— Мне страшно, пойдем отсюда!
— Чего ты боишься? — удивилась Лерка.
— Разве ты не понимаешь, — Рита оглядывается невольно на Сережку, — что такие мордовороты могут с нами сделать?
— Куда ты?! — спрашивает у брата Лера.
— За топором!
— Зачем?! — кричит она, но Сережка умчался прежде, и Валерия повернулась к подруге: — Я думаю, не стоит переживать по этому поводу, потому что у них у всех не стоит. — И повторила: — Между прочим, я точно тебе говорю: не стоит!
Рита ничего не ответила на это, только посмотрела с недоумением, как ребенок.
— Зато мы съездим к твоей бабушке, — напоминает Лера.
Оставшись одни, мужчины заскучали и потянулись за девушками — якобы полюбоваться на озеро; топчутся на берегу — и в который раз ощущается праздник.
— Что-то мне нехорошо стало, — призналась Валерия подруге и у края оврага оглядывается на мужчин. — Чего пялитесь, надоели! — кричит и, цепляясь за тонкие гибкие деревца, спускается вниз.
Парень в очках подходит к Рите. Он заметил, что девушка грустит и какие у нее большие глаза. Ему стало жаль ее. Рита по-прежнему мяла в руках салфетку — иногда ею по привычке вытирала щеки, и — в очках вздумал сдувать с ее лица бумажные крошки, а она не понимала, что он делает, и умоляюще шептала:
— Прекратите!
Тучу увидели сначала в луже на дне оврага. В зеленых берегах она надвигалась, иссиня-черная, а когда разразился гром, мужчины не успели стаканы собрать, как с неба полилось. Они бросились к автобусу. В суете чьи-то пальцы расстегнули у Риты застежку на бюстгальтере, и за одну минуту потемнело.
— Ха-ха-ха, — смеется Анатолий.
— Ну что, поехали? — Васька осветил фарами мокрые газеты на траве и дымящийся костер.
— А где Валерия?! — завопила Рита.
Казимир ущипнул ее, приоткрывая дверку, и закричал, но там, во мраке, так шумело и гудело, что слов его нельзя было расслышать. С полминуты сидели молча, дождь барабанил по жестяной крыше кабины. Рита опять заплакала. Мужчины посмотрели друг на друга.
— Вытрите ей слезы, — засуетились они. — Петрович, где салфетка?
Анатолий подал другую салфетку. Рита вытерла слезы, но сейчас, когда подруги не было рядом и мужчины наконец обратили на нее внимание, она ревела, почувствовав, что им все равно — с кем. Это ее горько возмутило, и салфетка быстро намокла.
Валерия, оглядевшись одна в мокром темном овраге, услышала, как ее зовут, — из бычьего рева мужчин выделялся голосок подруги; наконец Рита засмеялась после слез. Валерия услышала шаги, хруст веток и закрыла глаза, не желая никого видеть. Но когда рядом кто-то шморгнул носом — девушка не выдержала и посмотрела. Сначала она не узнала парня, а потом догадалась, что он, расчувствовавшись, снял очки, и это сильно ее смутило.
Их звали все настойчивее, и Валерия с облегчением вздохнула:
— Ну что, пошли, надо ехать…
Дождь перестал, но ручьи еще бежали по дороге. Листва беспокойно шумела на березах, и с каждым порывом ветра на землю осыпались буйные капли. Валерия и парнишка в очках вернулись к автобусу мокрые, но в кабине им стало хорошо, как на кухне. Автобус занырял по ямам и буграм, словно поплавок на волнах, и захотелось выпить опять.
Петрович шепнул шоферу:
— Ты забыл, кого везешь?
Васька засмеялся в ответ.
— Нельзя смеяться! — возмущается Казимир.
— Если думать единственно об этом, — Анатолий сдвинул шляпу на затылок, — можно свихнуться.
— Все можно, — заявил Петрович, — при одном условии.
— Каком? — интересуется шофер.
— Пусть она скажет, — показал на Валерию толстяк.
— Я не знаю, о чем речь, — изумилась она.
— Скажи, пожалуйста!
— Я не знаю, что сказать.
Толстяк полез к ней обниматься и забыл, о чем разговор, но повторял:
— Врешь, врешь…
Лерка снова залепила ему пощечину.
— Правильно! — раздались голоса. — Так ему. Пусть знает, как распускать руки. — А сами распускали еще откровеннее, ухмыляясь при этом в глаза. — Так ему… Вот так, так!
Рита наклонилась к Валерии:
— Куда ты меня затащила?
— Я точно тебе говорю: у них у всех не стоит, — повторила Лерка, — можешь не сомневаться.
— Ты же прекрасно знаешь, — одними губами прошептала Рита, — у меня нет никакой бабушки в Бекачине.
Наконец выехали на шоссе; под колесами зашелестел мокрый асфальт. Пьяный Васька повел автобус с бешеной скоростью, и невольно девушки вцепились в сиденья. Снова Рита расплакалась, и парнишка в очках, когда рядом мужчины, преобразился, с лицом как маска, и очки благоприятствовали для этого; между прочим, любой из них наедине с женщиной, самой распущенной, не вел бы себя так, как позволяли они сейчас в компании.
На повороте фары высвечивают разрушенный дом с березами за стенами. Он пропадает во мраке, но соловья слышно еще долго.
— Опять я не там свернул, — сокрушается Васька и сигналит.
С краю дороги брела парочка. Сопливый кавалер оглянулся и поцеловал такую же барышню. Глянув искоса на свет фар, она ответила на поцелуй своего ухажера, сцепив руки у него на шее.
— Все-таки куда мы едем? — спрашивает у Валерии шофер.
— Откуда я знаю? — недоумевает она.
— Если бы ты могла знать, — качает головой Казимир и тут же: — Раз, два, три, четыре… — пересчитывает у Леры ребра. — Чего смеешься?
— Щекотно.
Васька останавливает автобус и шлепает босиком по мокрому асфальту. Мальчишка подбегает к нему, а девочка осталась во мраке смутным, тонким силуэтом, который, как травинка, колеблется и вдруг исчезает.
— Давай назад, — растолковывает шоферу этот сопляк. — Не доезжая до города — сворачива-а-ай… — И не договаривает — увидел в кабине распущенные рыжие волосы.
Васька заскакивает на подножку и хлопает дверкой.
— Действительно, — выворачивает руль, — не туда едем.
Фарами освещается туманная даль, воздух, кудрявая трава с заснувшими цветами. Еще раз увидели пацана с фингалом.
— Катька! — кричал он, заметавшись один на дороге. — Эй, ты, дура…
4
Едва переступив порог, они устроились где попало и уснули; впрочем, девушек положили отдельно на диван и укрыли ватным одеялом, а Петрович нашел перловой крупы и кастрюлю и, прежде чем варить кашу, отправил Ваську на автобусе в Крулевщизну.
Анатолий слышал гудение мотора и обо всем догадался, но встать не смог — его неумолимо, будто течением на реке, снесло куда-то в другую жизнь; появился священник и спрашивает:
— Чем от вас пахнет?
Смутившись, Анатолий поправил на себе костюм и шляпу; смахнул с них пылинки:
— Одеколончиком.
— Нельзя!
— Для души, — оправдывается Анатолий и слышит голос вернувшегося за одну минуту из Крулевщизны шофера, просыпается наконец и выходит на веранду; от несоответствия времени во сне и в реальности голова у него гудит, как саксофон.
Петрович наложил ему в тарелку каши и плеснул в стакан водки.
— Вы купили одну бутылку? — завопил Анатолий. И разбудил толстяка. — Надо было обязательно меня поднять, — не мог он успокоиться. — Придется вам снова ехать в Крулевщизну! — И он полез в карман за деньгами.
Начинало светать, и про электрическую лампочку на потолке забыли — ее жалкий свет потерялся в розовом сиянии, а из разбитых стеклышек веяло острым, жгучим холодом, и — увидели за окнами яркую зелень, вплотную приступавшую к дому.
Трава вокруг по колено; если выйти — возвратишься в мокрых от росы штанах, а после того, как поели каши, — в чугунных, словно ядра, головах образовалась гулкая пустота, и когда появился человечек с шарфиком на шее и в кепочке, в рваном под мышками клетчатом пиджаке, никто не обратил внимания на него, пока он не зацепился за чьи-то ноги на полу в спальне и не упал.
Анатолий заглянул в комнату.
— Тише, пускай девчонки поспят! — И ему понравилась на стене сабля.
Так они маялись в ожидании выпивки, а когда брызнули первые лучи солнца, из Крулевщизны приехал в другой раз Васька. Здесь щеголяли в праздничной одежде, и — если бы не дыры под мышками — незнакомца не заметили бы. А он выпил сто грамм и — вместо того, чтобы закусить, — выключил горевшую зря лампочку. Тогда им тюкнуло, что вернулся хозяин.
— Извини, — сказал ему Казимир, — мы тебе замок сломали.
— Я рад случаю познакомиться с вами, — пролепетал этот человечек. — Вы не похожи на других. После подобных посещений у меня всякий раз чего-то недостает, а вы…
— Мы даже посуду за собой помыли, — добавил Анатолий и, в одну минуту окосев, вдруг упал, а поднявшись, не мог согнуть ногу.
И все же уезжать отсюда, где перекантовались пару часов, оказалось тягостно — будто прожили здесь жизнь, будто навсегда покидали отеческий дом… или бывает вот так ребенку, когда просыпается, и взрослые мужчины это почувствовали — им стало жутковато среди оглушающе пронзительного щебетания птичек и стремительных лучей над яркой цветущей зеленью.
