– Знаешь, Гриша, – сказала однажды Катя Парусова, взбивая малиновый крем, – один поэт бросил писать стихи, когда прочел то, что сочинил его знакомый подросток. Это было так хорошо, что поэту показалось глупым тратить остаток жизни просто на то, чтобы его догнать…
– Ты к чему это? – насторожился Гриша.
Но Катя повела плечиком:
– Так просто, вспомнилось. Кулинария очень похожа на литературу. Когда ты выходишь в зал, к недовольным клиентам, ты говоришь им всегда одно и то же: «Моя кухня – это мое искусство. Если вам не нравится, можете поесть в другом месте!» И с книгами, Гриша, с ними точно так же.
Гриша не понял, зачем Катя вспомнила про книги, – да и некогда ему было об этом думать. Гришу ждали тогда срочный отчет и пара внезапных заказов, каждый персон на тридцать.
Он много раз потом вспоминал о том, как говорила с ним в последний день странного обучения загадочная Катя Парусова.
Они встретились через несколько лет. За эти несколько лет Гриша Малодубов окончательно разлюбил свою работу.
из которой мы узнаем о жизни одной необыкновенной женщины, а также прокатимся в Германию и обратно
Внук Ромочка залез на колени к Маре Михайловне, наерзал удобное место и попросил:
– Бабулечка, скажи: «Полотенце!»
Мара Михайловна послушалась:
– Полотенце.
– У тебя в носу два немца! – выпалил Ромочка, спрыгнул с удобных коленок и убежал в дивный мир детства.
А Мара Михайловна подумала: чуткий какой растет мальчишоночек. Все чувствует, надо же! Ведь у нее и впрямь – два немца, пусть не в носу, а в ближайшем будущем, зато без всяких сомнений. Виза открыта – настежь, как то самое окно в Европу, билеты до Франкфурта синеют на рабочем столе не хуже какого-нибудь небосвода, а Фридхельм и Анке ждут приезда дорогой гостьи.
Они не виделись восемь лет. Мара Михайловна подсчитывала.
– Приезжай, Мара, в гости, – тепло сказала Анке на прощание. – Это будет наш вклад в экономику России.
На самом деле ее звали – Тамара. Популярное советское женское имя, сравниться с которым могла только Галина (и родители не подвели, назвали Галей младшую сестру Мары, но мы о ней рассказывать не будем – у нас и так герои торчат отовсюду, как отросшие волосы).
Имя свое Мара не любила – и производную Тому тоже. Томок было вокруг, как теперь Сонь с Лизами. Вот сейчас Тамара могла бы почувствовать себя обладательницей редкого имени! А тогда, чтобы выделяться из Тамарок, Томок и Томусек, она придумала Мару.
– Мара-шмара! – дразнили мальчишки, а ей хоть бы что: подбородок вверх, плечи развернула – и вперед, к свершениям! Жизнь казалась Маре чем-то вроде задачника, какие были в детстве. На последних страницах напечатаны правильные ответы, но заглядывать туда вроде бы нечестно, потому что надо все решить самой.
И она решала. А правильные ответы собиралась подсмотреть в самом конце задачника – то есть в конце жизни, когда страничек остается так мало, что о честности и рассуждать глупо.
Кто же знал, что задачники будут выпускать вообще без ответов?
Мара Михайловна была замужем дважды, и дважды, как говорится, удачно. Правда, и в первом, и во втором случаях ей катастрофически не повезло со свекровями, зато мужья попались отборные, будто для нее выведенные. С первым, Кириллом, пришлось расстаться исключительно по той причине, что второй оказался еще лучше – а Мара Михайловна никогда не считала, что поговорку про журавлей в небе и синиц в руках придумал умный человек. Итак, она потянулась за журавлем, не выпуская синицу из рук, и синица, понятно, задохнулась. Муж обиделся и ушел сам, оставив о себе на память странноватое имя Томирида, которым звал иногда Мару Михайловну и которое она вспоминала всегда с недоумением и обидой.
– Вот и у Кира с Томиридой, – сказал на прощание Кирилл, – тоже ничего не получилось.
Мара Михайловна не стала уточнять, что имелось в виду. Муж кичился познаниями и совал их под нос Маре Михайловне, как плохо выстиранные носки или сгоревшие котлеты.
Котлеты Мара, кстати, и вправду частенько забывала на плите – они превращались в черные вонючие шайбы. Готовить Мара Михайловна не любила, а поесть или порассуждать о вкусном – было ее. Зато Кирилл с удовольствием кашеварил на всю семью, но даже это обстоятельство не удержало Томириду.
Второй муж ей все равно нравился больше, хотя готовить умел одну яичницу. Его звали Алексей, и от него на память Маре Михайловне остались сын Виктор и сын Андрей, а также привычка пить кофе по вечерам – второй муж утверждал, что от кофе крепче и вкуснее спится.
Мара Михайловна, впрочем, всю жизнь спала крепко и вкусно – бессонницы не случилось, даже когда ей отдали запущенный магазин «Море», где рыбы не нюхивал и трудовой коллектив, не говоря уже о замученных дефицитом покупателях. Мара включила свои связи, как краны – до отказа, и вскоре все сотрудники «Моря» ели осетрину и семгу, а покупателям безотказно взвешивали кильку, минтай и путассу, что тоже было в общем-то неплохо.
– Ваши пальцы пахнут воблою, – недовольно пел по вечерам Алексей, тоже претенциозный мужчина, к каким Мара Михайловна всю свою жизнь испытывала невозможную тягу. «Море Михайловна» – так называл теперь Алексей жену.
Когда Андрюшке исполнилось четыре года, Маре повстречался идеальный кандидат в третьи мужья – его звали Юрий, и от него на память вполне мог остаться третий сын. Но привычная схема дала сбой.
Прежде всего Юрий не поспешил жениться на Маре и даже от близкого общения с морской владычицей города обидно уклонился. Ответ «почему» Мара увидела однажды поутру в зеркале – вместо статной холеной брюнетки с крылатыми бровями там торчала полноватая, несвежая, лежалая тетя. Мара-шмара…
Что делать в случаях, когда от тебя внезапно, в несколько месяцев, уходят молодость и красота, Мара не знала – она так привыкла и к тому и к другому, что теперь надо было учиться ходить без них будто хромоножке без костылей.
А тут еще, как водится, общий фон сменился так резко, точно обиженный художник взял да и вынес декорации прочь, прямо во время спектакля. Или рассерженный повар – завернул тарелки в скатерть и покинул ресторан.
Только-только начала Мара привыкать к новой роли на скамье запасных (кому-то надо там сидеть и лелеять коллективные грезы), в стране задули свежие ветры: из директоров ее невежливо выперли. Ветрами в спину. Потом, правда, опомнились новые хозяева «Моря» и начали звать опытного специалиста Мару Михайловну Винтер вернуться и все простить… но она не спешила входить в ту же воду – изрядно провонявшую к тому же мертвой рыбой. По-немецки четкая и по-русски подозрительная, Мара Михайловна отлично знала себе цену, и вопрос, придут ли за ней успех и денежка, вообще не стоял. Вопрос стоял другой: когда?
«Денежка»… Слово мягкое и душистое, как «шанежка». Взрослый сын Виктор ласково говорит маме: «Оставь мне денежку, ладно?» Мара Михайловна воображает денежку – металлическую, круглую, а главное, единственную – и, тяжко вздохнув, выкладывает на стол очередной букет голубых тысячных незабудок.
Денежка пришла в тот нехороший год, когда от Мары Михайловны отказался муж Алексей – сказал тепло и задушевно (не муж, а бард!), что она ему больше не нужна. Если бы следом за этими словами раздался гитарный перебор, Мара не удивилась бы – а вообще, она, конечно, от него не ожидала. Она думала, что у них с Алексеем впереди полный набор драгоценных жизненных штампов – от сладкой смороды в саду до такого же сладкого внучачьего лепетания.
Но Алексей ушел, виноватясь и выгребая из углов позабытые вещи (в числе прочего мелькнули гитара с постаревшей переводной блондинкой и свитер, вязанный в «английскую резинку»), а вместо него к Маре Михайловне и двум ее сыновьям-подросткам пришла денежка.
Мара давно вычислила – просто так в жизни не дается ничего, только взамен. И еще: за этим следит специально обученный ангел – обмен совершается значительно позднее, чем требовалось.
Ангел, приставленный к гражданке Винтер Тамаре Михайловне, по специальности товароведу, русской немке, члену партии, матери двух непослушных пацанов, с трудом дождался, пока за Алексеем закроется дверь (гитара, холера такая, зацепилась грифом за вешалку, будто не хотела покидать родной чертог). И тут же выдал Маре такое богатство, что она поначалу ослепла, пытаясь различить за этим северным сиянием дальнейший жизненный путь.
Богатство посулил мужчина по имени Игорь Александрович. А все-все-все уже, Мара Михайловна, хватит играть в «просто Марию» – имена теперь надо учить в комплекте с отчествами и желательно не путать Александровичей с Анатольевичами, они почему-то на это страшно обижаются!
Игорь Саныч позвонил брошенной Маре Михайловне на следующее после бардовского отбытия утро и, захлебываясь радостным известием, пригласил на важное собеседование. Мара с трудом вспомнила этого Саныча – кажется, носил какие-то коробки в «Море», а может, работал реализатором. Разве упомнишь? В жизни со временем скапливается такое количество воспоминаний и людских физиономий, что лишнее волей-неволей надо отбрасывать, чтобы затора не случилось. Или засора. Вот и Саныча этого Мара пустила однажды в свободное плавание, а он, гляди ж ты, всплыл.
