Это вам ничего не напоминает? Мне напоминает. Им бы пришлось позвать здоровенных ребят с кувалдами и разбить мое сердце чтобы успокоиться. Вот что им пришлось бы сделать.
Да, я знаю, это сравнение. Но у меня есть основания полагать, что так оно и есть.
Джиллиан: Это случилось так. Оливер ухитрился подняться с постели незадолго до ужина. У него не было аппетита – у него сейчас вообще нет аппетита, и за едой он говорил очень мало. Стюарт приготовил piperade. Оливер отпустил какую-то далеко не безобидную шутку на этот счет, но Стюарт предусмотрительно не стал обращать внимания. Мы просто потягивали вино, Оливер даже не прикоснулся к своему бокалу. Потом он встал, осенил стол чем-то вроде крестного знамения, сказал что-то в своей манере и добавил: «Теперь я уползаю в свою нору, так что вы двое можете вдоволь посплетничать обо мне».
Стюарт складывал посуду в посудомойку. Пока я смотрела, как он это делает, я выпила половину вина Оливера. Он аккуратно поправлял тарелки, которые уже загрузил в машину. Он всегда так делает. Однажды он сказал что-то насчет максимизации напора воды, и я попросила его больше никогда не повторять это слово в моем присутствии. Но я смеялась, когда я это говорила. Теперь он загружает машину с преувеличенно серьезным видом, хмурится и смотрит как получается. Это довольно забавно, если вы можете себе представить.
«Он мастурбирует?» – неожиданно спросил Стюарт.
«Даже не мастурбирует», – не думая ответила я. Да так или иначе, это было не такое уж и предательство, ведь так?
Стюарт насыпал порошок, закрыл дверцу и с сожалением оглядел посудомойку. Я знаю, что он хотел бы купить мне новую. Еще я знаю, что он сдерживает себя, чтобы не заговорить на эту тему.
«Ну, схожу посмотрю как там девочки», – сказал он. Он снял туфли и поднялся наверх. А я сидела, потягивая вино из стакана Оливера, и разглядывала туфли Стюарта, которые остались на кухне. Пара черных мокасин, немного под углом друг другу, так, словно он только что их снял. Хотя, конечно, так оно и было, он их только что снял – я хочу сказать, они выглядели так, как будто в них все еще была жизнь. Они не были новыми, они были уже поношены, с поперечными трещинками и в продольных морщинках. Все носят обувь по-разному, согласны? Поношенная обувь – это вроде отпечатков пальцев, или ДНК для полиции. И еще обувь – это как лицо, разве не так? Там, где кожа погнулась, образуются трещинки, углубляется сеточка морщинок.
Я не слышала, как он снова спустился.
Мы допили оставшееся вино.
Однако мы не были пьяными. Ни он, ни я. Я говорю это не для оправдания. Вам нужны оправдания?
Он первый поцеловал меня. Но это тоже не оправдание. Женщина всегда знает, как держаться подальше от мужчины, если она не хочет, чтобы ее поцеловали.
Все же я спросила: «А Элли?»
Он сказал: «Я всегда любил только тебя. Всегда».
Он попросил, чтобы я его погладила. В этом не было ничего особенного. В доме было совсем тихо.
Он начал ласкать меня. Его руки оказались у меня на бедрах, потом под колготками.
«Сними их, – попросил он, – дай я тебя поласкаю как следует».
Он лежал на диване, брюки спущены, его член стоял. Я стояла перед ним, все еще держась за трусы. Почему-то я не хотела их снимать. Его рука была у меня между ног, он мог почувствовать, что я вся взмокла, его пальцы были у меня на позвоночнике. Он не притягивал меня к себе, это сделала я. Я чувствовала себя так, словно мне лет двадцать. Я опустилась на его член.
Я подумала – нет, в такие моменты это даже не мысль, это то, что вспыхивает в голове, то, за что ты вряд ли отвечаешь, – я подумала: я трахаюсь со Стюартом, но это неважно, потому что это Стюарт. В тоже время я еще подумала, что я трахаюсь не со Стюартом, потому что – если вы хотите знать, если вам обязательно надо знать, – мы никогда не делали это так, как сейчас – на кухне, как подростки, распаленные, полуодетые, наспех, что-то шепча.
«Я всегда любил тебя», – сказал он. Он посмотрел мне в глаза и я почувствовала, что он кончил.
Прежде чем уйти, он выключил посудомойку.
Стюарт: Мне жаль тех, кто болен. Мне жаль тех, у кого нет денег и это не по их вине. Мне жаль тех, кто так сильно ненавидит свою жизнь, что совершает самоубийство. Мне жаль тех людей, которые жалеют себя, тех людей, которые слишком берегут себя, тех людей, которые преувеличивают собственные проблемы, тех людей, которые тратят впустую свое и чужое время, тех людей, которые считают, что ничего не делать, а лишь изо дня в день лить слезы, куда интереснее, чем то, что можно было бы сделать за это время.
Я приготовил frittata. Джилли считает, что это piperade. Ингридиенты те же, но когда готовишь piperade, то помешиваешь все, пока оно готовится. Когда готовишь frittata, то оставляешь все равномерно прожариться, а потом запекаешь в духовке. Не надо ждать пока потемнеет верхушка, просто поджарить так, чтобы загустело, а потом, если повезет, если все сделано правильно, то омлет должен пропечься только до серединки. Точнее не до серединки, а до одной четверти или одной трети. В этот раз у меня все вышло как надо. Я приготовил frittata с побегами спаржи, зеленым горошком, молодыми кабачками, пармской ветчиной и маленькими кубиками жареной картошки. Я заметил, что уже первая ложка заставила Джиллиан улыбнуться. Но она не успела ничего сказать, потому что Оливер устало заявил: «мой омлет пережарен».
«Он таким и должен быть», – ответил я.
Он ткнул в него вилкой. «По-моему это выглядит так, словно здесь применили закон случайности». Потом он стал демонстративно выковыривать кусочки овощей из омлета и начал жевать их, изображая на лице отвращение.
«Интересно откуда привозят горошек в это время года?» – спросил он тоном, который означал, что это ему совершенно безразлично. Он подцепил горошину и уставился на нее так, словно никогда раньше не видел ничего подобного. Лично я считаю, что он не столько болен, сколько ломает комедию. Больше ломает комедию. Просто от того, что у человека депрессия, он вдруг не станет правдивее, ведь так?
«Из Кении». – ответил я.
«А кабачки?»
«Из Замбии».
«А побеги спаржи?»
«Как ни странно из Перу».
Оливера передергивало от каждого ответа так, словно компании, занимающиеся авиаперевозками, организовали какой-то международный заговор, направленный лично против него.
«А яйца? Откуда берутся яйца?»
«Оливер, яйца падают из куриной задницы».
По крайней мере это заставило его на время заткнуться. Джилл и я поговорили о детях. Я хотел было рассказать ей о том, что может скоро возьму нового поставщика свинины, но ради блага Оливера я решил, что лучше не говорить о делах. Софи и Мэри очень нравится в новых школах. Я должен сказать, что все эти перемены к лучшему. Может вы читали об инспекции по образованию, которую правительство послало в ту глушь, где они жили. Это не та же самая школа, в которой они учились, но даже так. Я бы не удивился, если бы их закрыли следующими.
Это был просто тихий домашний вечер. Я убрал тарелки, на десерт был ревень. Я потушил его в апельсиновом соке с цедрой и приготовил столько, чтобы девочкам, если они завтра захотят, тоже хватило. Я как раз сказал что-то на этот счет, когда Оливер встал, оставив свой десерт нетронутым, и объявил, что он отправляется спать. Я так понимаю, что теперь это считается нормой. Он весь день ничего не делает, рано ложится спать, спит десять-двенадцать часов и просыпается усталым. Это похоже на замкнутый круг.
Я закончил убираться и пошел взглянуть на девочек. Когда я спустился вниз, Джиллиан сидела все там же. Все в той же позе. По правде говоря, вид у нее был жалкий и внезапно я испугался, что она тоже впадет в депрессию. Я не знаю, проверенный ли это факт. Я знаю, что так бывает с алкоголиками: сначала один становится алкоголиком, а потом и другой, даже если он этому противится, даже если сама мысль об этом ему ненавистна. Может не сразу, но такой риск существует. Считается, что алкоголизм это болезнь, так что, так или иначе, я полагаю, вы понимаете о чем я. Почему бы не быть такому же с депрессией? В конце концов, должно быть ужасно тяжело общаться с кем-то, кто находится в депрессии, разве нет?
Так что я обнял ее и сказал, ну точно не помню. «Не падай духом, милая», – или что-то в этом роде. Ведь в подобных обстоятельствах надо сказать что-то простое, так? Конечно, Оливер бы начал излагать сложно, но сейчас я и правда перестал считать, что Оливер смыслит хоть в чем-либо.
Потом мы утешили друг друга.
Ну, понятно как.
А как еще?
Оливер: Стюарт мне надоел. Джиллиан мне надоела. Я им надоел.
Девочки мне не надоедают. Для этого они слишком невинны. Они еще не достигли того возраста, когда принимают решения.
Вы? Не то чтобы надоели. Но от вас не много толку.
Я вам надоел. Я прав? Все в порядке. Не надо притворяться из вежливости. Разве может еще один укол повредить лопнувшему шарику? Может я представляю интерес как прецедент, как поучительный пример. Посмотрите, что сделал Олли с собственной жизнью и не повторяйте того же.
