Это был внутренний, только для членов команды, «брифинг» – подведение итогов двухнедельного опроса всей страны с попыткой осмыслить увиденное, услышанное и отмеченное столбцами цифр на огромной карте России, висевшей на стене. Цифры, записанные синим фломастером, показывали не шесть процентов популярности действующего президента, а – повсеместно! – ноль и даже отрицательные величины. И потому Марк Бреслау был против присутствия на этом брифинге всех посторонних, даже Александры, но Патрик сказал ему: «Come on, Mark! Никто уже не боится КГБ в этой стране! Пусть она посидит!» – и Александра осталась.
– А основной капитал коммунисты не трогали, – продолжал Марк. – Земля, полезные ископаемые, вся рабочая сила и интеллект страны – это было святой и неприкосновенной корпоративной собственностью. За ее счет коммунисты создали армию, бесплатную медицину, ядерную мощь и знаменитый русский балет…
Тут дверь отворилась, и в номер вошла Тан Ель, скромно, как опоздавшая студентка, села у двери с тетрадкой на коленях. Марк переглянулся с Хью Риверсом, Лэсли Голдман и Джимом Рэйнхиллом, но те только бессильно пожали плечами – не выгонять же дочь президента!
– Что ж, продолжим, – сказал Марк. – Итак, при коммунистах вся государственная система выполняла одну задачу: охраняла их собственность мечом и законом. Даже за колоски, которые русские колхозники иногда воровали с поля себе на еду, Сталин сажал в тюрьму на десять лет! Поэтому система держалась семьдесят лет – ее собственность была священна! Конечно, и тогда были жулики, но никто не мог украсть больше, чем он мог спрятать у себя в холодильнике. А уж про то, чтобы отправить украденное за границу, и речи быть не могло! Фурцева, министр культуры при Хрущеве, построила себе дачу за счет средств из культурных фондов, но она не могла даже пенни перевести в какой-нибудь западный банк. И даже Сталин не мог! Когда его дочка уехала на Запад, она оказалась там нищей и закончила свои дни в лондонском церковном приюте. Таким образом, все, что принадлежало коммунистам – даже ворованное, – оставалось внутри страны…
Действительно, подумала Александра, что могли украсть секретари райкомов, обкомов или даже республиканских компартий? Они строили дачи, которыми могли пользоваться только пока были в должности, они ездили в персональных машинах, только пока были в должности, и они получали продукты из закрытых распределителей тоже только до тех пор, пока были в должности и работали на систему. Вся страна – от сахалинских рыбаков до кремлевских вождей – работала на систему, умножая ее мощь и богатства, а получая за это лишь крохи…
– Что сделали Горбачев и Ель Тзын? – продолжал Марк Бреслау, словно забыв о присутствии Тан Ель и обращаясь лишь к своим, американцам. – Они отменили корпоративную собственность партии. И огромная армия чиновников, которая раньше охраняла эту собственность, заставляла ее работать и приносить доход, все они ринулись воровать то, что опекали по своей должности – нефть, оружие, металл, икру, научные открытия – все! И немедленно отправлять это на Запад! Немедленно! Потому что здесь, в России, никакая собственность теперь не защищена – ни украденная, ни наследственная, ни частная, ни государственная. В тюрьму здесь сажают теперь не тех, кто ворует, а тех, кто знает, где, сколько и кем украдено…
Александра невольно посмотрела на Тан Ель. Но та сидела, опустив глаза в свою тетрадку, хотя не писала в ней ничего.
– И эта машина так раскрутилась, – Марк вдохнул порцию кислорода из своего ингалятора, подошел к окну и посмотрел на простирающуюся за ним Москву, – что ее никто не остановит – ни президент, ни Дума, ни прокурор. No way! Она работает как пылесос, который засасывает в себя все, что может, и тут же выбрасывает это за границу, а себе оставляет брокерские. Каждый год на счета русских чиновников в западных банках уходит из России пятьдесят миллиардов долларов! И это не стоимость проданной нефти, газа и алюминия, это только комиссионные, а еще точнее – взятки за снижение цен. Ясно, что государству от такой торговли остаются крохи, которыми оно не может платить зарплату не только шахтерам и учителям, но даже полицейским!…
Александра обвела взглядом комнату. Американцы внимательно слушали их стратега и, вне зависимости от своего возраста и положения в команде, прилежно, как дети в школе, делали записи в своих блокнотах. Эту их черту – полную открытость и стремление проникнуть в логику и резоны бастующих учителей, коммунистических агитаторов, сахалинских рыбаков, которые прямо в море втридешева продают свой улов японцам вместо того, чтобы сдавать его на российские базы, и челноков, заваливших Сибирь бросовыми китайскими товарами, – это их терпеливое и уважительное внимание к любому собеседнику Александра заметила еще в первые дни поездки. И поразилась, насколько ее собственная категоричность, нетерпимость к оппонентам, уверенность в своей правоте отличает ее от них. Как быстро ей хотелось на интервью с «фокус-группами» отмахнуться от нищих красноярских старух и петропавловских бомжей, и как даже сейчас ее мысли отвлекаются от речи Марка… Что он говорит?
– Если вы разделите пятьдесят миллиардов долларов на четыре-пять тысяч властных чиновников, вы поймете, кто сделал горбачевскую революцию и зачем. Отнять у них такие доходы уже не сможет никто! Наоборот, они укрепились и даже сочинили своей системе имидж «народного капитализма» и «открытого рынка», купили и ангажировали средства массовой информации и создали легенды о своих «героях бизнеса». Поэтому сегодня у этого режима нет диссидентов, сегодня в России не вор только тот, кто не может украсть, сегодня русские дети мечтают о профессии бандита, проститутки и банкира, и только самоубийцы могут пытаться совать в эту машину руку или голову, чтобы остановить ее.
Александра во все глаза смотрела на этого умника. Господи, как сумел этот залетный иностранец всего за две недели вытащить из-под уймы российских событий, митингов, бандитских убийств, войны в Чечне, коммунистических речей и рабочих забастовок этот простой и все объясняющий принцип – собственность? Конечно! За всеми российскими разборками – за любыми! – стоит одно слово: собственность.
– Единственный инструмент, который способен реально изменить ситуацию в этой стране, – продолжал Марк, – это закон о неприкосновенности собственности – личной, частной и государственной. И, конечно, самые жестокие меры по соблюдению его. Только это остановило когда-то разгул бандитизма среди первых поселенцев в США и является основой американской экономики по сей день. И только это может обеспечить рост частного предпринимательства в России и западных инвестиций в эту страну. Но поскольку закон об охране собственности может лишить российскую элиту ее доходов от распродажи страны, он не будет принят ни президентом, ни оппозиционной Думой. Депутаты Думы не хотят закрепить за нынешним чиновничеством то, что те уже наворовали, и не могут лишить себя перспективы, придя когда-нибудь к власти, самим украсть еще больше…
«Господи, что он говорит?! – подумала Александра. – При дочери президента! И – где же выход? И что будет с Россией? Со мной?…»
Марк снова вдохнул глоток кислорода из ингалятора и сказал:
– Хотя единственный слой, который, как в Германии или США, мог бы действительно стать опорой процветания этой страны, – мелкие частные предприниматели. А больше – никто. Но их сегодня в России меньше пяти процентов, и их душат налогами все ветви власти, а если говорить точнее, их буквально закатывают в землю двойным катком – налогов и рэкета. Только воистину великий президент, равный Рузвельту или Де Голлю, мог бы сломать этот союз чиновников и бандитов и дать частным предпринимателям возможность спасти эту страну. – Марк, как профессор на университетской кафедре, сел на край стола. – Есть вопросы?
Патрик Браун, как прилежный студент, поднял руку:
– Выходит, нет «хороших» и «плохих» среди кандидатов в президенты. Они все плохие, так?
Марк усмехнулся:
– Я бы сказал иначе. Я бы сказал, что Мэтью Ллойд, который думает заработать миллионы на нашем сюжете, может расслабиться – даже лучшие голливудские сценаристы не смогут сделать Зю Гана плохим, а Ель -Тзына хорошим. Скорее, наоборот – Зю Ган и его люди еще ничего не украли, потому что у них не было такой возможности. Они молоды и энергичны, как команда Клинтона, и у них есть огромные возможности критиковать и бить режим Ель Тзына на всех фронтах. Другими словами, Зю Ган ни в чем не может проиграть Ель Тзыну, за исключением одной мелочи – он коммунист. Но с этим он уже ничего не может сделать. А в этой стране коммунисты за семьдесят лет истребили шестьдесят миллионов своих собственных людей! Тут, как вы сами слышали за эти две недели, нет семьи, в которой нет хотя бы одного репрессированного! То есть на самом деле русские боятся коммунизма! – Марк вдруг развернулся к Тан Ель и сказал: – И это та карта, которую нужно играть, играть и играть – несмотря ни на что! Да, правительство коррумпировано, полиция занимается сутенерством, бандиты стреляют на улицах – но это можно поправить, а вот если придут коммунисты, то будет еще страшней! Да, шахтеры не получают зарплату, учителя не получают зарплату, армия не получает зарплату – но это можно поправить, а вот если придут коммунисты, то будет еще страшней! Понимаете? Мы не говорим вам, что выиграем для вашего отца избирательную кампанию, но мы даем вам инструмент, которым можно выиграть кампанию: антикоммунизм. Мне горько это сказать, но за последние пять лет ваш отец, как игрок в казино, проиграл и растратил весь тот гигантский запас народного доверия, который был у него в августе 1991 года. Но если он покажет, что он еще не старый, трухлявый пень, что он знает, чего хочет народ, и начнет выполнять свои обещания – он может выиграть выборы! – И вдруг совершенно иным, мягким тоном Марк закончил: – Хотя дома, в Америке, человеку с таким рейтингом мы советуем выйти из гонки. Вы поняли меня?
