Оставим их, администрацию и общественные организации больницы, в момент тяжелого раздумья. Им сейчас тяжело. Ничего сейчас разумного они решить и не могут. Тяжелое их положение. Скорее всего они решат обождать еще немного. Может быть, что-нибудь прояснится, тогда они примут решение.
* * *
Вадим Сергеевич медленно шел домой. Он опять сегодня не ходил в магазин, опять не готовил обед. Он вдруг потерял радость от этой кулинарной суеты. Как иной бражник, всю жизнь пивший и гулявший с товарищами, вдруг однажды, севши за стол, почувствовал, что радости от водки никакой, и от пустых речей да куража вокруг и после стола — никакой, а уж про утреннюю смуту, жажду и боль головную нечего и говорить.
У Вадима Сергеевича была радость, как говорится, «хватал кайф» от хождения в магазины, от поисков мяса, разных трав, специй, от хождения на рынок, от возни на кухне, от вымачивания, шпигования, присыпания, втирания и поливания, от изменяющегося вида мяса на сковородке, от шипения, скворчания масла, сала на огне, аромата, идущего из духовки, от радости поджидания жены, когда все готово, дымится, пахнет и особенно, по-кухонному шумит. Все вдруг ушло. Осталась только постоянная настороженность, вечная готовность к старту: бог весть куда, успеть, показать и доказать. Осталось и ощущение, что он все же лучше, сильнее, быстрее многих, что он еще полностью не оценен, что ему еще много не додано. Он вспоминал своих коллег, начальников — он не мог себя с ними сравнивать. Они были тряпки, манные каши, вялы и скучны. Меньше у них было сил в руках, меньше остроты в голове, не было достаточной критичности к окружающему миру. Они позволяли себе наступать на ноги, на пальцы. Он позволяет себе наступать только на пятки. Да, пусть догоняют.
Он сейчас даже об Оле не думал… Он думал шире, сильнее, глобальнее — он думал про себя.
Свернув с улицы, он углубился в лабиринт дорожек внутри квартала. Дорожка была узенькая, но, поскольку уже поздно, ему никто не мешал, никому не приходилось уступать дороги, никаких детей не носило под ногами. Он медленно шел по дорожке, склонив голову, двигаясь вперед немножко выставив макушку, словно таран; так все видно, что оказывается в темноте под ногами, и при этом он не терял из виду перспективу.
Навстречу ему на тропу вышел какой-то здоровый мужчина — высокий и большой. Он появился из-за угла, держась сначала как-то боком, а затем развернулся фронтом, широко развел руками, как бы задавшись целью никого не пропустить, и, загораживая всю невеликую ширину дорожки, медленно продвигался вперед.
«Пьяный», — подумал с отвращением Вадим Сергеевич.
Пьяный, не сворачивая и не опуская рук, продолжал надвигаться, похожий на какого-то джинна из сказочного кинофильма тридцатых — сороковых годов.
У Вадима Сергеевича не появилось страха, но отвращение сменилось злостью, и он стал прикидывать шансы при столкновении, которое было уже, безусловно, неотвратимо: мужчина, конечно, великоват, ничего не скажешь, но пьян — это уравнивало шансы. Вадим Сергеевич не собирался уступать дорогу всякой пьяной мрази, сколько бы она, эта мразь, ни угрожала ему своими растопыренными руками. Вадим Сергеевич и не собирался отходить назад. Вадим Сергеевич был в полной уверенности. Вадим Сергеевич рассчитал свои физические возможности и верил в победу.
Пьяный продолжал наступать в прежней стойке, а Вадим Сергеевич примеривался, накачивая в себя боевой дух, растравляя пренебрежительное отношение к хулиганью и пьяницам. Пьяный шел, немного неестественно ставя ноги, будто какое-то невидимое препятствие мешало продвинуть ногу чуть дальше. Известно, какое препятствие мешает пьяному двигать ногами!
Что ж — это увеличивало шансы Вадима Сергеевича.
«Так ты не хочешь убирать руки, — возгорался дух Вадима Сергеевича, — тебе нужно обязательно меня сграбастать, падло! Может, тебе еще и на выпивку надо у меня приобрести? Держи, держи руки, черт здоровый, держи! Додержишься! — Вадим Сергеевич пошел чуть медленнее, приноравливаясь к бою. — Значит, схватить норовишь! Давай, давай! Ну! Ближе, ближе подходи. Не опускаешь, значит…»
Дух Вадима Сергеевича уже пылал, начисто ослепив его, застив глаза безотчетным гневом, заполонившим все нутро до самых зубов. Вадим Сергеевич кинулся на пьяного хулигана с мощью и прямолинейностью танка, чуть вытянув и одновременно согнув руки — одну для удара, другую для защиты, чуть пригнув, по-прежнему, как таран, голову, но теперь уже не только похоже, теперь уже действительно как таран.
— Получай, гад!
Пьяный отшатнулся, что-то крикнул, но было поздно. Раздался звон, «пьяный» опустил руки, Вадим Сергеевич упал, засыпанный стеклом и обливаясь кровью.
Очнулся, вернее, осознал все — сознания он не терял — Вадим Сергеевич уже в больнице, когда ему зашивали многочисленные, но нестрашные, неопасные раны на руках и на голове.
* * *
На этот раз начало вождения, впрочем, уже не первое, она получала на учебной площадке в городе. В этот раз Галя сама просила ее учить. Зачем — неизвестно. Просто хотелось, может быть, самого процесса обучения, когда Тит супермен, учитель; а может, действительно хотелось научиться водить, может, прельстила радость ощущения, что кто-то ей полностью подчиняется. Машина ведь в движении как живая, — вещество почти одушевленное. А может, решила, что где-то пригодится ей это умение.
— Зажигание. Сцепление. Первая. Газ. Медленно, медленней… Снова давай. Да не так! Ах ты!..
— Спокойнее. Тит, спокойнее. Ты же видишь, я делаю, как ты говоришь. Делаю. Ну, не равномерно еще.
— Вижу. Вижу. Но то у тебя глохнет неожиданно, то ты газуешь как сумасшедшая. Давай снова… Зажигание. Сцепление. Первая. Газ. Сцепление! Хорошо. Вторая. Хорошо. Третья! Поворачивай. По этой полосе правым колесом. Хорошо. Поворачивай. При повороте вторая передача должна быть. Вторая! Вторая скорость!! Я же говорю! Так. Снова третья. Левым колесом по полосе. Вторая. Третья. Крути! Остановись. Сцепление. Сцепление! Я же говорю. На нейтралку ставь. Теперь задним ходом давай. Так. Хорошо.
— Тит, я немного отдохну? Ладно? Больно уж ты кричишь. Я от крика устаю. Ты бы так, как первый раз учил. А, Тит?
— Ну, хорошо, Галочка, хорошо. Виноват. Молод. Исправлюсь.
— А ты не хвались, что молод.
— Опять виноват.
Они вылезли из машины, чтоб поменяться местами. Галя обошла машину спереди, Тит проделал то же сзади.
— Тит, у тебя грязь на штанах. — Отряхнись.
— Я ж не игуанодон с километровой шеей — мне же не видно. Отряхни, если грязь.
Галя отряхнула и села на правое сиденье.
* * *
Галина Васильевна с усилием потянула тяжелую дверь, обитую каким-то подобием мешковины. Каждая створка двери была разделена пополам прибитой гвоздями с узорными шляпками лентой из какого-то заменителя кожи, а может, просто клеенкой. Каждая половина створки перекрещена такой же лентой с такими же гвоздями, и такая же лента шла по краю. Местами покрытие двери разорвалось, и торчало грязное подобие ваты.
«И им пора давно ремонт делать — не только в нашей больнице…» — мелькнуло в голове у Галины в момент, когда она переступила границу, так сказать, свободного мира и вошла на территорию районной прокуратуры, куда ее вызвали к самому районному прокурору, по-видимому, для завершающего разговора.
Все может быть.
И в голове у Галины Васильевны, естественно, роились самые различные предположения. Хорошо, когда просверкнет мысль, подобная той, что возникла у нее при взгляде на дверь. Такие мысли спокойны и отвлекающи.
Дверь располагалась посредине длинного коридора, который уходил на обе стороны. Было много дверей и очень небольшое количество стульев, все занятые ожидающими посетителями. Иным места не хватило, и они стояли, прислонившись к стенке.
Галина Васильевна знала, где приемная прокурора, и решительно свернула налево. Миновала уборную и в самом конце длинного прохода уперлась в дверь, аккуратно обитую черным дерматином.
То и была обитель главного прокурора района.
Здесь стояли и свободные стулья, для грядущих нарушителей, свидетелей или защитников.
Долго ей ждать не пришлось.
— Садитесь, Галина Васильевна.
— Спасибо, Борис Васильевич, — Галя загодя получила примитивную информацию об именах главного прокурора и его заместителя. — Только я не знаю, может, мне уже полагается вас называть гражданин прокурор?
— Не шутите, Галина Васильевна. Наше место не шуточное.
— Простите. Я понимаю всю неуместность… Но чем сейчас в нашем положении можно защищаться?
— Фактами. Фактами, Галина Васильевна. Ваше положение действительно не из приятных. Главное, что у вас неправильно, — это элементы халатности в вашей личной деятельности. Да, да. Минуточку, Галина Васильевна, я все знаю, что вы хотите сказать, и тем не менее речь идет, конечно, о не обеспеченной вами консультации гинеколога. Вы, ваши коллеги дважды подтвердили в истории болезни необходимость консультации гинеколога. Больная находилась в вашей палате, ваша прямая обязанность была проследить и обеспечить осмотр гинекологом, а задействован в лечение этой больной необходимый консультант был лишь на третий день. А в итоге-то — смерть. И вы, лично вы, не проследили и не обеспечили. А это ваша непосредственная обязанность. И не доказали вы нам, что гинеколог не необходим.
