Занимательная орнитология
У моей подруги был славный папа. У славного папы был металлический сарай в одесском яхт-клубе. Славный папа называл металлический сарай куренём. Я называла курень металлическим сараем, потому что до гаража он не дотягивал размерами. В шестом классе мы с подругой получили ключи от сарая-куреня, чтобы купаться и загорать относительно безлюдно. В яхт-клубе не было песка, но не было и визжащих детей с полными лопатками всё того же песка и полными ведёрками ледяной майско-июньской воды, всегда готовых пробежаться по твоей подстилке. В яхт-клубе не было полных женщин с полными торбами еды, предназначенной для всегда визжащих детей с лопатками. Спасибо подруге за выбитое из славного папы право на красивый отдых.
Конечно, нынешние шестиклассники (хотя мы тогда только-только закончили пятый – первый класс экзаменов) не назвали бы одесский яхт-клуб 1983 года красивым. Что они понимают, жалкие лишенцы! Красиво – это когда на бетонном моле полным-полно хмурых (для маскировки) мужиков, всё сплошь преподавателей вузов, с отвёртками, таинственными словами и Омаром Ха́имом на все случаи жизни.
Двумя яркими нимфеточными бутонами возлежали мы вблизи от самого многолюдного объекта и делали вид, что мы взрослые, уставшие от плебса, патрицианки. Подруга даже красила веки и ресницы и становилась похожа всем своим детским личиком на Кармен. На ту Кармен, что нависает над первым рядом партера. Я очень завидовала подруге, потому что мама мне не разрешала краситься, а я так боялась маму, что даже когда она не видела, боялась краситься. Мне казалось, что мама по одному моему виду сразу поймёт, что я красилась. Однажды я поддалась на уговоры подруги и накрасилась. И десять минут спустя поняла, почему она никогда не плавает по-человечески, а лишь павообразно рассекает бетонный «карман» яхт-клуба, держа над водой свою кудрявую голову.
Мама никогда бы не разрешила мне ходить в яхт-клуб только с подругой, но мы наврали, что славный папа там круглые сутки. До сих пор не понимаю, как мама этому поверила. Она прекрасно знала, что папа подруги преподаёт на какой-то сложной кафедре не то гегелевской электромеханики, не то марксистско-ленинского сопромата. И в мае-июне ещё никак не может быть там круглые сутки, в лучшем случае – после четырёх…
Мы были маленькие и неуклюжие, но то, что на каждой яхте, в каждом металлическом сарае нас были рады видеть и накормить, относили на свой счёт, а вовсе не на счёт славного подругиного папы. Лишь однажды, когда какой-то слишком юный (хотя тогда казалось – очень взрослый) дурак налил нам по стакану вина из трёхлитрового бутыля, другой молодой человек (хотя тогда казалось – старый) прошипел на него сквозь зубы:
– Совсем кретин? Тебе Валера яйца оторвёт!
– Какие яйца? – спросила я. Я была очень невинной девочкой, хотя и получила «отлично» на своём первом экзамене по математике.
Юноша и молодой человек переглянулись.
– У мужчин есть яйца! – строго сказала мне моя подруга.
В яхт-клубе она всегда становилась очень важной. Я иногда робела, чувствуя себя приживалкой богатой наследницы.
– А я думала, что яйца есть у кур, у гусей. У страусов ещё вот есть. В общем, у птиц. А мужчины же – они не птицы! – мне стало так обидно, что эта кудрявая всезнайка демонстрирует мне своё превосходство при очень взрослом и очень старом мужчине. Воображала!
– Ну, почему же не птицы? – серьёзно сказал очень старый (то есть лет тридцати пяти, мужчина). – Очень даже иногда птицы!
– Перелётные! – хихикнул очень взрослый (то есть лет двадцати пяти) юнец.
– Да-да! – подтвердил его товарищ. – Мужчинам иногда свойственно срываться с насиженных мест…
– …и вот тогда у них отрастают яйца. Большие красивые яйца…
– …и они парят на своих больших красивых яйцах над землёй…
– …в потоках восходящего воздуха! Парят и не парятся. Совершенно не думая о птенцах!
Завершив свой диалог, они бахнули по стакану первоначально предназначенного для нас вина.
– Дураки! – сказала им моя подруга.
– А потом? – спросила их я.
– А потом как пойдёт! – совершенно серьёзно сказал «старый». – Иногда большие красивые яйца опухают и тянут к земле. А иногда на больших красивых яйцах можно долететь до самого солнца – и оно опалит их…
– В общем, результат всегда один и тот же – шмяк! И привет.
– Да. И тогда мужчина перестаёт быть большой красивой птицей, потому что его большие красивые яйца становятся никуда не годными, и из них выпадают все большие красивые перья. И тогда они называются… Виталик?..
– Володя?..
– Тебе не кажется, что мы не ко времени тут расправляем свои большие красивые…
– Да. Ты совершенно прав. Потому что если Валера услышит, то мы никогда уже больше не будем летать. Кхм… Девочки, хотите бутерброд с колбасой?
Мы с подругой с удовольствием съели их бутерброды с колбасой, но с тех самых пор я верю, что мужчины – они немного птицы. Большие красивые птицы, парящие в небесах на своих больших красивых расправленных яйцах.
В своё оправдание могу ещё раз сказать, что я, закончив пятый класс средней школы, действительно не знала, что у мужчин есть яйца. Совершенно не помню, отчего это у меня была такая задержка в общем образовании.
– Прихожу в яхт-клуб, ко мне кидаются два этих великовозрастных мудака, доцент и аспирант с ФАВТа, пьяные в дымину, и валятся на колени и лбами о бетон лупятся, – рассказывал тем же вечером славный папа моей подруги славной маме моей подруги на их славной кухоньке, не зная, что мы подслушиваем. – «Валера, прости! Мы тут твоих девочек с основами орнитологии знакомили, идиоты! Не вели казнить…»
– С основами чего? – хихикая, спрашивала славного папу подруги простая славная мама подруги.
– Про яйца они им рассказывали! – уже давился вовсю смехом папа. – Птицы долбаные. Отряд мудокрылых!
– Соломатина? – воззрилась на меня из-под очков строгая пожилая тётя в форме на первом паспортном контроле – на том, что до регистрации и досмотра. Всё очень строго в крохотном одесском аэропорту.
– Да, – лениво пробасила я. Ах, мол, опять эти радости узнавания, автографы, всё такое. А я так устала, устала, устала…
– Очень знаменитая фамилия! У нас тут женщина была, Соломатина. Давно. Старенькая уже, но все её боялись. Мать-командирша. Воевала. Всех в железном кулаке держала. А потом на работу шла – у нас тут вокруг белым днём никого не дозовёшься, а она затемно всегда приходила. Дали по голове, сняли ондатровую шапку. До смерти дали по голове. Умерла. Ондатровая шапка. Воевала. Очень знаменитая фамилия. Проходите…
Я потащила подбоченившегося было мужа к рентген-транспортеру и металлоискательной рамке.
Регистрация прошла безболезненно. Молодые ребята за стойкой не знали об ондатровой шапке.
– Соломатина? – воззрился на меня из-за стеклянной перегородки на таможенном паспортном контроле сидящий строгий дядя средних лет в форме.
– Да, – бесстрастно ответила я. С таможенниками я всегда разговариваю бесстрастно. Таможенники не любят страстей.
– Очень знаменитая фамилия… Отдохнуть-то хоть успели? – вдруг человеческим голосом поинтересовался стоящий (да, в будке их было двое) строгий дядя средних лет в форме.
– Да-да, я знаю про шапку… Отдохнуть не успела, – так же бесстрастно призналась я.
– Про какую шапку?.. Как вообще? – уточнил сидящий.
– Про ондатровую… Да нормально всё.
– Одесса изменилась? – прищурился стоящий.
– Изменились двенадцать километров от «Лондонской» до аэропорта. Из двенадцати они стали ста двадцатью. Судя по стоимости, – вздохнула я. – А муж ещё и на чай дал, хотя я ему сказала, что в этот счёт включен и чай, и кофе, и сауна с бабами.
Сзади, за красной линией, уже столпилась небольшая очередь. Муж, уже прошедший таможенников, нервно вышагивал невдалеке.
– Проблемы? – окликнул он.
– Да нет, просто беседуем, – ответил ему стоящий таможенник.
– С вашей женой, – пояснил сидящий.
– А почему вы спросили про «успели отдохнуть»? Люди же в Одессу обычно только отдыхать и летают, – я подала голос, пока муж не наговорил чего-нибудь лишнего.
– У нас тут написано, что вы писатель, к нам – в командировку, – строго сказал сидящий.
– А моя жена вас читает, – ещё строже сказал стоящий. – Была на Дерибасовской, автограф взяла. А что вы знаете про ондатровую шапку?
Я им рассказала.
– Точно! Помню! – хором воскликнули оба. – Действительно, знаменитая тётка была.
– Отдайте жену, – сварливо потребовал муж из-за красной линии.
– Не отдадим! – сказали таможенники опять хором. – Подпишите! – Сидящий вытащил откуда-то «Большую собаку».
– Кому?
– Мне.
Написала: «Вам! Самому доброжелательному и разговорчивому таможеннику, встреченному мною за годы странствий. Дата. Подпись: однофамилица знаменитой тётки, Соломатина».
