— Где Джек? — резко спрашивает она. Я растерянно киваю в сторону дома.
— Господи! — закатывает она глаза, потом отворачивается и шагает к дому.
Несколько минут спустя нетвердой походкой я захожу в ванную и сажусь на крышку унитаза. Не знаю, сколько времени провожу так. Вдруг раздается стук в дверь и голос Мэтта:
— Эми? — Он снова стучит. — Эми, открой дверь.
— Не заперто, — хриплю я.
При виде выражения его лица я начинаю рыдать.
— Не надо, — говорит он, присаживаясь на край ванны рядом со мной, — успокойся. Все образуется.
Он обнимает меня за плечи и дает рулон туалетной бумаги. Я сморкаюсь.
— Мне так неловко.
— Ничего, ничего. Мне тоже становится не по себе в таких случаях.
Дверь резко открывается.
— А, вот ты где, — говорит Хлоя, морщась. — Ложка дегтя в моей бочке меда.
Мы с Мэттом встаем.
— Как он? — спрашиваю я.
— Не волнуйся. Я за ним присмотрю.
В дверях появляется Джек, прикрывая рукой лицо. Глаз уже начал опухать. Хлоя протискивается мимо Мэтта и открывает шкаф.
— У меня есть немного гамамелиса. — Она вытаскивает бутылек, большой клок ваты и командует: — Джек, иди сюда.
— Я сам, — отвечает он. На меня не глядит. — Вы не могли бы оставить нас одних ненадолго? — Мэтт согласно кивает, Хлоя сверлит Джека взглядом. — Тут слишком тесно, — добавляет он.
Хлоя смотрит на меня с такой ненавистью, будто я таракан на ее кухне, которого она с превеликим удовольствием раздавила бы. Потом выходит вслед за Мэттом, хлопнув дверью. Джек запирает дверь, приваливается к ней спиной, закрывает глаза. Потом смотрит на меня.
— Прости меня, — говорит он, — я не хотел тебя так толкнуть.
— Не извиняйся, я сама во всем виновата. Господи! Прости меня, Джек.
— Иди сюда, — говорит он, и в ту же секунду я оказываюсь в его объятиях.
— Он просто идиот!
Я поднимаю на него взгляд и содрогаюсь. Подвожу Джека к ванне, усаживаю на краешек. Беру бутылочку, вату и наклоняюсь.
— Очень больно?
Джек не отвечает. Он кладет руку мне на плечо и утыкается лбом в мое лицо.
— Какой кошмар, — вздыхает он.
— Все уже позади. — Я не хотел… — Ш-ш-ш…
Я прижимаю палец к его губам. Он поднимает голову, и мы смотрим друг другу в глаза. И вдруг все встает на свои места. Все ясно как белый день. Ни Мэтт, ни Салли, ни Хлоя, ни Джонс — никто из них сейчас не имеет значения. Мне нет ни до кого дела, кроме Джека.
— Я тебя люблю, — шепчу я.
Не «ты мне нравишься». Не «ты мне очень нравишься». И даже не «ты мой лучший друг».
Нет.
Просто «я тебя люблю».
Если уж размышлять о фразах, то эта — ого-го какая фраза. Практически в одном ряду с другими: «Пока мы не зашли слишком далеко, думаю, ты должен знать, что я не всегда была женщиной…» (Микаелла/Майкл — Мэтту в 1995); «Сказав, что неженат, я был не совсем честен с тобой…» (Грэм Кинг — Хлое в 1997); «Думаю, нам пора всерьез обсудить нашу будущую семейную жизнь…» (Зоя — мне в 1995).
То есть к этим словам надо отнестись серьезно.
Конечно, в такой критический момент я мог бы прибегнуть к одной из традиционных уловок:
A. Задумчивое «м-м-м» (особенно в сочетании с медленным покачиванием головы и выражением боли на лице).
Б. Невнятное «я тебя тоже лубгвх» (чем пьянее, тем лучше).
B. Испуганное «господи, меня сейчас вырвет» (и не будь голословен, друг мой).
Г. Психологически выверенное «спасибо, что доверилась мне» (и не забудь после этого благодарно пожать ей руку).
Д. Нахальное «я в курсе» (пристально смотри ей в глаза, самодовольно либо презрительно улыбаясь).
Но мне сейчас не до уловок. Я в смятении. Я смотрю на Эми и думаю, что, может быть, именно эти слова я и хотел от нее услышать. Я польщен. И еще я понимаю, что этими словами Эми выразила жизненно важное решение: я — тот, кто ей нужен.
Где-то в глубине души мне и правда хочется взять ее за руку, посмотреть в глаза и сказать: «Да, я — тот, кто нужен тебе. Да, я люблю тебя и счастлив, что ты любишь меня». В конце концов, все мы хотим одного — любить и быть любимыми. Ведь так? Любовь без взаимности — это не то.
Но есть и другие чувства. Неуверенность. Мысли, в которых не хочется признаваться даже самому себе. Например, насколько хорошо я ее знаю? Достаточно ли, чтобы поверить в это признание? А что, если я ей поверю и ошибусь? Что, если пойду у нее на поводу и приму свои запутанные чувства за Любовь?
Предыдущий опыт подобных отношений не прибавляет мне уверенности. Во-первых, за всю свою жизнь я признался в любви только один раз (не считая родственников и домашних животных). Зое. В аэропорту Хитроу. Мы застряли там на шесть часов в ожидании нашего рейса на Ибицу и уже через три часа устали до смерти. Скука чудовищная. Я сидел в пластиковом кресле, тупо уставившись на табло, и надеялся, что вот-вот зашевелятся буквы и напишется «Идет посадка».
Зоя спала, положив голову ко мне на колени. Помню, я смотрел на нее, на ее разметавшиеся волосы, на сомкнутые веки, и мной овладело безумное желание защитить ее от всего мира. Такую красивую и безмятежную. Мне никогда раньше не было так хорошо и уютно. Я наклонился к ней, поцеловал в лоб, и три волшебных слова сами собой сорвались шепотом с моих губ. Мы встречались с ней тогда уже шесть месяцев, и я искренне верил в то, что сказал.
Но сейчас, здесь — в ванной Хлои, сидя с подбитым глазом и опухшей челюстью, я все воспринимаю по-другому. Я уже не мальчик. И любовь для меня — не наплыв нежности, не тихое восхищение, не ожидание счастья. Любовь — это решение. Это уверенность в том, что она — та самая. Я не из тех, кто с легкостью признается в любви, лишь бы в такой момент не молчать. И не из тех, кто использует эти слова как код доступа в ее спальню (на этот случай я могу придумать что-нибудь получше). Но я также не из тех, кто боится этих слов. Я скажу это, когда буду уверен в своих чувствах. А сейчас, когда я смотрю на Эми, я не уверен…
Вывод: наше совместное будущее пока под вопросом.
Поэтому, вместо того чтобы принять ее слова и выдать ответное «Я тебя тоже люблю», я выбираю путь, избитый поколениями нерешительных мужчин: линяю в кусты.
— У тебя платье порвалось, — говорю я, переводя взгляд на ткань.
На несколько секунд воцаряется такая тишина, что я слышу биение своего сердца. Думаю, она тоже слышит.
Наконец она спрашивает:
— Ну и что скажешь?
— Бред какой-то, — говорю я.
К счастью, она понимает, что мои слова относятся к происшедшему в саду, а не к ее признанию.
— Зря я так, — говорит она.
Я крепче обнимаю ее, притягиваю к себе, целую в щеку.
— Нет, это я зря. Зря наврал тебе про Салли. А она зря не сказала правду Джонсу. И зря этот чокнутый урод принял все так близко к сердцу и решил свернуть мне шею.
Эми опускает взгляд.
— Да, но его можно понять…
— Да какой там, к черту, понять! Никто не имеет права так себя вести. Слишком много тут, — говорю я, прикладывая палец к ноздре и вдыхая, — и слишком мало тут, — и стучу пальцем по виску. Едва я подумал о Джонсе, мой пульс сразу участился.
— А если бы ты был на его месте? Если бы ты узнал, что кто-то рисует меня голой? Ты бы не взбесился?
Вопрос, конечно, верный, но мне сейчас не до этих рассуждений. Я категорично мотаю головой.
— Нет, я бы не взбесился, потому что я не псих. И… потому что я доверяю тебе.
— А ты знал, что она ему не сказала? Ну, до сегодняшнего вечера?
Думаю, не наврать ли снова, мол, Джонс знал и был не против? Но к чему это вранье? Достаточно один раз взглянуть на Джонса и станет ясно, что он разъярится, даже если кто-нибудь подсядет к Салли в автобусе, не говоря уж о вещах более интимных. И поэтому я выбираю правду.
— Да, она сказала, что Джонс взбесится, если узнает.
— Как и я, когда увидела картину.
— Да, — вздыхаю я, — как и ты.
— Наверное, все дело в честности. Я сразу заподозрила самое плохое.
Я подвигаюсь ближе, заглядываю ей в лицо. Глаза у Эми опухли от слез, и мне кажется, это я во всем виноват. В принципе так оно и есть.
— Ты об этом подумала, когда нашла портрет?
— Что ты спал с ней?
— Да.
— Ну, я бы соврала, если бы сказала, что не подумала об этом. — Чувствую, как она проводит рукой по моим волосам. — Конечно. Да что там, я была почти уверена. — Она поднимает голову и смотрит на меня. — Ты злишься, что я могла так подумать?
— Нет, — отвечаю я после некоторого раздумья.
— Нисколечко?
— Ну ладно, — соглашаюсь я, — немножко.
— Прости меня. Это все от ревности. Я доверяю тебе, Джек. Полностью. Ты ведь и сам знаешь?
Чувствую себя полным ничтожеством. И не просто ничтожеством. Хуже… С тех пор как мы помирились после ссоры в мастерской, мне все время так. Вот сейчас идеальный момент — рассказать Эми правду о моих видах на Салли. Сказать, что мной двигало вожделение, а не вдохновение. И покончить с этим раз и навсегда.
