— Видимо, придется тебя время от времени отпускать в город рыться в архивах и книгохранилищах, — сказал Степан Артемьевич жене.
— Время от времени? Это все, что ты мог предложить?
— Пока — да, — ответил он уныло.
И все-таки «неопознанный» отец нет-нет да и вспоминался Лизе. Однажды она увидела его во сне. Будто бы они стояли на вокзале, на перроне. Он что-то говорил ей, а она не понимала, хотя была рядом, и досадовала. Потом он удалился, уплыл куда-то в сторону, и оказался в тамбуре вагона. Он махал ей рукой, сняв свою морскую фуражку. Стояла зима, и шел крупный и мягкий снег, как перед Новым годом. Она хотела крикнуть Романенко, чтобы он надел фуражку, а то простудится. Но он сразу скрылся в вагоне, и поезд ушел…
Не изведав ни в детстве, ни в более зрелом возрасте отцовской ласки, как она, бывало, тосковала по ней!
Когда Лиза училась в школе и родителей приглашали на собрания, у нее приходила только мать. Лиза при этом чувствовала себя неловко. Мать, понимая все, старалась восполнить отсутствие отца усиленной заботой о дочери.
Что ярче всего отложилось в памяти Лизы? Ласковое прикосновение материнской руки к ее голове, когда она болела корью или скарлатиной. Пора самого раннего детства. Чай с медом, сушеной малиной. Выздоровление, неуверенные шаги по комнате, солнечный свет в окне, желание поскорее выбежать на улицу.
Каждодневные проводы в детский сад. Крепко держа дочь за руку, мать торопливо переходит улицу в самом бойком месте. Машины угрожающе гудят, пролетают мимо, обдавая их бензиновой гарью… И в конце дня мать прибегала в садик, запыхавшись, помогала Лизе одеться, вела ее домой, и опять тот же опасный переход и надежная рука матери.
Первый новогодний бал в школе. Мать смастерила ей карнавальный костюм — длинное платье из черной ткани, усыпанное звездами из блестящей фольги. Первый танец с парнем, волнение, боязнь сбиться с такта, подкачать.
Выпускной вечер, когда Лиза получила аттестат зрелости. Десятиклассники веселились, танцевали, а родители скромно сидели у стен зала на стульях. Там же сидела и Анна Павловна и бережно прижимала к груди аттестат дочери, а та поглядывала на нее издали и улыбалась. Мать отвечала ей застенчивой улыбкой, будто сама получила аттестат. Как она была похожа тогда на школьницу!
Когда Лиза училась в институте, Анна Павловна, если позволяло время, приезжала к ней, спала в общежитии с нею на одной койке, оставляла дочери денег и продуктов и возвращалась домой очень грустная. Конечно же беспокоилась за дочь и тосковала о ней.
Все годы — от младенчества до замужества — без отца…
Так придется жить и дальше. Сближение невозможно.
5
Чикин вошел в кабинет, осторожно притворив за собой дверь. В руках у него была бумага, свернутая в трубочку.
Лисицын сидел в задумчивости, нахмурясь и положив на стол руки, сжатые в кулаки. Причиной плохого настроения был недавний телефонный разговор с начальником сельхозуправления, который сделал ему выговор за то, что в «Борке» из-за разгильдяйства и халатности работников гибнут лучшие высокоудойные животные». Он имел в виду недавнее происшествие с коровой, которую пришлось прирезать из-за пресловутого сельповского гвоздика… Лисицын не оправдывался, зная, что это еще больше разозлит начальника, а тот в довершение всего заявил, что стал сомневаться в способности Лисицына руководить хозяйством.
Степан Артемьевич удивился: «Откуда в управлении стало известно об этой буренке? Неужели там каждая корова на счету?»
Намек на служебное несоответствие Лисицына больно задел его, и категорический тон начальника посеял в его душе тревогу. «Неужели там, в Чеканове, нее обо мне плохо думают? Корову они заметили, а наше решение освоить Залесье и расширить ферму до сих пор не одобрено, — подумал Степан Артемьевич. — Поздняков обещал разобраться, да так это обещание и осталось в невесомости. Начнешь делать пристройку, а вдруг заставят строить комплекс… Надо ехать в Чеканово и все выяснить», — решил Лисицын и вопросительно поглядел на Чикина.
Еремей Кузьмич снял с лысой головы кепку и, пройдя по ковровой дорожке к столу, положил перед директором аккуратно отпечатанный на машинке протокол заседания товарищеского суда:
— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста.
Лисицын хотел было отмахнуться: не до протоколов, но все же взял его, прочитал.
— Все как положено. Только подписей нет, — сказал он.
— Подписи поставим. — Чикин взял бумажки, скрепленные канцелярской скрепкой, и, свернув их снова трубочкой, спросил: — Степан Артемьевич, вы ездили в Залесье?
— Ездил.
— И что решили?
— Залежи разработать, дорогу наладить. Корма будем вывозить в Прохоровку, а там расширим ферму.
— Так, так… Только, Степан Артемьевич, когда там начнут пахать, накажите трактористам, чтобы плуги пускали неглубоко, иначе все пойдет насмарку — выворотят с-под-низу песок да глину, загубят землю.
Лисицын уже более внимательно посмотрел на ветерана и согласно кивнул. Ему пришлось по душе, что старику до всего есть дело. Но тот не уходил.
— А как у вас с туристской поездкой? Оформились?
Лисицын отрицательно помотал головой и поморщился.
— Зря упустили такую возможность. Думаете, без вас здесь не обойтись! Хотите все время быть нянькой? Надо приучать людей к самостоятельности…
— Ну, это уже мое дело, — сухо ответил Лисицын.
Чикин, поняв, что директор не в духе, попрощался и вышел. Лисицын подумал: «Это он зашел меня уму-разуму учить. Протокол — только предлог. Хитер старина».
Степан Артемьевич на другой день опять поехал в Залесье — еще раз удостовериться в целесообразности его возрождения. «Ведь почему-то земли там запустили! — думал он. — Может, распахивать их не имеет смысла, они истощены до предела?»
Эта перепроверка вызывалась не только практической необходимостью, но и неуверенностью Лисицына в себе, которая появилась у него после прозрачного намека начальника на его деловые качества… Как много значит неосторожно и запальчиво брошенное вскользь едкое замечание вышестоящего начальника, когда подчиненный принимает это близко к сердцу.
Шофер Сергей работал на грузовике, возил с поля выкопанную картошку, и Степан Артемьевич сам вел машину.
Опять та же картина: за лугами, обкошенными прохоровскими косарями, начиналась залежь. Трава в пояс, везде кудрявятся ольшаник, ивняк. На ольхе побурели и растопорщились мелкие шишечки с семенами, на ивах зажелтела листва. Кустов было много, в низинах они стояли шпалерами. Поле превратилось в целину…
Дороги уже не было заметно, поехал прямиком, огибая островки мелколесья, заросли иван-чая, осота, багульника. Причудливая смесь разных трав в самом диком состоянии: гусиный лук, ветреница, мятлик, трясунка, лисохвост, журавельник. Почти все травы отцвели, только журавельник еще радовал глаз синенькими, в пять лепестков цветками и сочными листьями, похожими на листки купальницы.
«Поле, поле! — подобно былинному витязю подумал Степан Артемьевич. — Сколько труда надо вложить, чтобы заново все это освоить! Но какова тут все-таки почва?» Он остановил машину, достал лопату, с помощью которой Сергей иногда выручал свой газик на бездорожье. Копнул поглубже, вместе с дерном выворотил красноватую глину. «Плодородный слой тонок, — заключил он. — Раньше пахали конными плугами, неглубоко. А если пустить тракторные — вывернет с-поднизу всю глину с песком. А может, применить безотвальную вспашку? Надо посоветоваться с агрономами. И все равно придется сюда возить торф, минералкой тут не обойдешься. Заново придется создавать пахотный слой…»
Озабоченный, он поехал дальше, вдоль узенькой речушки, похожей на ручей. «Как она называется? Кажется, Говоруха. Почему так? Не потому ли, что по веснам журчит резво по камушкам? А летом мелеет. Она, кажется, впадает в Лайму».
Наткнулся на старую, с прохудившейся крышей избенку и заглянул в нее. Два оконца, нары, на них остатки слежавшегося сена, очаг из камней. Наверное, сенокосная избушка.
Отъехав подальше, копнул снова. Тут земля оказалась жирнее, подпочвенный слой лежал глубже. Какие были поля, что на них сеяли — для него сейчас было не столь важно. Главное — земля не должна больше пустовать, он со своими рабочими обязан вдохнуть в нее жизнь.
И тут без помощи мелиоративной станции с ее мошной техникой не обойтись. Он сунул лопату на место, постоял возле машины. Холодный ветер тормошил кусты, трепал метелки одичавших трав. По-прежнему низкие, серые, с бахромой по кромке облака неторопливо плыли над землей. Вдали в них появился просвет, и лучи солнца уперлись в синеватый ельник. Там высветились желтеющие листья берез, карминовый осинник. Осины пунцовеют раньше других деревьев. Теплые тона напомнили о близкой осени. «Вот и проходит лето, странное, скупое на тепло, с перемежающимися дождями. Про него уж никак не скажешь: лето красное…»
