кажется, что здесь все просто и понятно. Как будто местные жители собрались и сказали: «Давайте поиграем в городок». Розе казалось, что здесь никто не умирает.
Том написал, что хочет приехать с ней повидаться. В октябре (Роза даже не ожидала, что возможность подвернется так скоро) у него была оказия, конференция в Ванкувере. Он собирался уехать с конференции на день раньше, а на работе сказать, что, наоборот, задержался на день, и таким образом высвободить себе два дня. Но потом он позвонил из Ванкувера и сказал, что приехать не может. У него воспаление в зубе, очень сильная боль, нужно срочное удаление, и операцию придется делать в тот самый день, который он собирался провести с Розой. Так что он все же получит лишний день отгула, сказал он и спросил, не думает ли Роза, что это его постигла Божья кара. Он сказал, что придерживается кальвинистской точки зрения; еще он явно плохо соображал от боли и обезболивающих.
Дороти, приятельница Розы, спросила, верит ли Роза всему этому. Розе такая возможность не пришла в голову.
— Не думаю, что он стал бы мне врать, — сказала она, а Дороти отозвалась бодро, почти небрежно:
— О, они на что угодно способны.
Дороти была единственной женщиной на радиостанции, кроме Розы. Она два раза в неделю вела программу для домохозяек, читала лекции в женских кружках и пользовалась популярностью как распорядитель церемоний на торжественных обедах с вручением наград в молодежных организациях. И тому подобное. Она и Роза сошлись в основном потому, что обе были одиноки и по натуре авантюристки. У Дороти был любовник в Сиэтле, и она ему не доверяла.
— Они на что угодно способны, — сказала Дороти.
Они пили кофе в маленьком кафе-пончиковой «Одним ударом», расположенном рядом с радиостанцией. Дороти начала рассказывать Розе историю своей связи с владельцем радиостанции, который сейчас уже был стариком и почти все время проводил в Калифорнии. Он подарил Дороти колье на Рождество — сказал, что это нефрит. Сказал, что купил его в Ванкувере. Дороти отдала колье в мастерскую, чтобы там починили застежку, и гордо спросила, сколько оно может стоить. Ей сказали, что это никакой не нефрит, и ювелир объяснил, как распознать разницу: нужно посмотреть на свет. Через несколько дней жена владельца явилась на радиостанцию в точно таком же колье; ей он тоже сказал, что это нефрит. Пока Дороти все это рассказывала, Роза смотрела на ее пепельно-блондинистый парик — блестящие роскошные волосы никто не принял бы за натуральные; парик и бирюзовые тени для век только подчеркивали, насколько потрепано жизнью лицо Дороти. В большом городе она выглядела бы как проститутка; а местные жители считали ее экзотичной, но гламурной, послом из сказочного мира шикарно одетых людей.
