Описывается своего рода коммуна. Это, безусловно, сборище людей, объединенных тем, что можно назвать антибуржуазными ценностями. Дом, по ее словам, затянут по стенам паутиной и очень грязный по мещанским нормам, к которым она привыкла в семье Мартин. Но там, по-видимому, высокую ценность имеют Искусство и Музыка, потому что мы слышим описания музыкальных инструментов, книг и красиво оформленных карт. По крайней мере в общине, куда она попала, высоко ценится образованность.
Дом находится в совместном пользовании, это мы знаем. В нем нет ни электричества, ни телефона. Электричество могло быть отключено за неуплату, но отказ от телефонной связи кажется радикальным и намекает на объединенную общим мировоззрением группу людей, возможно ведущих «экспериментальный» образ жизни, анархический по своему характеру. По-видимому, они не имеют ни личного имущества в собственности, ни строгой социальной структуры, ни явного лидера или иерархии, и это может указывать на ранние экологические группы или проект зеленых; другой вариант – религиозная группа или маргинальный духовный культ, хотя в рассказе Т. М. нет намека на какую-либо религиозную догму. Даже притом, что эти события произошли двадцать лет назад, можно навести справки и выяснить, существовали ли подобные коммуны в ближайших окрестностях или, скажем, в радиусе тридцати миль от дома Мартинов.
И даже если телефон был ей недоступен, можно предположить, что ничто не препятствовало ей просто уйти оттуда и найти дорогу домой. Совершенно ничего не говорит о том, что ее держали там против воли, и, конечно, не стоит принимать всерьез слова, что она не могла найти путь домой. Опять-таки следует подчеркнуть, что Т. М. чувствовала себя там совершенно счастливой, пока не начался процесс разочарования, когда она ощутила, что позорит семью, и страх перед возвращением.
Т. М. делает особый упор на ритуальном напитке, предложенном ей соблазнителем. Пьют они из нелепо крохотных стаканчиков, и тут важны две вещи. Во-первых, Т. М. снова опирается на сказочную традицию, говорящую: есть и пить с фейри опасно. Гостеприимство следует отвергать, потому что, отведав предложенные пищу и питье, можно навсегда остаться в заколдованном месте. Это и произошло с Т. М. Выпив напиток, да еще сопроводив ритуал клятвой, она оказывается «в плену» того места, по крайней мере мысленно. Но есть у этого ритуала и более приземленное следствие. Т. М. рассказывает, что, выпив напиток, она «ощутила покой», а ночь стала «бархатной». Она опьянела и пытается оправдать свое поведение, преуменьшая количество выпитого. Редко ли люди лгут относительно потребленного алкоголя и удивляются, что оказались в таком состоянии? Это типичная жалоба юной девушки после попойки: она, мол, не понимала, сколько пьет или что «кто-то что-то добавил ей в стакан».
И хотя об этом умалчивается, такая попойка могла привести к сексу. Подобное заключение основывается не на какой-то проговорке Т. М., но на силе ее возмущения, вызываемого самим половым актом. На слишком энергичном его неприятии.
Отвращение, испытанное Т. М., по ее словам, к открытой сексуальности, символизирует отвращение к собственному поведению в период исчезновения. Это сублимация невыносимости того, что случилось с ней, и она винит в этом «других», в данном случае коммуну, в которой жила. Сексуальные сцены в коммуне, свидетельницей которых она является, всегда описываются скорей как оргиастические, нежели чувственные; это скорей механический секс, нежели любовные ласки. Т. М. очень старается дистанцироваться от этого разгула сексуальности. Слишком старается.
Несколько слов насчет обстановки в семье как таковой, хотя пациентка двадцать лет не видела родителей. Брат пациентки выполнил роль отца, когда, заботясь о ее здоровье, привел ее ко мне. Также я имел возможность познакомиться с женой брата, дипломированным психологом. Я сказал ей, что мы имеем тут полное семейство Дарлинг, и Т. М. – одна из их детей, уведенных Питером Пэном. Ее это сравнение не очень позабавило, хотя она подтвердила мою правоту, следя за развитием этой истории и продвигая некоторые теории через своего любезного мужа, который поднял вопрос о «патологическом нарциссизме» – выражение, явно принадлежащее его жене. У этих людей действительно почти суеверное отношение к силе слова, как если бы, называя Румпельштильцхена по имени, они приобретали власть над ним. И вот так же им отчаянно хочется дать определение болезни. Это академический подход, и должен сказать, он не особо полезен.
Для рассказа Т. М. действительно характерна патологическая грандиозность, что является признаком расстройства личности по нарциссическому типу, однако другие два обычно наблюдаемых признака этого расстройства – потребность личности, чтобы ею восхищались, и недостаток эмпатии – отсутствуют. В каждом встречавшемся мне случае подобного расстройства пациент прилагал большие усилия, чтобы добиться моего расположения (и почему бы им не искать расположения того, кто, на первый взгляд, испытывает к ним живой интерес?), тогда как Т. М. совершенно не заботит, нравится она мне или нет. С другой стороны, она никогда не проявляет раздражения, скуки или рассеянности и ее готовность отвечать на вопросы выражает полную эмпатию к моим нуждам. Счастлив отвергнуть диагноз о наличии у нее нарциссизма или какой-либо разновидности расстройства личности по нарциссическому типу.
Однако я подозреваю у нее неспособность вести себя как взрослый человек. Подтверждением этому – природа отвращения Т. М. к сексуальности. Вопрос лишь в том, является это результатом травмы, повлекшей за собой амнезию, или хронического страха перед неодобрением семьи.
Больше всего озадачивает и затрудняет потенциальный диагноз загадка необычайно юного вида Т. М. Я сталкивался с примерами психосоциальной задержки роста, когда прекращается выделение соматотропного гормона, но физиогномика Т. М. никак этому не соответствует. В большинстве случаев психосоциальной задержки роста мы наблюдаем утолщение конечностей, тогда как внешний вид Т. М. приблизительно соответствует нервной анорексии.
Но только приблизительно. Думаю, ростом Т. М. такая, какой и должна быть к зрелым годам, и хотя ее хрупкая фигурка естественна для юной девушки, для женщины за тридцать такая хрупкость чрезмерна. Я немедленно стал искать признаки синдрома Рассела[41]: рубцы или вмятины на суставах пальцев, часто образующиеся от засовывания пальцев в горло, и не нашел таковых; ни лануго, или пушковых волос, на лице, ни утолщения щек. Она указала мне на регулярность месячных. Наконец, иные характерные признаки анорексии, такие как просторная одежда, призванная скрыть болезнь, или жалобы на холод в комнате (я у себя в кабинете поддерживаю температуру в девятнадцать градусов, на что часто жалуются даже не страдающие анорексией), тоже отсутствуют, и она не кажется ни грустной, ни вялой, ни подавленной.
Просто необыкновенно тоненькая для женщины ее лет. Я не исключаю нервную анорексию, но ничто из увиденного не позволяет мне поставить такой диагноз. Ее свежий, юный вид – настоящая загадка.
Не уверен, придумана ли рассказываемая Т. М. история – вымышленная история – заранее от начала и до конца, или же она неуловимо меняет ее по мере изложения. Нейролингвистический анализ позволяет предположить, что, рассказывая свою историю, она обращается к памяти (то есть к истории, которую уже излагала), но то, что при этом она смотрит перед собой отстраненным взглядом, всегда наводит меня на мысль, будто она оседлала фантазию.
Хотя я чувствую трещину в яйце. Т. М. больше не обращается к традициям английской литературы о фейри. Заведя нас тропинками традиции и старины в волшебную страну, теперь она творит для нее географию и эту географию извлекает не из колодца традиции. Она сочиняет ее из давящей тревоги собственной души, и вот здесь-то она и разоблачит себя.
Ее описание живого озера свидетельствует о сублимации сексуальности. Само озеро, конечно, является мощным символом подсознательного вообще говоря и в частности – состояния и жара ее смущенной души. Мы видим коммуну, испытывающую общий оргазм своего рода, совместную эякуляцию. Одновременное исполнение полового акта, от чего она еще пытается бежать, но в который оказывается втянутой коллективным участием и одобрением. Я считаю это указанием на ее глубинное желание воссоединиться с оставленными ею семьей и общиной.
Еще у нас теперь есть имена – те тщательно охраняемые коды, которые первоначально были тайной. Похититель наконец назван, и его имя Hiero – Йероу. Рискну предположить, что в какой-то момент за эти последние двадцать лет она провела некоторое время во Франции. «Hier» – это французское слово, обозначающее «вчера», а она ясно разграничила свою жизнь сейчас и жизнь в прошлом. Есть мир прошлого, и есть мир настоящего.
