Короткими северными днями Тунгус кочевал по пропахшим кострами чумам, меняя своё слово на мех выдры и заворачивая его в шкуру росомахи, а полярной ночью длиной в жизнь — гадал, воткнув палку в помёт. Он считал звёзды по их отблеску на белесом ягеле и видел линии судьбы также отчётливо, как оленьи тропы. Его окружал холодный, неприветливый мир, от которого глаза заволакивала ряска. К нему приходили немыми, а уходили глухими.
«Любовь — это ненависть, — распинался он в натопленном чуме, кашляя от дыма, — Великий Дух ждёт от тебя не любви, а правды!» «А разве похвала создавшему этот кусок мяса — не лицемерие? — здесь Бурляй бил себя в грудь, и кулак проваливался в густую шерсть. — Вот мои заповеди, — перечислял он, загибая пальцы и вынув тину из глаз. — Возненавидь ближнего своего, как самого себя, и возненавидь себя, как своего ближнего… — Бурляй повторял это семь раз, и от частого моргания его глаза зеленели. — А главное, возненавидь Великого Духа всем сердцем твоим, и всей душой, и всем неразумением! Отрекись от Него, как от самого себя, и перестань быть солью, которую лижут лоси!»
Постепенно Бурляй входил в раж, и тогда его за версту обходили звери, а птицы избегали пролетать над его головой.
Но ему всё было нипочём. «А молитесь так, — бесновался он, — о, Великий Дух, видим волю Твою на земле и находим её злой, а на небе — не ведаем! Моржей и пушнину забери Себе, ибо не хотим быть обязанными телом, но хотим — духом. Не прощай Себе грехов Своих, как не прощаем Тебе и мы их, и не введи нас в слепоту, но избави от лицемерия!»
У этого странного учения нашлись последователи, один из которых за бусы из тридцати моржовых клыков выдал Бурляя собранию шаманов.
— Любишь ли ты Великого Духа? — спросили его.
— Есть не могу — так ненавижу!
Его приговорили к колесованию. Он увидел в этом успех своих проповедей. Во время казни море вдруг заходило буграми, вздыбилось, буйно шлёпая о берег, стало выносить на снег клубки водорослей. «Видно, он и вправду был великим пророком!» — зашептались вокруг. С тех пор сторонники Тунгуса стали обносить лицо сложенной в горсть ладонью, будто утирали. «Учителя больше не встретишь ни среди рыб, ни среди поедающих рыбу, — гордились они, — он попрал презрением земное пребывание, искупив его ненавистью…»
Герда Салтуп. «Не библейские пророки» (1879)
— Все мы — люди. Сократ — смертен. Следовательно, я — Сократ!
— Но не все смертные — люди. Сократ — человек. Значит, ты — не Сократ!
— Да бог с ним, с Сократом, главное я — смертен!
Стакрат Пантелех. «Сапёр ошибается дважды» (1944)
Они встретились на одном южнорусском курорте. Кричали чайки, которых она кормила с руки хлебными крошками, а пудель смешно подпрыгивал, трогая лапами её узкую спину. «Я люблю вас!» — начертил он палкой на песке. «А я — нет, — дописала она, — у вас колючая борода и рыжие усы» Её «у» горбилось, как путник, а «о» кривилось, как рот новорождённого, так что учительницы, ведя за руку детей, морщились, указывая на них пальцем. Буквы смывал прилив, их, ревнуя, вытаптывала собачка, но на другой день они появлялись снова.
Недаром говорят: переписываться — всё равно, что строить дом на песке. К тому же, скоро они расстались.
Однако их строчкам суждено было развернуться в роман.
Он разыскал её в провинциальном городе — она оказалась замужем за тем, кого не стоит и упоминать, — и увёз в Москву. Вначале роман вспыхнул газетным заголовком, но потом его страницы начали желтеть, как осенние листья, а буквы — сопротивляться чтению. Молчание делалось невыносимым, а разговоры вязли на зубах. Он стал томиться, как сад за оградой, и от скуки ходить налево. «Пусть станут груди их, как волчцы, — проклинала она соперниц, — а соски, как крысиный хвост!» Её «у» сделалось сухим, как камбала, а «о» сдавленным, как в SOS.
«Твои слова, как шелест, — упрекала она, — они легче пустоты». Он оправдывался, как на Страшном Суде, зная, что приговор уже вынесен.
В Москве вместо чаек кружили вороны, которые однажды выклевали собачке глаза.
И концовка этой истории утонула в её пустых глазницах.
Любовь Модернова. «Разоблачённая классика» (1994)
— Писать надо так, чтобы, перечитывая через годы, не было стыдно. Так, чтобы и через сто лет говорили: а ведь она была не глупа.
— Писать надо так, чтобы хорошо продавалось! А посмертная слава — как роспись в гостинице, из которой давно выбыл.
Ёсико Накамура. «Перечитывая Сэй-Сёнагон» (1947)
Эйнар Озолиньш: Настоящее определяется прошедшим, чтобы его понимать, надо изучать минувшее.
Эйнар Озолиньш: Вовсе нет, настоящее определяется будущим, в нём можно разобраться только спустя время, когда оно станет прошлым, а, стало быть, на сегодняшнее надо глядеть издалека, ухватившись за стрелу времени.
Э. О.: Убедили, будущее всё расставляет по местам. Но — в обратном порядке. Знаете, кто первый устроил геноцид собственного народа? Моисей! Он не только вывел евреев из цивилизованного Египта в полудикую Палестину, но за сорок голодных лет поголовно истребил в пустыне всех ушедших, так что никто из них не увидел Обетованной. А когда обречённые на смерть обратились к золотому тельцу, лишил их последнего утешения — свободы совести.
Э. О.: Прямо скажем, пример — не комильфо. Положить столько жизней на алтарь идеи! С другой стороны, святую цель преследовал Чингисхан, величайший из миротворцев. Как гласит его Яса, монголы должны напоить коней у Последнего моря, чтобы под их властью прекратились, наконец, все войны и воцарился вечный мир.
Э. О.: Да, будущее — великий путаник! Оно, как шулер, с которым, как ни играй — останешься в дураках. Вот Донской, верный подданный Орды, поддержал законного хана против взбунтовавшегося темника. Князь просто исполнил долг. А что с ним сделала история?
Э. О.: Тс-с! Опасно связываться с мёртвыми, пока у них остаются заступники! Попробуйте заикнуться о сексуальных пристрастиях посланца Аллаха, взявшего в жёны ребёнка, или усомниться в добродетелях Христа. Но кто отомстит за Митру? Кетцалькоатля? Языческих идолов? И корни ясеня, срубленного на капище саксов, уже не вырастут! Погибшие герои, растеряв приверженцев на историческом пути, умирают вторично — как символы.
Э. О.: Да, горе павшим, у которых не сыщется защитников! Их имена растопчут, могилы осквернят. Род человеческий отличается не только каннибализмом, но и некрофагией.
Э.О. (шепчет на ухо): По секрету: у нас нет уважения к чужим гробам, потому что мы не доверяем даже себе…
Эйнар Озолиньш. «Энциклопедия моих заблуждений» (1983)
Модэ, сын гуннского хана, задумал убить отца. Однажды он вывел перед воинами своего любимого скакуна. «Стреляйте в него!» — приказал он. Зазвенели тетивы, а тех, кто отказался подчиниться, Модэ тут же казнил. В другой раз он вывел из шатра свою молодую жену. «Стреляйте в неё!», — крикнул он лучникам. И снова казнил ослушавшихся. Когда же на облавной охоте он встретил отца, ему достаточно было указать на него кривой саблей — и тот покрылся стрелами, как дикобраз.
У-ди. «Легенды времён династии Хань» (III в.)
Как отличить реальность от вымысла? Как отделить историю, которая встречается в других книгах, от существующих лишь в этой? И как догадаться, что в списке она — последняя?
Истории простого народа (араб.)
Книга о книгах (араб.)
О мёртвых либо хорошо, либо ничего! (лат.)
Kinder, Kuche, Kirche, Kleider — Дети, Кухня, Церковь, Наряды. (нем.)
