Потрясенный и взбудораженный всем случившимся, он не мог думать ни о чем, кроме внезапно открывшегося ему зла, зла, которое гнездилось в глубинах самой человеческой натуры и в силах, ввергавших парод в неисчислимые бедствия. Он знал, конечно, что зло существует, и принимал его как нечто само собой разумеющееся. После многих лет работы в газете это и не могло быть иначе.
Каждый день перед ним развертывалась карта всего мира: каждый день он сообщал читателям о циклонах, землетрясениях, голоде, кровавых схватках, преступлениях, совершающихся повсюду на земном шаре. Но он созерцал события издалека, из окна своего редакторского кабинета; это надежное убежище ограждало его от непосредственного соприкосновения с бедами, вызванными стихийными катастрофами и личными человеческими трагедиями.
Сейчас Дэвид словно очнулся после долгого периода какого-то формального существования: он воспринимал все очень остро, может быть, даже слишком остро; казалось, плотный покров, защищавший его долгие годы, теперь спал, обнаружив подлинную его натуру, и она была ранима и чувствительна до боли.
Что же ему делать с этим мальчиком? Зверское нападение на него разбило сентиментальные представления Дэвида о причинах преступлений и о тех, кто их совершал. Каковы бы ни были причины преступных деяний, несущих людям зло и страдания, прощать их нельзя! Правда, убийства и кражи детей могут совершаться и больными людьми; но с ними надо поступать так же, как и с любыми бандитами или торговцами наркотиками.
Было бы проще всего рассматривать их как неудачников, потерпевших крушение в борьбе за жизнь. Но ведь они тяжкое бремя для общества.
Дэвид никогда не знал, чью сторону принять в спорах о преступлении и наказании. Он испытывал смутное чувство вины, ему казалось, будто он и все, кто поддерживает общественную систему, которая плодит преступления и преступников, ответственны за совершаемые злодеяния. Но расцепить преступление как должно или же определить меры его пресечения он не мог. В данный момент он вообще ни в чем не был уверен, кроме необходимости положить предел тому, чтобы бомбы падали на людей, сметая подряд правого и виноватого. Однако он не мог равнодушно пройти и мимо тех, кто становится жертвой страстей, столь же преступных, как страсти, приводящие к войне. Невинных и беспомощных надо брать под защиту и следить, чтобы больные телом и духом не причиняли страданий другим.
Шарн говорила правду: он не смотрел в лицо действительности. Он пытался распутать всего лишь одну нить из тяжелых пут, обременяющих человечество. Но все нити жизни тесно переплетены между собою. Бесполезно закрывать глаза на этот факт. И нельзя не видеть, что существующий образ жизни превращает человеческое существование в жестокую борьбу. Борьбу, которая порождает страх, алчность, жестокость, войны, погоню за личной выгодой; стремление меньшинства к власти и богатству за счет большинства; вражду, приводящую к столкновениям между народами. Зло заключается в преступной лихорадочной погоне за жизненными благами, которые каждый стремится захватить и использовать сам, не обращая внимания на то, что множество людей лишено этих благ. И как много тех, кто обречен на страдание и голодную смерть, ради торжества небольшой кучки грабителей!
Мысли Дэвида сталкивались и вытесняли одна другую, но они все время возвращались к Тони. И, как ни странно, имели отношение и к Робу. Каким образом? Почему? Единственное, что объединяло их, была юность. Молодые, сильные парни, и оба выведены из строя. Роб убит. Его тело осталось лежать в снегах Кореи. А Тони, избитый до бесчувствия, валялся на булыжниках в темном переулке.
Какая же связь между ними? Или оба они жертвы борьбы за существование? «Борьба за существование», будь она проклята! Дэвид усмехнулся, мысленно употребив этот штамп. Что означают эти слова? Как раз то, о чем они гласят, и это правильнее, чем объяснять людскую драку стремлением жить, есть, одеваться, искать в жизни точку опоры. Детские и юношеские годы любого человека — подготовка к этой борьбе — с момента, когда ребенком он впервые схватил корку хлеба и засунул ее в рот или побежал, чтобы укрыться от дождя. В течение всей жизни, на разных ее этапах человек борется, чтобы продвинуться хотя бы на шаг вперед, не поддаться обстоятельствам, угрожающим отнять у него эту точку опоры и возможность «заработать на жизнь».
Не странно ли? Брошенное в жизнь не по своей воле, человеческое существо должно остаться жить: от него требуют этого. Общество негодует, когда лишают жизни новорожденных, и запрещает человеку самовольно уходить из жизни. Эти поступки наказуемы как преступления, и в то же время законов, которые помогли бы несчастному, нет.
Каждому родившемуся на свет приходится пробиваться собственными силами, кто как сумеет. И в лучшие времена так было: крепче хватайся и держись, а то затопчут! Удивительно ли, что в этой бешеной гонке слабых отталкивают? И что жулики всех мастей не упускают случая поживиться! Жертвы? Конечно, без них не обходится — Роб в Корее, а этот мальчуган на грязных улицах города!
Очнувшись от нахлынувших на него мыслей, Дэвид вдруг обнаружил, что, блуждая по темному лабиринту улиц, мимо погасших фонарей и мокрых, качающихся на ветру деревьев, он сбился с дороги. Ему показалось, что он бродит уже в течение нескольких часов; повернувшись, Дэвид зашагал назад в сторону рынков.
Он обрадовался, увидев наконец бледный облупившийся фасад старого дома, проступавший сквозь пелену дождя. Стараясь не шуметь, он прошел через заднюю веранду в свою комнату. В доме было темно и тихо: еще никто не просыпался. Только Перси, продрогший и грязный, сидел на своей жердочке и моргнул белым веком, когда Дэвид проходил мимо.
Дэвид почувствовал облегчение, когда, войдя в свою маленькую пустую каморку, зажег свет и увидел на столе пишущую машинку, словно встретил старого друга. Сняв с себя мокрую одежду, он досуха вытерся и растянулся на кровати, испытывая приятное ощущение тепла, постепенно разливавшегося по всему телу. Но его продолжала тревожить мысль о мальчике. Что он может сделать для него?
Дэвид решил повидать на следующий день старуху и узнать о Тони поподробнее. А если это приведет к конфликту с гангстерами из кабачка Рокко — что ж! — ему придется иметь с ними дело.
Что ему следует предпринять? Сообщить ли в сыскную полицию о своих подозрениях, что ночной кабачок Рокко является притоном торговцев наркотиками? Нет, не сейчас еще, сказал себе Дэвид. Не раньше, чем он выяснит положение с Тонн. Какую власть имеют над ним эти люди? И нуждается ли мальчик в лечении? Тут мог бы дать совет Нийл: сказать, возможно ли сейчас увезти больного подальше, быть может, в другой штат, где бы он был в безопасности от нового нападения шайки. Кроме того, если он, Дэвид, начнет сейчас ворошить это осиное гнездо, это может помешать его работе. А ему необходимо, убеждал он себя, сосредоточить все силы на намеченной цели, не дать жалости или гневу отвлечь себя от главного.
В конце концов торговля наркотиками — всего лишь отрасль коммерции, которая приносит быстрое обогащение и способствует процветанию экономической системы. И эта отрасль не так преступна, как торговля оружием массового уничтожения — отравляющими газами, бактериологическими средствами ведения войны, которую субсидируют государства. Торговля одурманивающими средствами затрагивает только небольшой процент людей, способствуя, разумеется, их деградации, лишая способности ясно мыслить, удовлетворяя низменные вожделения. Но ведь пресса тоже туманит головы ложными сообщениями, пропагандой расизма и классовой ненависти, религиозными предрассудками.
«Нет, — убеждал себя скованный усталостью Дэвид, погружаясь в смутный тяжелый сон, — человек не может бороться с каждым преступлением, с которым сталкивают его обстоятельства. Шарн легко говорить о том, что надо встречать действительность «лицом к лицу», доискиваться причин «человеческой бесчеловечности». Не под силу одному человеку совладать с таким делом… Нет, не под силу».
Во сне его преследовали события минувшей ночи. Люди в полутемном углу кабачка, расправа с мальчиком, искаженное ужасом лицо рыжеволосой официантки, безжизненное тело в переулке. Страшные физиономии, крадущиеся фигуры обступали Дэвида, и он снова слышал рыдающий вопль мальчика: «Оставьте меня! Оставьте меня!»
Утром впечатления ночи были еще живы. Но когда Дэвид принял душ, побрился и съел завтрак, приготовленный м-с Баннинг, ночное происшествие стало казаться ему нереальным. Слушая болтовню хозяйки, он думал, что пережитое скорее всего похоже на какой-то сумбурный сон. Воспоминания о том, что произошло между сценой в кабачке и моментом, когда он под проливным дождем опустился на скамейку вместе с Тони, стремительно пронеслись в его сознании.
