— Меня в свое время одолевал вопрос, — признается он Бесси, — была ли мама — ну, вы понимаете — когда-либо неверна папе.
— Я бы в этом не сомневалась, — произносит она, поджав губы при виде того, как Дженис выкладывает свои тузы. — Вот видишь, — говорит она, метнув грозный взгляд на Гарри, — дал бы ты мне пойти тем бубновым тузом, она бы так не вылезла.
— Мамаша, — говорит он, — не можете же вы все время выигрывать — не будьте жадной. Я знаю, мама наверно была женщиной сексуальной, потому как посмотрите на Мим.
— Кстати, что слышно от твоей сестры? — спрашивает мамаша вежливости ради, глядя снова в свои карты. Тени от очков в замысловатой оправе падают ей налицо, и она выглядит старше, изможденнее, когда не надувается от гнева.
— У Мим все отлично. Держит парикмахерскую в Лас-Вегасе. Богатеет.
— Я и наполовину не верила тому, что люди говорили про нее, — с рассеянным видом заявляет мамаша.
У Дженис кончились тузы, и она кладет пикового короля под туза, который, по ее расчетам, на руках у Гарри. С тех пор как Дженис вошла в эту компанию, что играет в бридж и в теннис в «Летящем орле», она стала лучше разбираться в картах. Гарри выкладывает ожидаемого туза и, тотчас почувствовав себя хозяином положения, спрашивает мамашу Спрингер:
— А в Нельсоне, по-вашему, много от моей матери?
— Ничуточки, — с довольным видом произносит она и с треском кроет козырем его пиковую десятку. — Не единой капли.
— Как мне быть с парнем? — вопрошает он. Точно это не он, а кто-то другой произнес. Сквозь сетку на окне в комнату проникает туман.
— Будь к нему терпимее, — откликается мамаша со все еще победоносным видом, хоть и начинает ощущать недостаток в козырях.
— Будь потеплее, — добавляет Дженис.
— Слава Богу, он в будущем месяце отчалит назад в колледж.
Их молчание заполняет коттедж, как холодный воздух с озера. Сверчки.
— Вы обе что-то знаете, чего я не знаю, — осуждающе говорит он.
Они этого не отрицают.
Он решает прощупать почву:
— А что вы обе думаете о Мелани? По-моему, она угнетающе действует на парня.
— Ну, скажу я вам, все остальное мое, — объявляет мамаша Спрингер, выкладывая веер мелких бубен.
— Гарри, — говорит ему Дженис, — проблема не в Мелани.
— Если хотите знать мое мнение, — заявляет мамаша Спрингер так решительно, что оба понимают: она хочет переменить тему, — слишком уж Мелани тут у нас расположилась.
На экране телевизора красотки сыщицы гонятся за торговцами героином на целом караване дорогих машин, которые скользят и с визгом затормаживают, перелетают через прилавки с фруктами, сквозь огромные стекла витрин, и наконец две машины сталкиваются, в них врезается третья, крылья и решетки сплющиваются в замедленной съемке, затем все замирает, и справедливость торжествует. Ангелочек, сменивший Фарру Фосетт-Мейджорс, снимает смятое «Малибу» и встряхивает головой — вокруг ее лица образуется кудрявая рамка. Нельсон смеется над всем этим скопищем голливудских машин. Затем комнату заполняет более быстрый темп и более громкий звук рекламы; новая гамма света окрашивает лица, превращая в пухлых клоунов Мелани и Нельсона, которые сидят рядом на старом диване, обтянутом серой ворсистой материей, и смотрят в телевизор, поставленный в переделанной ими гостиной на то место, где раньше стояло вольтеровское кресло. Под их задранными вверх ногами поблескивают на полу бутылки пива; в воздухе висит сладковатый дымок и поднимается к потолку, словно призраки красоток сыщиц.
— Лихо они врезались друг в дружку, — изрекает Нельсон и, с трудом встав, выключает телевизор.
— По-моему, глупость какая-то, — говорит Мелани своим глуховатым, певучим голосом.
— А, черт, ты все считаешь глупым, за исключением — как же его зовут? — Керчифа.
— Дж. Ай. Гурджиефа.
Она просто углубляется в себя — в те сферы, куда, как она знает, он не может проникнуть. В Кенте стало ясно, что существуют области, вполне реальные для других, но нереальные для него, — не только языки, которых он не знает, или теоремы, которые не способен понять, но переменчивые области непрактичных знаний, где тем не менее можно найти свою выгоду. Мелани была загадкой: она не ела мяса и не чувствовала страха, она видела гармонию в хитросплетениях рук богов Азии. В ней не было этого протеста против ограничений, составлявшего часть характера Нельсона с тех пор, как он понял, что никогда не будет выше пяти футов девяти дюймов, хотя отец его был ростом шесть футов три дюйма, а может быть, этот протест появился у него и раньше, с тех пор, как он обнаружил, что не в состоянии удержать отца и мать вместе и спасти Джилл от гибели, к которой она стремилась, а может быть, и еще раньше, когда он смотрел на старших в черных костюмах и черных платьях, стоявших вокруг маленького белого, чем-то сверкавшего гробика с серебряными ручками, в котором, как ему сказали, лежит то, что должно было стать его сестренкой, она родилась, и ей дали умереть, не спросив его разрешения; никто вообще никогда ни о чем его не спрашивал — таков был мир взрослых, он вертится и вертится, и Мелани была частью этого мира и улыбалась ему из своего воздушного пузырика, в котором таинственно заключена власть. Как было бы хорошо, раз уж он встал, взять одну из этих пивных бутылок и разбить ее о кудрявую голову Мелани, а потом взять отбитую половину и ввинтить в ее улыбающееся пухлое личико с большими карими глазами и вишневыми губами, в это издевательское неизменное спокойствие Будды.
— Плевал я, как этого болвана зовут, все это дерьмо, — говорит он ей.
— Тебе следует его почитать, — говорит она. — Он просто чудо.
— В самом деле, что же он говорит?
Мелани перестает улыбаться и думает.
— Это нелегко изложить вкратце. Он говорит, что существует Четвертый путь. Помимо йогов, монахов и факиров.
— О, какая роскошь!
— И если ты пойдешь этим путем, то будешь, как он говорит, пробужден.
— А иначе ты спишь?
— Он очень хочет понять мир, как он есть. Он считает, что у нас у всех много личностей.
— Я хочу выйти, — объявляет он ей.
— Нельсон, но ведь уже десять часов вечера.
— Я обещал встретиться с Билли Фоснахтом и кое-какими ребятами в «Берлоге». — «Берлога» — это новый бар в Бруэре, на углу Уайзер и Сосновой улиц, где собирается молодежь. Раньше бар назывался «Феникс». — Ты же все время уходишь куда-то со Ставросом и оставляешь меня одного, — обвиняет он ее.
— Ты мог бы в это время почитать Гурджиефа, — говорит она и хихикает. — Да и вообще я уходила с Чарли не больше четырех или пяти раз.
— Ну, правильно, а все другие вечера ты работаешь.
— Ты так говоришь, будто мы с Чарли когда-нибудь чем-то этаким занимались, Нельсон. В последний раз мы сидели и смотрели телевизор с его мамой. Ты бы видел ее. Она выглядит моложе Чарли. Волосы у нее еще совсем черные. — И Мелани дотрагивается до собственных темных пушистых вьющихся волос. — Она удивительная.
Нельсон надевает джинсовую куртку, купленную в бруэрской лавке, специализирующейся на перепродаже поношенной одежды для полевых рабочих и пастухов. Стоила она в два раза дороже новой.
— Мы с Билли тут обделываем одно дельце, — говорит он Мелани. — Там еще один парень будет. Мне надо ехать.
— А я не могу с тобой?
— Ты же завтра работаешь, верно?
— Ты знаешь, что я не большая любительница спать. Спать — это давать волю телу.
— Я ненадолго. Почитай одну из своих книжек. — Он хихикает, передразнивая ее.
— А когда ты последний раз писал Пру? — спрашивает его Мелани. — Ты не отвечал ей эти дни.
Ярость снова вспыхивает в нем — узкая куртка, да и сами обои этой комнаты давят на него, стискивают, и он словно бы становится меньше и меньше.
— Да разве можно отвечать на все ее письма, она же пишет по два раза каждый чертов день — газеты и те реже выходят. Господи, чего только она мне не сообщает — и свою температуру, и что она ела…
Письма ее напечатаны на машинке, на краденой бумаге со штампом Кента, страница за страницей без единой помарки.
— Она думает, тебя это интересует, — с укором говорит Мелани. — Ей одиноко, и она боится.
— Она боится, — повышает голос Нельсон. — А чего ей бояться? Я тут в целости и сохранности, с таким сторожевым псом, как ты, даже в город съездить не могу выпить пива.
— Поезжай!
Ему стало стыдно.
— Честное слово, я ведь обещал Билли: он приведет с собой этого парня — у его сестры спортивный «триумф» семьдесят шестого года выпуска, который прошел всего пятьдесят пять тысяч.
— Так и поезжай, — спокойно говорит Мелани. — А я напишу Пру и объясню, что ты слишком занят.
— Слишком занят, слишком занят. Ради кого я все это делаю, как не ради этой дуры Пру, чтоб ей пусто было!
