Боже, как мне его сейчас не хватает. Но он далеко, поглощен своими приключениями. Я покупаю для него набор с Фроддо, а в поезде по дороге домой перечитываю открытку, представляя его голос.
Кто бы мог подумать, что его потянет в Диснейленд?
Шесть дней спустя приходит конверт из Америки. Внутри две вещи: открытка от Зака и рецепт крупным почерком Венди.
Привет, Мия!
Мы сейчас в Сан-Франциско – на родине китайских печенек с предсказанием, джинсов, ирландского кофе и кучи знаменитых чудаков. Опять видели звезду: Робин Уильямс, жрущий бублик. Представляешь, какое везение?
Как там Шеба? Что с тортом Мириам – небось, опять всех победила? Мама говорит, что даст тебе рецепту если поклянешься хранить его в, цитирую, «страшном секрете». От такого не отказываются, хе-хе.
Завтра в программе Диснейленд. Не знаю, какой тебе прихватить сувенир. Придется угадывать, кто там твой любимый персонаж. Белоснежка, нет? Папа всю жизнь нас веселил, изображая Микки-Мауса – натянет штаны до подмышек, выпятит пузо и разговаривает писком. А Эван с детства обожает Покахонтас. Надеюсь, он сможет завтра себя контролировать.
Так, мама говорит завязывать, у пег послеобеденный «Старбакс» по расписанию.
Пожелай мне удачи.
Зак
Мне непросто представить Зака в Сан-Франциско. Там не будет петушиного кукареканья, чтобы будить по утрам. Не будет тяжелых резиновых сапог и длинных розовых перчаток.
Я перечитываю письмо на пути в ампутационную клинику, где мне будут подтягивать протез. Перечитываю снова, подсчитывая упоминания везения. Как типично для него использовать это слово всуе.
И он не единственный. Во время химиотерапии врачи постоянно повторяли это моей маме – им хватало ума не пробовать этого со мной. Повезло, что мы диагностировали на ранней стадии. Повезло, что опухоль изолирована. И потом, после операции, я подслушала медсестер в коридоре. Она не понимает, как ей повезло.
В приемном покое клиники сидит девушка, чуть моложе меня. Ее культя перевязана на середине бедра. Я ловлю на себе ее полный зависти взгляд. Ниже колена, так я вижу, думает она ревностно. Повезло. На ней парик, и я вспоминаю, как раздражал парик меня.
Я вынуждена отвести взгляд. Неужели она и впрямь считает, что мне повезло?
Невезение и наградило меня раком в первую очередь, разве нет? Невезение протащило меня через ад. Так как это вдруг могло превратиться в везение, если я вышла из этого целее других? Мне повезло, что я не так сильно хромаю, когда хожу?
Вся эта тема с удачей, это все бред. Пусть она просто убирается от меня, чтобы я сама делала свои ошибки. Я хочу снова контролировать свою жизнь.
Я хочу испечь фруктовый торт.
А потом? Потом я хочу заняться чем-нибудь еще, например, устроиться на работу, или отправиться путешествовать. Я не могу себе позволить полететь в Америку, но могу поездить по городам, в которых раньше не бывала, где меня никто не знает. Я хочу увидеть все свежим взглядом, как Зак.
Дома я лежу в детском бассейне на заднем дворе и любуюсь оливой. Когда Зак вернется, я приглашу его в Перт и мы втиснемся сюда вдвоем. Будем есть фруктовый торт и пить кофе со льдом, и он расскажет про Диснейленд.
– Ариэль, – произношу я вслух и улыбаюсь. Это моя любимая диснеевская героиня. В детстве я мечтала стать такой же: с роскошными рыжими волосами и серебряным хвостом.
У меня даже есть «Русалочка» на диске, так что я иду в дом и немедленно сажусь смотреть мультик. Я до сих пор помню наизусть все песни.
Только история теперь выглядит иначе. Десять лет назад казалось безумно романтичным, что Ариэль пожертвовала хвостом ради пары ног, чтобы быть с любимым. Я как-то упускала из вида, что ведьма за это украла ее голос, и что ей пришлось страдать молча, чтобы ходить как обычные люди.
Неравноценный обмен. Я бы сейчас ей сказала: ни за что не отдавай хвост.
Не отдавай хвост и пой.
Мия, привет!
Почему Нью-Йорк называют «Большим яблоком»? Местные питаются исключительно солеными крендельками, кебабами и черным кофе, который они произносят как «коуфи». Мама тут открыла для себя обезжиренные шоколадные брауни и теперь все время уплетает их, утверждая, что испытывает обезжиренностъ.
Мне все кажется, что вот сейчас из кафе выйдут Джерри и Элейн из «Сайнфелда». Завтра как раз едем по маршрутам сериала – мало ли, вдруг да встретятся. Мама даже купила мне настольную игру по «Сайнфелду», ужасно примитивную, сплошная ржака. Короче, готовься, приеду – будем играть. Чур, я за Джорджа.
Все, мне пора.
Зак
P.S.: ходят слухи, что Эмма Уотсон сейчас в городе… прикинь, если правда?
В письмах Зака есть успокаивающий паттерн: наблюдения, шуточки и какая-нибудь зацепка в конце. Хочет, чтобы я после прочтения оставалась не в пустоте, а с делом или с мыслями. Это отлично работает.
Каждый раз, как звонит телефон, я надеюсь услышать его голос. Может, у него там как раз 3 часа ночи, и ему не спится в городе, который никогда не спит.
Утром мама опережает меня и берет трубку первой. Она как-то растерянно отвечает на вопросы, потом прикрывает динамик рукой.
– Это из клиники, насчет протеза. Говорят, тебе надо подъехать.
– Зачем? – я была на осмотре всего две недели назад.
– Говорят, на примерку новой ноги.
– Так у меня уже есть, – я стучу по стекловолокну в форме моей ноги. Обещали, что такой протез держится несколько лет. – Наверное, ошиблись заказчиком, и это для той девочки… – я вспоминаю ее взгляд.
Мама вешает трубку.
– Странное дело. Сказали, что это новый протез из углеродного волокна. Именно для тебя.
В видеопрокате меня накрывает странное чувство.
Сперва оно напоминает бабочек в животе, которые взлетают, когда колесо обозрения сдвигается с места. Но я сейчас стою на твердом полу.
Я пробегаю взглядом по дискам с сериалами, расставленным в алфавитном порядке. Действие довольно часто происходит в Нью-Йорке. Я беру диски, верчу их в руках, разглядывая обложки со всех сторон. Все, что я знаю про Нью-Йорк, я знаю из сериалов и фильмов: там желтые такси, широкие тротуары, узкие жилые многоэтажки. Знаменитая городская панорама.
Так в моем уме связываются две не связанных вещи: сериал «Друзья» и открытка от Зака. Они сталкиваются в воображении, как незнакомцы в узком дверном проеме. Которые с неловкостью разминаются, извиняются, расходятся… но зритель видит, что между ними что-то есть.
Странное чувство в груди становится сильнее.
Вернувшись домой, я смотрю серии «Сайнфелда» и словно ищу в них Зака. И отчего-то его невозможно там представить.
Я перечитываю письмо и открытки. Почерк его, никаких сомнений. Слог тоже его. Характерная небрежность, когда он пишет о знаменитостях, шутки про маму…
С другой стороны, что-то не клеится. Он пишет, что маму тянет в «Старбакс», но когда я общалась с ней, она всегда пила чай.
Я достаю конверт. В уголке – наклейка авиапочты и синяя марка за $2.20 с панорамой Нью-Йорка. Старой, где еще Башни-близнецы.
Но Центр Всемирной Торговли рухнул больше десяти лет назад. Странно, что его печатают на марках, когда это соль на незаживающие раны страны, и даже обложку «Друзей» обновили, убрав из панорамы башни.
То, что я чувствую – это не ужас. Ужас куда понятнее: это тяжеленный якорь в твоем животе. Ужас испытываешь, когда теряешь волосы, или вылетаешь из школы, или просыпаешься без ноги. Ужас – тяжеленный и приковывает к месту.
Мое чувство больше напоминает тревогу, которая шевелится где-то между ребрами, но откуда тревога? Я столько пережила. Неужели я до сих пор чего-то боюсь?
Я проверяю вторую открытку Зака и конверт. Марки гласят: «Лос-Анджелес» и «Сан-Франциско». Ни на одном нет даты. Почтовые штампы не выходят за пределы марок. Уголки самих марок достаточно подцепить – и они отходят, как будто их уже отклеивали раньше.
У меня нет осязаемых причин думать, что Зак не в Нью-Йорке. Что занят не тем, о чем мне пишет.
Но черные крылья тревоги хлопают под моим сердцем, и я просто знаю.
Знаю.
Я знаю, что меня водят за нос.
Я звоню по номеру, указанному на сайте.
– «Добрая олива», оливковая ферма и контактный зоопарк.
– Бекки?
– Да, слушаю вас.
– Значит, ты на ферме.
– Ну да… простите, кто это?
– Значит, вы вернулись?
– Откуда?
Я вешаю трубку и тут же пытаюсь набрать номер Зака, но он не подходит. Я слушаю длинные гудки и представляю, как он сейчас смотрит на экран. Я думаю, он знает, что я знаю.
Теперь у меня в груди бьется настоящая паника. Я пытаюсь успокоиться, но ничто не помогает: ни подышать воздухом, ни полюбоваться деревом. На нем пять трогательных зеленых оливок. У него такие спокойные серебряные листья. Я не понимаю, верить этим листьям или своей тревоге.
