— Докатился! – забурчал Семён Васильевич. – Ладно молодежь дурит, но тебе‑то стыдно.
— Спортом заниматься никому не стыдно. Я до тридцати пяти в футбол играл, – расхвалился Чебышев. – Посмотришь, как их обставлю, – кивнул на Большого.
— Я не побегу, – отказался тот, – только в животе всё перебултыхаешь.
— Отрастили с Гондурасом животы, – съязвил Лёша, – с меня пример берите. – Молчи, Квазимодо! Хоть слово про Бухенвальд, и схлопочешь по морде, – развеселил народ Чебышев.
Под конец компанию, конечно, развезло, но больше всех почему‑то Пашку, и я отправился провожать его.
Пока шли до троллейбусной остановки, он два раза упал, потянув меня за собой.
– … Чёртова гравитация!.. – матерился Заев, отряхивая брюки от грязного снега.
Я, чертыхаясь, отряхивал куртку.
В троллейбусе он несколько взбодрился оттого, что к нему обратилась девушка и попросила объяснить, как добраться до Дворца спорта.
Пашка с жаром принялся рассказывать, и из его слов выходило, что этот пресловутый спортивный дворец находится в его кровати…
Домой пришёл поздно. Жена критически оглядела мою грязную куртку.
— Пока ты отмечал взятие снеговичками снежного городка, я тут обледенела вся…
— В каком смысле? – сделал удивленное лицо.
— Замёрзла! – ответила она. Дрова сырые, не горят, – сделала паузу и, чуть подумав, добавила: – Дурак!..
— А чё дурак‑то?.. Следовало сказать – заледенела…
Обеды в столовой вновь ухудшились, и после Нового года профсоюзный лидер сам проявил инициативу в организации контрольных комитетов по надзору за качеством питания.
От нашего цеха, как и раньше, в комитете принимали участие два человека.
Я – от третьего этажа и Игорь – от четвёртого.
За полчаса до обеда мы шли в столовую и шерстили её работников. В цех возвращались довольные и сытые, с сознанием исполненного долга.
— Смотри! – толкнул меня плечом Игорь, когда однажды шли из столовой не по центральной, а по обводной дороге.
Впереди, громыхая тележкой, с деловым видом топал цеховой сквернослов.
Пройдя раскатанную ледяную дорожку, неожиданно остановился, плотоядно поглядывая на неё и борясь с подступившим детством.
Детство победило – он сделал несколько шагов назад, разогнался и с неописуемо блаженным видом заскользил по льду.
Хотел повторить номер в обратном направлении, но заметил нас. Убрав с довольной рожи улыбку, разразился матерной тирадой о козлах, которые лёд раскатывают и честным людям ходить не дают.
Затем схватил тележку, подумав, пнул её и быстро угромыхал, по пути на всякий случай костеря Горбачева и перестройку.
— Чего разозлился? – удивился Игорь. – Если такой стеснительный, следовало прежде по сторонам оглядеться.
— Русский человек сначала руки моет, затем в туалет идёт, – ответил ему.
Как мы не старались, качество питания и обслуживания лучше не становилось.
Восемьдесят девятый год ознаменовался крупнейшими событиями.
После выхода Плотарева на пенсию по значимости шли – вывод войск из Афганистана, падение берлинской стены и, конечно, трансляция по телевидению сериала «Рабыня Изаура».
Народ замер перед экранами и сопереживал несчастной рабыне.
— Я пущу вам пулю в лоб! – обещал всем Пашка, повторяя слова одного из героев сериала.
Теперь они с Чебышевым, вместо революционных песен, коверкая слова, развлекали купчиху бразильскими куплетами типа: «… А–а-а дунга рунгей–ра, дунги–и-и рунга–а-а…»
Я лично от Изауры в восторге не был. И к этому мнению меня активно подталкивали такие же чёрные, как бразильцы, наши кавказцы.
Мне они просто не давали прохода, но ещё сильнее – Татьяне.
«Соседей бить – последнее дело!» – переживал я, когда слышал уже от взрослых, что являюсь русской свиньей и они здесь – дома.
— А где же тогда мой дом? – вопрошал у них, но ответа не получал.
Жена убеждала, что неважно – русские или нерусские, плохие люди и у нас и у них есть, нам попались плохие…
Эту мысль как‑то высказала зашедшему в гости кузену.
— Верно! Сюда с Кавказа одно дерьмо едет. Кто там не ужился. Честные в своих республиках пашут, а не в России спекулируют, – вышел он из дома, кивнув мне головой.
Я поплёлся за ним.
У кавказских соседей шёл пир горой. Во дворе дымился костер, на котором стояло корыто с шашлыком.
Горцы сидели рядом с арыком, который местные именовали «говняевкой» и курили. Их жены мыли в арыке посуду.
— А вот появились свинячьи кунаки, – пьяно ухмыльнулся один из них.
Философ без размышлений поднял здоровенную каменюгу, чем вызвал некоторый переполох в рядах противника, и швырнул её в «говняевку», окатив грязной водой кавказцев.
— Ты чё, ты чё?! – распалялись они, вставая с корточек. – Порэжим!..
— Я вам порежу, ишаки черномазые! – поднял кирпич философ. – Башку‑то разможжу!
Я глядел на него и не узнавал.
Не привыкшие получать отпор горцы, ринулись в дом.
— Ну ты и террорист! – скорее похвалил, нежели осудил Валерия. – Им морду набьёшь, так мигом в каталажке очутишься за разжигание национальной розни. Проходили уже.
Сейчас с ножами выбегут, козлы, – тоже стал высматривать кирпич.
— Не выбегут! Пошли к участковому.
Там он заставил меня написать заявление, особо указав, что гости из солнечного Кавказа курят наркотики.
Вечером понаехала милиция, и, к моему удивлению, на самом деле нашли целый мешок маковой соломки.
На следующий день остатки кавказского контингента куда‑то съехали.
— Теперь нас точно сожгут! – переживала жена.
— Не сожгут! – успокаивал её кузен. – Побоятся!
А ты чего на них глядел? – обратился ко мне. – Лаврушники только силу уважают…
— Как ты, Валер, нехорошо говоришь, – урезонивала Татьяна. – Зачем людей обзываешь?..
В 1989 году на Советский Союз свалилась телемания. Не считая «Рабыню Изауру», народ, затаив дыхание, любовался на лица участников Первого съезда народных депутатов и упивался их речами.
«Бывало, на программу «Время» за уши не затянешь, а сейчас все политизировались», — думал я, наблюдая, как депутаты тянули вверх руки, избирая Михаила Сергеевича Горбачёва председателем Верховного Совета СССР.
По стране росли кооперативы и витал притягательный запах денег. Денег и политики! Весной девяностого года, народ, затаив дыхание и открыв рты, глазел на внеочередной Чрезвычайный съезд народных депутатов, на котором 14 марта Горбачёва избрали первым президентом СССР, как оказалось и последним.
Какая там работа?..
Весь день в цеху гремело радио, транслируя репортажи со съезда. На съезде приняли манифест о суверените России. Такого маразма мы ещё не видели. Борису Николаевичу Ельцыну нужна была власть и он брал её несмотря ни на что, пусть даже рухнет страна…
В других республиках местная элита тоже не лыком шита, а долларами, и начался «парад суверенитетов».
В курилке велись бесконечные разговоры о политике, кооперативах и деньгах.
Мы с Пашкой тоже думали, чего бы нам такое организовать.
— Даже дети деньги зарабатывают, вместо школы стёкла на машинах моют, а мы что, хуже? – вопрошал Заев, предварительно хряпнув баночку спиртика. – Недавно в «Прожекторе перестройки» видал, как Михаил Сергеевич их ещё похвалил: «Вот оно, новое поколение деловых людей», – говорит.
Эх, Серый… Первоначальный капитал требуется!
— Займи у Мазая! – давал ему совет.
— Да ну тебя! С тобой серьёзно говорят, – обидевшись, уходил на рабочее место.
Единственное, чего мы надумали, так это поступить на курсы шоферов, что и успешно осуществили.
— Да–а! – вздыхал Пашка. – Где бы действительно Мазая найти и деньжонок подзанять…
Депутатами на съезд нас не избрали, зато мы приняли участие в другом, не менее занимательном мероприятии.
Именно в конце месяца, наверное, чтоб нагадить внуку, на девяносто шестом году скончалась бабушка Каца.
В обед печальный внук, с трудом скрывая счастливую улыбку, вызвал меня, Заева, Гондураса и Большого в кабинет.
— Ребята, есть одно дело… – начал он.
Мы внимательно глядели на цехового босса.
— Бабуля померла, так помогите схоронить…
В наших глазах мелькали патриотические мысли о плане.
— Потом и помяните, – прервал затянувшееся молчание Кац.
— Ну конечно, поможем… как не помочь! – хором загалдели мы.
— Тогда поехали, она у брата разлеглась.
Большая трёхкомнатная квартира Каца–старшего была забита счастливыми людьми.
Женщины выглядели так, словно только что удачно выскочили замуж, а мужчины смотрелись ещё довольнее – словно только что развелись.
Напустив на лицо задумчивое выражение, Кац провел нас к покойнице.
Мизерная бабанька, сжав тонкие ехидные губки, лежала с таким видом, будто через секунду собиралась встать и прекратить этот балаган.
