— А, — сказал он. — Ну, там совсем другая история. Шэрон Беннет, угодившая за решетку в Австралии, — это не та Шэрон Беннет, которая с нами училась. Имя-то довольно распространенное. Кто-то что-то перепутал, и до нас дошел ложный слух. Типа испорченного телефона.
— Тогда что же случилось с Шэрон? Нашей Шэрон? Я имею в виду Шэрон, с которой я встречался? — Я не хотел тешить самолюбие Фрейзера словами «Шэрон с той фотографии, что висела рядом с пентаклем на чердаке во Фрайарзфилд-Лодже».
— Она просто бросила учебу. Во дает, да? Но ты ведь сам говорил, что она не от мира сего.
Помню, я сидел и грыз ногти, а ведь мне это несвойственно.
— А остальные две?
— Увы…
Значит, погибли две девушки. Рейчел и Сэнди. Но две смерти — это еще не система, верно? Одна ласточка весны не делает, как и две. Нужны все пять ласточек, я так считаю.
Я не мог не спросить:
— Ты что-нибудь слышал о Мэнди?
Прежде чем ответить, он подергал мочку уха:
— Первые годы слышал время от времени. Потом перестал.
— Вы часто виделись после того, как я ушел?
— О боже, Уильям! Ты просто взял и бросил ее, не сказав ни слова. Она была в ужасном состоянии.
Мне тошно было подумать о том, что именно Фрейзер «утешал» ее после моего исчезновения. Но выжимать из него правду не хватило духу.
В тот день я не рассказал ему о том, что сделал перед тем, как оставить колледж, хотя, наверное, стоило бы. Если и был на свете человек, способный понять и даже помочь мне в таком деле, так это он. Но я никогда не упоминал о том, втором ритуале; я даже не намекал на свою попытку спасти Мэнди от того, что считал верной угрозой; и я ни разу не заикнулся о том, как бес в облике Дика Феллоуза явился ко мне, чтобы заключить договор.
Ближе всего я подошел к теме наших чердачных злоключений, когда спросил его:
— Дик Феллоуз тебя больше не навещал?
— Феллоуз выскоблил, продезинфицировал и отремонтировал чердак. Кажется, даже отслужил там какой-то обряд благословения места. Но потом он и сам впал в немилость.
— Ого, и за что же?
— Ну ты же знаешь этих святош. Голые мальчики или что-то в этом роде.
Мы прогуливались вдоль Темзы, подняв воротники пальто и щурясь в свете уличных фонарей, — это теперь стало нашим любимым занятием. Мы были частью города, но вне его течений и приливов; наблюдали за пассажирооборотом и товарообменом; следили, как люди и грузы текут по мостам, перекинутым через великую реку.
Это был способ находиться рядом с Ясмин и в то же время скрываться от нее. Мы говорили… боже мой, мы без конца говорили и говорили, но я ей так ничего и не сказал. Она понятия не имела о моих сумеречных делишках. Она ни разу не спросила о моей странной связи с Фрейзером и о том, почему я упомянут в его книге. Конечно же, я хотел ей рассказать, но отлично понимал, как это прозвучит.
Когда мы, сплетя пальцы, гуляли по набережной Виктории, нас, казалось, не пробирала сырость и не студил мороз. А если нам нужно было отдохнуть и согреться, перед нами всегда гостеприимно распахивал двери очередной лондонский паб. Мы гуляли, мы пили, мы болтали.
Порой я не ночевал дома, просто чтобы не сталкиваться с тем беспорядком, который там учинили Сара и Мо. Как-то вечером, вернувшись, обнаружил вокруг мусорного ведра кучу отбросов и бумажек. И решил, что с детьми пора поговорить.
Я как раз подметал это безобразие, когда открылась входная дверь и показалась Сара в одних носках.
— О, ты вернулся! Кто-то постоянно тебе названивает.
— Вы что, не в состоянии держать дом в чистоте? — Мне пришлось бочком протискиваться мимо нее в собственную квартиру. — Кто это был?
— Он не представился. Хотя звонил дважды.
Я прошел на кухню, не обращая внимания на немытую посуду и груды нестираного белья, и открыл бутылку ароматного и терпкого «Брунелло ди Монтальчино». Такое вот у меня было настроение. Мо сидел за столом и ел хлопья для завтрака. Господи, это в семь-то часов вечера.
— А этот человек сказал, что ему надо?
— Ну, он хотел поговорить с тобой.
— Ясно, что он хотел поговорить со мной, но о чем?
— Он не сказал.
— Хоть какое-то имя назвал?
— Нет.
— Хоть какой-то номер оставил?
— Нет.
Я многозначительно уставился на Мо, который наполнял свой ангельский ротик молоком и хлопьями.
— То есть, в сущности, он мог бы и не звонить, ты могла бы и не отвечать и определенно могла ничего мне не рассказывать.
— У нас сегодня брюзгливое настроение, да, папа?
— Вовсе нет. Мо, не желаешь вина к хлопьям? — спросил я.
— Да, будьте добры.
Я налил три бокала. Мне не нравилось, как Сара на меня смотрит.
— Пап, а почему ты не приводишь сюда свою подружку?
— О, это было бы здорово. Она бы увидела, как вы сидите в одном белье и уплетаете молоко с сухарями.
— О-о-о-о-о! — вырвалось у Мо.
— Пап, мы тебя стесняем?
— Слушай, просто на меня сейчас много навалилось, вот и все. Он точно не сказал, как его зовут?
— Кто?
Я сдался, забрал остатки вина в гостиную и поставил на вертушку пластинку «Тэнджерин Дрим». Кто-то покопался в моей коллекции винила — подозреваю, что Мо. Альбомы стояли не в том порядке, и я испытал иррациональный всплеск раздражения, но сумел побороть его, чтобы не выглядеть клоуном. Дело ведь не в том, как стоят в шкафу пластинки; вся моя жизнь выбилась из привычной колеи. Я чувствовал, будто чья-то незримая рука, проникшая в мой маленький мирок, устроила кавардак на кухне и засунула «Джаз, рок, фьюжн А-Е» в «Электроника, транс G-М», предварительно поменяв его местами с «Блюз, ритм-энд-блюз Р-S». Просто смеха ради.
Я хотел вернуться в свой упорядоченный мир, где нет долгов, есть мои коллекции вин и грампластинок, все трудности остались позади, а жизнь проста и безмятежна. Опять же, больше всего этому миру угрожало не то, что Мо копался в моих музыкальных записях, а Сара насобирала кучу грязного белья; не полиция, севшая мне на хвост, и не судебные приставы, следящие за тем, как я выполняю обязательства по займу; нет, это была Ясмин.
Я чувствовал себя Джоном Ячменное Зерно — меня сбили с ног, отдубасили, бросили сначала в воду, затем в огонь, а сердце растерли между камнями. Вторжение Ясмин в мою жизнь вышибло у меня почву из-под ног. А равно и «дружеский» визит коммандера Моррисона, и тот факт, что спецслужбы уличили меня во лжи. Досаждала мне и паранойя — я был уверен, что некто копает под нас и наши фальшивые книжки. К тому же теперь, когда Штына бросила Люси, я уже потерял надежду, что он справится с подделками. Обычно он — кремень, но пьянство могло обернуться не только саботажем; я опасался, что под мухой он сболтнет о нашем скромном предприятии тем, кому не следует. Кроме всего прочего, меня ненавидел собственный сын. Вдобавок к этому — Сара и Мо, которые путали день с ночью и оставляли открытым тюбик с зубной пастой. Ах да, чуть не забыл — еще и такая малость, как умножение демонов.
Именно тут-то — когда ты чувствуешь себя как загнанный раненый олень — они и приходят. Тревоги и опасения — вот что их притягивает. Я оглядел комнату в поисках моего старого беса. Чуял, что он где-то поблизости. Но здесь его пока еще не было.
Я задумчиво налил вина. Затем еще. Не помню, приснилось мне или я только подумал об этом, но я увидел себя эквилибристом из цирка — тем, что вращает на шесте тарелки. Всем известно, как жульничают эти ловкачи: делают ямки на обратной стороне тарелок, чтобы те не падали. Но в моем видении ямки превратились в выпуклости, так что я не мог даже приладить тарелки на шест.
Меж тем наяву одна из тарелок готова была разбиться.
— Вставай, пап. Тебя к телефону. Просыпайся.
Меня расталкивала Сара. Она держала трубку, прикрывая рукой микрофон. Должно быть, я уснул в кресле. Какое-то мгновение я не мог понять, где нахожусь. Чтобы прийти в чувство, я поспешно оглядел комнату.
— Ктознит? — вымолвил я с трудом.
— Тот парень, что никак не мог тебя застать.
— Шомунадо?
— Вот поговори с ним, и узнаешь! — Сара вручила мне трубку.
— Алло? — сказал я, глядя на Сару.
— Я говорю с Уильямом Хини?
— Да.
— Меня зовут Мэтью Стоукс. Я представляю «Сандэй обсервер».
— Да.
— У нас есть материал для печати, и мы хотели бы дать вам шанс прокомментировать его, прежде чем он выйдет в свет.
— Прокомментировать? — Сара нависла над креслом, изучая мое лицо. Я замахал на нее, выгоняя из комнаты. — Минутку. — На всякий случай я плотно закрыл дверь; ясно было, что дочь не преминет подслушать. — О чем вообще речь?
— О вашей издательской деятельности, мистер Хини.
«Вот оно что: нас все-таки разоблачили», — подумал я. И решил встать на путь отрицания:
— Моей издательской деятельности? Звучит забавно.
