— Машина? — переспросила Варя. — Здесь уйма попутных машин, каждые пять минут идут.
Сизый нос старика повис над губами. Трястись на попутной машине ему, видно, не очень хотелось, но надо было соглашаться на все — туфли, уже завернутые в газету, были в руках этой решительной девушки-лейтенанта.
Попалась военная машина. Варя села в шоферскую кабину, старик с Вадимом — в кузов. Солдат-шофер погнал с ветерком, наверное, Варя объяснила ему ситуацию. Вадим должен был поминутно отвечать на вопросы своего спутника: далеко ли осталось ехать? Развлекал его, как мог. Начал про авиацию рассказывать, но старик плохо слушал, с опаской глядел по сторонам. А машина мчалась полем, потом въехала в лес…
От большого куска сливочного масла, хранимого между рамами окна, старику отрезали примерно килограмм. Вадим устроил старика на попутную машину, отправлявшуюся в город, и помахал ему рукой. Обе стороны остались довольны.
Двери были заперты на крючок. Полдня шла примерка нарядов. В сочетании с туфлями Варины платьица выглядели совсем по-иному.
Крохотную комнату в финском домике молодоженам выделили сразу же, как только они объявили о браке, — ведь оба офицеры. В той комнате стояли железная кровать, две тумбочки и шкаф, взятые из казарменного фонда. Вадим, умевший плотничать, сколотил длинный ящик, покрыл его двумя полушубками мехом наружу, и получилась неплохая тахта.
Жить можно. Есть крыша над головой, стены, имеется дверь, которую можно закрыть изнутри на крючок — последняя деталь играет в жизни молодоженов роль весьма важную.
Иногда, вежливо постучавшись, захаживали гости — друзья-летчики, кто-нибудь из начальства. Некоторым было просто интересно взглянуть на семейную жизнь: какая она вблизи?
Тихий, несмелый стук раздался поздним вечером, когда добрым людям уже спать полагается. Вошел Петрович, механик Вадима. Он поставил перед собой некую конструкцию, опираясь на нее, как на трибуну.
— Книжная… полка… — Петрович произносил слова раздельно, с большими интервалами. — Может… пригодиться.
С помощью этажерки Петровичу удавалось кое-как сохранять равновесие. Глаза его смотрели осоловело.
"Пьян технарь", — подумал Вадим. Пришлось ему одеваться и провожать механика на аэродром, а там — разувать и укладывать в постель.
— Не бросать же его на улице. Замерзнет, — оправдывался Вадим, когда вернулся.
— Правильно, правильно, — отозвалась Варя сквозь дремоту. — Не требовательный командир со временем становится нянькой.
Отгуляли свадьбу, памятную для всей эскадрильи и для всего полка. А вскоре пришел приказ о Вариной демобилизации.
Подписывая обходной лист, инженер полка долго кряхтел над ним, вернул его Варе со словами:
— Вот, пожалуйста, за вами ничего больше не числится.
Пошел было по своим делам. Вдруг остановился и, подняв кверху палец, многозначительно добавил:
— Вы были в строю большим человеком!
Варя улыбнулась, не придав его полушутливой фразе особого значения. А придя домой, вспомнила. И сделалось ей грустно. Конечно, не всю жизнь служить женщине в армии. Война давно кончилась, девчата увольняются. Но как забыть Варе свой "Редут", как забыть время, когда она распоряжалась в подразделении и ее приказания исполнялись беспрекословно, как забыть минуты напряженного вдохновения за радиолокационным экраном?
Несколько дней спустя на "Редуте" что-то случилось. Прислали за Варей. И она помчалась, бросив какое-то свое шитье и кипящие кастрюли. Весь день проработала там. Вадим, вернувшись с аэродрома, поехал за нею. Она сидела в операторском железном кресле, усталая, с засученными рукавами, счастливо улыбающаяся.
— Я говорила, что все дело в отметчике, и точно! — воскликнула Варя. Сунула кому-то в руки отвертку и паяльник — больше не нужны.
Редутовцы по-прежнему называли Варю "товарищ лейтенант".
Назад шли пешком. Варе захотелось прогуляться по знакомой тропинке. Дул холодный ветер, срывался снежок.
Гонялись друг за другом по-ребячьи, хохотали и визжали. Не заметили, как прошли восемь километров. А дома Варя загрустила. На вопросы Вадима не хотела отвечать. И вдруг расплакалась.
— Не смогу я так, Вадим. Засохну, погибну… — говорила она сквозь слезы. — Остаться на положении только жены, превратиться в гарнизонную обывательницу… Не могу!
— Варюша, успокойся… — Он целовал ее, глотая соленые слезинки. — Не навсегда же запихнули сюда наш гвардейский полк. Переведут куда-нибудь, и даю тебе слово: будешь учиться.
— А если навсегда оставят здесь? — возразила Варя.
— Быть не может.
— Все может быть, Вадим. Время идет, а мы будем жить с тобой пустыми надеждами и мечтами.
Вадим вышел за дверь покурить. Когда вернулся, Варя уже не плакала. Оживленное, сосредоточенное выражение лица свидетельствовало о ее напряженных размышлениях.
— Тут не запад и не фронт, где полк перебрасывали каждый месяц на новое место, — продолжала ока тот же разговор. — На Востоке все выглядит стабильно: где посадили, там и будем сидеть годами.
Вадим задумался.
— Перевестись куда, что ли?
— Хотя бы в братский полк, который стоит под самым городом, — подсказала Варя, ухватившись за его мысль. — Я бы могла учиться в медицинском.
— Эврика, Варюха!
Они бросились друг другу в объятия. Но тут же Вадим и остыл. Уходить из родного гвардейского, в котором получил боевое крещение, где живешь как дома, среди друзей… Как уйти, если это даже ради благородной цели? Теперь уже Варвара стала его уговаривать. Ничего предосудительного нет; летный состав уже и так изрядно перетасовали: гвардейцев туда перевели, дальневосточников сюда. Полк другой, но дивизия та же. Подумаешь, расстояние в тридцать километров. Увидит Вадим своего Булгакова, как только ему захочется.
— Надо бы в институт заехать, поинтересоваться, примут ли… — сказал Вадим.
— Меня примут ли? — Варя вскочила с тахты. — Аттестат отличницы, участница Отечественной войны! Меня должны принять без экзаменов.
Назавтра Вадим подал рапорт. Просьбу лейтенанта Зосимова удовлетворили. Булгаков, когда узнал, повторил известную среди холостяков шутку о том, что, дескать, жил-был человек и вдруг… женился.
XVI
На вокзале в Москве встретились двое: один в новеньком обмундировании, в звании младшего лейтенанта, другой — в офицерской шинели без погон.
— Кого я вижу?!
— Привет, привет Розинский, ты?
— Ну, я. Давай петушка, и я пошел, а то на поезд опоздаю.
Младший лейтенант сообщил, что он только вот теперь окончил летную школу. Просидел в ней в общей сложности пять лет: не везло их группе — и все. С издевкой, смеясь над самим собой, он говорил:
— Такого ценного человека, как я, берегли в тылу и к фронту ближе, чем на тысячу километров, не подпускали.
Костя слушал его невнимательно. Он подхватил увесистый чемодан.
— Извини: тороплюсь на поезд.
— Да подожди минуту, — удержал его за руку младший лейтенант. — Ты почему без погон? Уволился, что ли?
— Ага. Надоело все до чертиков… — Костя пустил сквозь зубы тоненький плевок.
— Как же ты живешь, Розинский? Где работаешь?
— Работаю в одном важном учреждении.
— Кем?
— Старшим подметалой.
С этими словами Костя зашагал прочь со своим чемоданом, оторвавшись, наконец, от младшего лейтенанта. В другом зале он поискал свободное местечко на деревянном диване и присел. Спешить-то ему было некуда, еще и билета нет в кармане, и делать нечего…
Когда его сразу после войны демобилизовали, он попал в какой-то водоворот, в какое-то паводковое течение событий, и понесло его как щепку.
В поезде он встретил молодую женщину с трехлетней девочкой на руках. Женщину звали Мариной, ее дочурку — Лариской. Обе они Косте понравились. Он не доехал до Минска, куда направлялся после демобилизации, а сошел вместе с ними за семьдесят километров раньше, в Борисове, так как в дороге было принято решение пожениться.
Полуподвальная комнатка, снятая в одном частном доме, уцелевшем на окраине разрушенного городка, показалась Косте прекрасной квартирой. А что он до этого видел, где жил? В казармах да в землянках. Выходное пособие, полученное при увольнении, — в сущности, весьма небольшие деньги по тогдашним временам и ценам — придавало ему уверенности. Не было того дня, чтобы он не завернул на толкучку и не купил своим какого-нибудь подарка. Отвалил тысячу рублей за туфли для Марины. Увидел у одного моряка дальнего плавания дамские золоченые часики — тоже купил. Те часики скоро остановились, потому что оказались бескаменной штамповкой, какую в изобилии производили заграничные фирмы.
Костя рассчитывал так: отдохнет месяц-другой после, службы, побудет немного с семьей, а потом устроится в гражданскую авиацию — летчика всегда возьмут.
