Отец был военным. Мать работала в двенадцатом почтовом отделении, на сортировке газет. Из дома она уходила еще до рассвета, спала очень мало, потому что отец, когда возвращался со службы, до поздней ночи скандалил. Он выбрал военную службу, считая, что там легче. Не хотел вкалывать на заводе, а тем более не хотел возвращаться в провинцию, откуда приехал в Будапешт, и опять втягиваться в крестьянскую жизнь. Но, похоже, лучше было бы все-таки вкалывать на заводе, жертвуя здоровьем, чем служить в армии, где ты вертишься под строгими взглядами начальства, головой отвечая за оружие, за всякие секретные разведывательные средства и все такое. Без спиртного тут никак нельзя было обойтись, да и начальники, они тоже выпивкой гасили постоянный стресс, нервное напряжение и страх перед более высоким начальством. Дочь очень боялась отца, от которого постоянно несло перегаром; боялась его и мать. Она не смела даже приласкать ребенка, когда видел отец, потому что он кричал, ты ребенка больше любишь, чем меня, и набрасывался на жену. Нет, мать осмеливалась любить дочку только глазами, а любовь глазами — это для маленького ребенка все равно что отсутствие любви. Дочь думала, сама себя стыдясь, что убьет отца и тогда мать будет ее любить. Нет, она тоже не хотела такого, такой семьи.
Я твердо была уверена, что можно по-другому. Каждый день кто-нибудь произносит эту фразу; и еще: я могла бы сделать то же самое, что муж, как выясняется, проделывал уже не раз, но я не хотела поступать так, как поступают все: едва сядут в понедельник утром в автобус, уже летит эсэмэска той женщине или тому мужчине, который также только что сел в автобус, — ну наконец-то прошли эти выходные, наступает наше время, и как же я по тебе скучал, как я тебя люблю, как ужасно жить без тебя. Я думала, что можно по-другому, говорит она и плачет. Пока ты действительно уверена, что живешь по-другому, ты говоришь подруге — если подруга сообщает тебе нечто подобное, — в общем, ты говоришь подруге и то и се. Да не принимай ты это близко к сердцу, отвечает подруга, с каждым бывает, от этого мир не перевернется. Конечно, подруга, которая произносит эту фразу, как раз именно так и пережила случившееся: мир для нее в какой-то момент перевернулся. Перевернулся тот мир, который она так заботливо обустраивала, мир с тортом на день рождения, с общими ужинами, с той обстоятельностью, с которой она выбирала одежду для ребенка, с той радостью, которая переполняла ее, когда она смотрела на семью: ведь это была ее семья. И с какого это времени, спрашивала другая подруга; они гуляли в парке Нормафа [14], дул слабый ветер, но холодно не было, потом, когда надоест гулять, они собирались выпить чаю на лыжной станции. Что значит, с какого времени? Когда я это заметила? Она называет какую-нибудь дату, и подруга тут же, даже не задумавшись, говорит: я его и раньше видела с одной женщиной, они заходили в лавку хозтоваров на Кольце, а в такую лавку с кем попало, с сослуживцами например, не заходят. Давно это было, спрашиваю я, и в ответ называется дата, которая была куда раньше, чем та, о которой говорил муж, потому что мужчины, когда изменяют жене, никогда не скажут честно, давно ли началось их любовное увлечение. Они до того привыкли врать, что, даже когда собираются сказать правду, все равно привирают, как минимум — в датах. Женщина, придя домой, говорит мужу, что подруга видела его тогда-то и тогда-то. Муж ничего не отрицает, только ругает жену, и вообще женщин, которые только и ждут, чтобы сделать какую-нибудь пакость своей подруге, — и, конечно, он не говорит, что так и было, мог бы он идти и с той женщиной, но именно тогда он действительно был в хозтоварах с сослуживицей, потому что в офисе все подошло к концу, и он думал, поможет донести.
Жена смотрит на рассерженного мужа, она даже не слышит, что он говорит, потому что вспоминает то время: Господи Боже, ведь как раз тогда была та поездка, и она была вне себя от счастья, что может увидеть такой необычный город, например Барселону, и она чуть не расплакалась, когда они гуляли в парке Гуэль, до того она была счастлива, что оказалась там, куда так всегда хотела попасть. Осталась и фотография. Они попросили одну молодую пару, чтобы те щелкнули их на фоне причудливых сооружений и скульптур, которые навыдумывал тот одержимый архитектор: цветная мозаика, клонящиеся туда-сюда деревья, вокруг них был словно не парк, а какое-то живое существо. Пешком возвращаясь в город, они говорили о том, что наверняка эта молодая пара радуется, видя пожилых супругов, которые еще так любят друг друга, — они думали, что наверняка это бросилось им в глаза, пока они фотографировали. Они пришли в центр города, в путеводителе было написано, что там есть какой-то необычный рынок. Они купили странный фрукт, название которого так и не смогли запомнить, и много смеялись, потому что из фрукта брызнул красный сок, когда они стали его есть.
В том веселом, разноцветном городе все было таким веселым. Как странно думать о том, какой беззаботной была ее жизнь, пока она ничего не знала, а когда наступил тот миг, когда она узнала, все стремительно изменилось, все, что за минуту до этого было в абсолютном порядке, после одной-единственной фразы разрушилось в пух и прах.
Значит, уже та поездка, сказала она мужу, прошла под знаком этого, и ты не проветриться ушел ненадолго, мол, тебе нужно пройтись немного одному, ведь ты тоже должен отдохнуть, — а на самом деле ты звонил этой б… Она сама удивилась, произнеся это слово, обычно она ни о ком так не говорила, даже считала неуместным и смехотворным, когда такие слова звучали, например, в фильмах. Муж ничего не ответил, однако по лицу его она поняла, что, конечно, так оно и было. Полученная от подруги информация внесла некоторую точность относительно того, когда началась эта связь. Правда, это тоже могло быть не совсем точным, ведь подруга видела их не в тот момент — если вообще видела действительно их, — не в тот день, когда у них начались отношения, а, скорее всего, на несколько месяцев, а может, и на год позже. В первое время они еще очень следили, чтобы кто-нибудь их не увидел, но любовь и в самый тайный период была точно такой же глубокой, как и позже, так что на самом деле какая-нибудь относительно давняя поездка, день рождения, годовщина свадьбы уже проходили под тем же знаком, только об этом нет свидетельств, а то, чего никто не видит, в действительности и не существует, разве что лишь как возможность среди многих других возможностей.
Женщине было необходимо — как было необходимо и мне, когда это случилось со мной, — рассказать обо всем подругам: не могла же она держать все в себе. Спустя несколько дней она встретилась с другой подругой и рассказала ей эту свою историю, начинающуюся словами: я думала, можно и по-другому. Эта подруга, правда, мужа ее не видела, но уверенно сказала: если это случилось, то есть что муж нашел себе пару, то нельзя его удерживать, ведь если та женщина — не то, что ему надо, он все равно вернется, а если то, его все равно не удержишь. Только четвертая подруга сказала, мол, все-таки надо что-то сделать, чтобы этот брак не разрушился окончательно, и что она очень любит их обоих, и наверняка еще можно поправить дело. Говорит она это потому, что убеждена: эта наша героиня все делает правильно, а если и неправильно, то постепенно исправит, и — видишь, насколько у них все хорошо с ее мужем. Хотя на самом деле это нельзя делать правильно или неправильно. Если тебя любят, ты все делаешь правильно, если же не любят, ты не можешь делать иначе, как только неправильно, и тогда даже правильно — все равно неправильно. Совсем ни к чему упрекать человека, мол, смотри, сколько всего ты испортила, когда могла бы сделать по-другому. Ни к чему это, напоследок еще и осуждать оставленную женщину: ведь все плохое вспоминается лишь потому, чтобы хотя бы немного успокоить угрызения совести у мужа, и, если он еще любит жену, он мог бы вспомнить столько же хорошего, а может, даже больше, но сейчас вспоминать хорошее — не в его интересах.
