У меня никогда не было причин опасаться грубости или жестокости в моих путешествиях по сумрачным землям сексуальных миров, населенных народами, чьи внешние признаки принадлежности к той или иной социальной группе снивелированы сексуальным эгалитаризмом. Напротив, там я нередко была окружена заботой и вниманием, которые не всегда выпадали на мою долю в привычных координатах бинарных отношений… Что до «страха перед блюстителем порядка», то он у меня начисто отсутствует. Во-первых, я испытываю по-детски безграничное доверие к способностям своего партнера в каждом конкретном случае контролировать ситуацию и обеспечивать безопасность — следует отметить, что со мной действительно ни разу ничего не случилось. Во-вторых, я устроена таким образом, что, очутившись перед лицом более или менее сурового контролера, требующего предъявить в трамвае билет, который я не могу найти, потому что засунула его не в тот карман, я способна изведать чувство острейшего стыда и почувствовать себя навеки опозоренной, в то время как, будучи застигнутой в голом виде в общественном месте и уличенной в грехе эксгибиционизма и нарушении нравственности, я не испытала бы ничего, кроме глухой досады. Дело в том, что во втором случае арестованное представителями власти тело принадлежало бы мне в той же степени, что и тело, насаживаемое на члены призрачных фигур в ночном Булонском лесу, то есть в очень малой степени. Меня в этом теле почти что и нет, а есть только оболочка, маска, пустой сосуд. Отрешение, беззаботное беспамятство, берущее начало в свойственных мне в вопросе совокупления — как, впрочем, и в других вопросах — качествах постоянства и железной решимости, связанных в свою очередь с описанной выше диссоциацией личности; здесь возможны два варианта развития событий: либо сознание тонет, поглощенное несгибаемой силой намерения, и, как следствие, не в состоянии более обеспечивать необходимую для оценки происходящего дистанцию, либо, наоборот, отдав бразды правления физиологическому автоматизму, сознание растворяется в небесной вышине и теряет с происходящим всякую связь. В такие моменты ни один объект внешнего мира не в состоянии каким бы то ни было образом воздействовать ни на мое тело, ни на тело моего партнера, потому что кроме занимаемого этими телами в данный момент пространства никакого внешнего мира не существует. И в этом пространстве тесно! Сношающимся в общественных местах расслабляться не приходится. Им приходится максимально вжиматься друг в друга.
В мире найдется не много мест, которые могут сравниться с музеями по количеству запретных зон, сжимающих пространство: дверей, куда нельзя входить, и произведений, к которым нельзя приближаться. Посетитель прокладывает себе путь со смутным ощущением, что рядом живет своей жизнью невидимый, но наблюдающий за ним параллельный мир. Короче говоря, Генри, я и наш приятель Фред воспользовались предоставившейся нам редчайшей возможностью и проникли через оставленную кем-то в углу одного из гигантских залов парижского Музея современного искусства приоткрытую дверь в какую-то каморку, забитую — вероятно, временно — всяческим невообразимым хламом. От пустого в это время дня зала нас отделяла тонкая перегородка. Далеко мы не полезли, во-первых, оттого, что решение действовать было принято очень быстро, не раздумывая, а во-вторых, потому, что все вокруг было завалено всякой всячиной. Несмотря на это, я, уже будучи распяленной между юношами в виде буквы «Г», смогла заметить лучик света, пробравшийся в помещение в щель оставленной нами приоткрытой двери. Несколько минут спустя они поменялись местами и вскоре кончили: один в рот, другой во влагалище. Кто-то из них — не помню точно кто — время от времени переставал шуровать членом, чтобы немного меня подрочить, в результате чего я так разошлась, что занялась этим самостоятельно, чем и довела себя в конце концов до оргазма. К тому времени я уже проглотила сперму того, что разрядился мне в рот, и он благополучно ретировался, дав мне возможность сполна вкусить радость собственного оргазма, в то время как второй, стремительно обмякающий, член все еще скользил где-то во влагалище. Этот эпизод вызвал к жизни небольшую дискуссию относительно моего мастурбационного метода, в течение которой я, в надежде вызвать удивление аудитории, поведала о том, что в более спокойной обстановке способна испытать два или даже три оргазма подряд. Слушатели подняли меня на смех и, пока не торопясь заправляли рубашки в брюки, растолковали мне, что для женщины это самая что ни на есть естественная вещь. Выйдя вновь на божий свет, мы обнаружили, что музей по-прежнему тих и пуст, и продолжили осмотр. Я кочевала от одной картины к другой, бегала от Генри к Фреду с различными комментариями, и посещение выставки сделалось тем более приятным, что все вокруг было пропитано атмосферой тайных конспиративных связей, установившихся между мной и моими компаньонами, с одной стороны, и между мной и местом — с другой.
Темная каморка, тело, преломленное между двух тел, взгляд, падающий отвесно вниз и стекающий по столпам ног, — я была вставлена в идеальную раму. Я убеждена, что сам факт сужения поля зрения является довольно примитивным методом продуцирования чего-то вроде магического заклятия, отводящего от меня всякую опасность, отвращающего все, что может меня потревожить, и отстраняющего все то, что я, по тем или иным причинам, в данный момент не желаю принимать во внимание. Тело мужчины образует стену, и то, что находится за его пределами, недоступно глазу, лишено качества реальности: вот я, как тогда в музее, стою согнувшись на втором этаже магазина садомазохистских товаров на бульваре Клиши — по странному стечению обстоятельств в этот раз тоже в какой-то подсобке, — упираясь смятой щекой в живот Эрику, поддерживающему меня за плечи, в то время как хозяин магазина резко насаживает мою задницу себе на член. Прежде чем занять исходную позицию, я успела заметить, что хозяин садо-мазо бутика был маленький, кряжистый человек с короткими ручками, однако, как только он исчезает из моего поля зрения, образ блекнет, истончается и рассеивается без следа до такой степени, что я обращаюсь не к нему, а к Эрику с просьбой снабдить член презервативом. Просьба приводит хозяина в замешательство, он некоторое время роется в коробках и доверительно сообщает нам приглушенным голосом, что опасается появления супруги. Несмотря на значительный диаметр его инструмента, который должен был бы с заметным усилием протискиваться в узкий проход, все время совокупления он оставался на небольших глубинах, так и не сделав решительного погружения. За сценой, едва уловимо нахмурившись, наблюдает молодая девушка с отрешенным выражением лица, свойственным наемным работникам при исполнении служебных обязанностей. Время от времени мы встречаемся взглядом. У меня появляется ощущение, что я гляжу со сцены в зрительный зал, на мрачную, насупленную зрительницу, ожидающую действия, которое все никак не начнется, отделенная от нее мерцающей стеной пустоты. В некотором смысле, отражаясь от ее подведенных черных глаз, мой взгляд падает на меня саму, и я начинаю видеть себя со стороны, но только голову: шея ушла в плечи, щека, расплющенная на куртке Эрика, слегка расцарапана молнией, раззявленный рот. То, что происходит за границами торса, видится как смутный фон, задний план. Хождение карликова поршня доносится до меня, как из-за кулис долетают до зрителей смутные голоса и крики, призванные создать иллюзию удаленного действия.
В другой раз раздвоение было спровоцировано ласковой заботой одной массажисточки. Дело было в сауне. Скамейки из тонких дощечек располагались ступеньками, и я вынуждена была крутиться, как уж на сковороде, то свешиваясь вверх ногами, то подтягиваясь, и хватать жадным ртом нетерпеливые члены. Я вообще плохо потею, и мое тело оставалось относительно сухим довольно длительное время, что позволяло то одному, то другому мужчине крепко ухватывать и удерживать меня некоторое время, в то время как я в свою очередь была вынуждена идти на всяческие ухищрения, чтобы уцепиться за скользкие отростки и направить их в нужном направлении… Меня не оставили в покое и в душе, дразня соски, играя с клитором… В конце концов я, совершенно обессиленная, с ноющим от боли телом, улеглась на массажный стол. Девушка говорила тихим голосом, не торопясь роняя фразу за фразой, ритмически совпадающие с паузами в движениях рук, которые она время от времени погружала в тальк. Мое уставшее тело вызывало у нее сочуствие. В моем положении было сложно вообразить что-нибудь лучше сауны с массажем. Она делала вид, что ведать не ведает о том, какие именно упражнения довели меня до такого плачевного состояния, и говорила со мной, как приличествует работнице салона красоты говорить с современной, активной женщиной, переступившей порог ее заведения и отдавшейся без ложного стыда и наигранного смущения в ее опытные руки, то есть искусно сплетая профессиональные и материнские нотки. Мне всегда было сложно, особенно в подобных обстоятельствах, удержаться от искушения сыграть предложенную роль, не удержалась я и на этот раз и принялась подавать реплики, испытывая большее наслаждение от такого конформизма, чем от прикосновений ее пальцев. Со смешанным чувством любопытства и удовлетворения я прислушивалась к тому, как она мнет и растягивает мышцы, которые еще несколько минут назад сжимали и тискали похотливые руки. Мне казалось, что массажистка находится на страшно большом удалении. Между нами простирались сотни примеренных мною личин, тысячи сброшенных змеиных кож. Наш диалог ткал нити очередного маскарадного костюма, еще одной маски, за которую она цеплялась изо всех сил, безуспешно пытаясь удержать, но за этим обличьем скрывалась смятая тысячами рук кожа, которую она штриховала в свой черед легкими касаниями пальцев, и я без сожаления оставляла ей эту кожу, как драную одежду. В конце концов, я имела столь же мало отношения к маленькой развратной буржуа, за которую она меня принимала, как и к респектабельной, современной буржуа, образ которой мы вызвали к жизни. Насколько я знаю, в тот вечер мы были единственными женщинами во всем заведении, но при этом я мыслила себя как субъект активного мужского пространства — и в некотором смысле я все еще была окружена мужскими фигурами, — а ее — как часть женского пассивного космоса, имманентную наблюдательницу. Между нами лежала непреодолимая пропасть.
