— Что там? — напряженно спросил Игорь, продолжавший тем временем спиною вперед продвигаться к окну и держать на мушке медленно надвигающегося на него Гошу.
— Там-то же самое, — отвечал Димыч, поднимаясь и занимая позицию у оконного проема, напротив баррикады из журнального столика и дивана, под которой шумно возился, пытаясь высвободиться, квази-Вовка Бабаков.
— Значит, все, — спокойно констатировал Игорь. — Стрелять бесполезно.
В тот же миг мебельный завал в углу кабинета словно бы взорвался под напором изнутри. Ошметок кожаной диванной обивки угодил Димычу в лицо, на время ослепив. Инстинктивно он несколько раз нажал на спуск, и тут же рядом грохнул выстрел Игоря. Раздалось сдавленное злобное рычанье; что-то сбило Димыча на пол, лицом вниз, рвануло из рук пистолет и жестоко притиснуло к твердому паркету. Он не слышал звука падения, скорее ощутил содрогание пола, за которым последовал болезненный вскрик Игоря.
Сквозь затуманившую разум безысходную тоску пробилась удивительно равнодушная — едва ли не раздраженная! — мысль:
Что там с ним такое?
На какое-то время возникла боль от проволоки, перехватившей и стянувшей запястья. Димыч не знал, сколько времени пролежал ничком на полу; мог лишь сказать, что времени этого хватило, чтобы запястья онемели до бесчувственности, а взамен того боль из них, тупая и монотонная, разлилась по всему телу.
Потом его вздернули кверху и поставили на ноги.
Оказалось, за время, что Димыч пролежал лицом вниз, ничего не видя и не слыша (уши его точно заткнуты были ватой), в кабинет успели подтянуться и те, кто перекрывал пути к отступлению снаружи. Непонятно, отчего, Димычу вспомнилось, что стрелявшего в него молодого человека он как-то мельком встречал в городе, в обществе того же Володьки Бабакова, и звали этого молодого человека Шурой. Отметил он и то, что видимых телесных повреждений на теле Шуры не наблюдалось.
Затем в кабинете появились новые лица. Первым вошел ужасно худой и довольно высокий человек, примерно одного с Шурой возраста. Давно не стриженые прямые, темно-русые волосы немного липко облегали вытянутый по вертикали, внушительных размеров череп и впалые щеки, совершенно скрывая от посторонних взоров уши. Большие серые глаза почти совсем сливались с серой же, пепельной какой-то, кожей лица, однако в то же время выглядели невообразимо живыми, и жизнь, светившаяся в них, была куда как страшнее мертвой стеклянистости глаз Володьки с Шурой.
Сопровождал его схожий с Шурой сложением чубатый парень с растянутыми в застывшей улыбке губами, очень похожий лицом — и вообще обликом — на деревенских гармонистов, какими изображают их иллюстраторы детских книг. В горле его, чуть левее кадыка, зияло аккуратное четырехугольное отверстие.
Подробно осмотрев Димыча с Игорем, серолицый наклонился над мертвым Дамиром Султангареевичем, без видимых усилий двумя пальцами вырвал из его черепа стальную арбалетную стрелу и жестом опытного хирурга протянул ее назад, за плечо. Тут же подскочивший Шура перенял у него стрелу и взамен ее вложил в пальцы серолицего… Димычев пистолет!
Не разгибаясь, серолицый приставил ствол почти вплотную к оставленному стрелою отверстию и нажал на спуск.
Грохнул выстрел. Зазвенела о паркет стреляная гильза.
Димыч словно бы очнулся от кошмарного сна. Бывают такие пробуждения, когда, едва продрав глаза, обнаруживаешь, что действительность гораздо хуже, страшнее любых кошмаров.
— Ты… что ж делаешь, гад?! — закричал он.
Серолицый, точно и не слыша его, полюбовался на свою работу, удовлетворенно хмыкнул и пошел к дверям. На пороге он обернулся:
— Грузите этих, поехали!
Наутро Петяша проснулся в странном каком-то, непривычном настроении. Памятная из сна легкость в голове не оставляла его и наяву; это было, с одной стороны, приятно, но с другой — почему-то малость раздражало.
Вдобавок он еще и выспался плоховато: сон втроем на одной не шибко просторной тахте — дело не столь уж простое.
Надо бы лежбище попросторнее купить…
Осторожно, дабы не разбудить мирно спящих Елку с Катериной (от удобств и приятностей полного одиночества отвыкаешь вовсе не вдруг), он выбрался из-под одеяла, — от которого ему, впрочем, и достался-то лишь самый край, — и, прихватив из кармана пиджака дареный портсигар, отправился откушать кофею.
Утренняя тишина в квартире, нарушаемая лишь едва уловимым шипеньем горящего под джезвою газа, приятно разливалась по телу.
Благодать-то, надо же…
Внезапно Петяша почувствовал, как не хватало ему в последние дни простого покойного одиночества. Не хотелось ни о чем думать; мысль о неизбежной надобности с кем-либо общаться повергала чуть ли не в панику.
Сняв джезву с плиты, он принялся за кофе.
Однако, дамы-то проснутся скоро… И опять станет в квартире — ни вздохнуть ни пернуть.
Внезапно в голову Петяше пришла давно не посещавшая его идея: сейчас он допьет кофе, приведет себя в порядок и, пока дамы еще не проснулись, отправится гулять. Вот именно, прогуливаться. К Двенадцати Коллегиям.
Окрестности главного здания СПбГУ были его любимым местом для безмысленного отдыха. И от дома недалеко, и публика там не запруживает тротуары, и машин более чем умеренное количество, и деревья растут… При каждом факультете — кофейня, да пиво, да книжные магазинчики с нестандартным ассортиментом, да туалеты (не шибко опрятные, зато дармовые)… Словом, лучшего места для этаких раздумчивых, неспешных прогулок во всем городе не сыскать!
Стараясь не шуметь, Петяша наскоро ополоснулся под душем, оделся, оставил на кухонном столе записку подобающего содержания и отправился дворами да переулками к Биржевому мосту.
Возле исторического факультета — в десять утра, да по летнему-то времени — не было ни души. Только в отдалении, при входе в главное университетское здание, колбасились туда-сюда какие-то юные личности. Залитый солнцем, лениво качающийся на волнах покоя мир, казалось бы, в точности сохранил прежние масштабы.
И все же мир сделался маленьким… Поразительно маленьким.
Поразмыслив, Петяша решил, что ему хочется еще кофе, и пошел в знаменитый «Тараканник» — или, для краткости, «Таракан» — что на первом этаже Двенадцати Коллегий. Здесь тоже было почти пусто; лишь за угловым столиком у окна сидел спиною к двери длинного росту человек в старенькой стройотрядовской курточке, красных спортивных трусах и динамовских кроссовках. Подле ноги его стоял огромный и неудобный с виду рюкзачище цвета хаки.
Ну надо же! Куда ни сунься… — с некоторой досадою подумал Петяша.
Человек этот был ни кем другим, как старым его, около году не виданным знакомым, бывшим соучеником Димыча, страстным любителем баскетбола, писавшим порою непонятного качества стихи. Согласен, сочетание странноватое, но тем не менее так оно и было. Именовался он Олегом Новиковым, а жил недалече от «Приморской», на улице с труднопроизносимым названием — «Кораблестроителей».
Пока Петяша размышлял, не стоит ли повернуться и уйти, чтобы оказаться, наконец-то, в одиночестве, человек под названием Олег Новиков обернулся и увидел его.
— У-ы-ы, ка-ккие лю-уди!
Сказано это было так, точно Олег желал бы показать, будто преувеличивает радость от встречи.
— Да выглядит-то как шикарно! — продолжал он. — Неужто богатым, наконец, стал?
— Подожди, я себе кофе возьму, — отвечал Петяша. — Ты сюда надолго забрел?
— Да мне, в общем, делать особенно нечего, — нажимая на отдельные слова так, словно каждое предварительно обдумывалось со всех сторон, и непомерно растянув ударную гласную в последнем «нечего», отвечал Олег. — Я тут ходил насчет зала договариваться, чтобы игру провести.
— Э-э; кто про что, а вшивый — про баню… Ладно, погоди. Я сейчас.
В «Тараканнике» просидели минут сорок. За это время Олег успел поведать Петяше о различных приключениях их немногочисленных общих знакомых, которых Петяша — в подавляющем большинстве — не помнил либо и не желал помнить. Петяша, в свою очередь, рассказал в общих чертах, чего интересного за последнее время произошло с ним. Опустив, понятное дело, сверхъестественные явления — выкладывать такие вещи постороннему, это ж страх подумать. Да и — на кой, собственно, икс?
— Я-а-асно, — протянул Олег, выслушав повествование о неожиданной Петяшиной удаче на книгоиздательском рынке. — А помнишь, обещал меня в каком-нибудь романе вывести, если я тебя пивом напою?
— Ну, было дело.
— И как? Неужто вставил?
— Не-а. Забыл.
— Ну-у, вот так всегда! — возмутился Олег.
— Вставлю еще, — заверил его Петяша. — Надеюсь, эти четыре были не последними. Надо только опять не забыть.
Да? Верно ли не последними?
Непонятно откуда взявшееся сомнение на миг вселило в Петяшины мысли некоторый неуют. Ведь вправду: вот не станут люди его книжек покупать, и издавать его тогда больше не будут. А вероятность — очень даже отлична от нуля: на хрена людям сдалось его литературное хулиганство? Людям — им подавай так, чтоб было красиво и не напрягало… И, значит, снова — прощай, свободная, приятная, обеспеченная жизнь.
