– Чего ждешь? – заорал Виталий, сдергивая цепь с металлической скобы.
– Приказа, – в ужасе объяснил рядновский скотник Гриша Зазебаев. – Дед Егор сказал ждать.
– Приказываю доставить в Рядновку интернированных иностранцев.
– Каких таких иностранцев? – испугался Гриша. – Они что, на нашей стороне?
– Когда в России пожар, немцы всегда с нами.
Будто бы плыли всю ночь, плутая в протоках.
Выходила Луна, освещала сумеречные пространства, влажные камыши, черную речку. Высоко вверху на серебристом диске Луны отчетливо просматривались два мужика, один с длинными вилами, похожий на Павлика. «Видишь, луна какая полная? – вспомнил. – А на ней как бы два мужика. Один с вилами, грозный. Это Павлик. Ты бойся его, он скоро тебя обманет». Так ведь предупреждала Катерина. И Гриша Зазебаев недоумевал: «Чего же это, Виталька? Я сам слышал, как тебя революционный трибунал приговорил к смерти».
– Да знаю, знаю, – отмахивался Виталий.
Всю жизнь мечтал: заработаю много денег, начнется новая жизнь. Губернатор с уважением будет позванивать: Виталий Иванович, как тут решить вопрос с кормами? Деньги ведь не для того зарабатывают, чтобы водку пить.
Стонал от бессилия.
Вдруг начинали раскачиваться над болотами странные отсветы, будто северное сияние. Вздрагивал: не прожектор ли? Не буксир ли проклятого одноногого капитана? Не столкнемся ли в ночи с командой предателя? Не начнет ли Павлик с борта палить из карабина, как недавно палил в ломящегося сквозь кусты китайца честный немец херр Цибель?
Гриша Зазебаев тем временем приглядывался к немцу.
– Это ты, что ли, козел, купил наши речки?
Фрекен Эрика испуганно перевела.
– Я! Я! – важно обрадовался херр Цибель, почувствовав в словах дикого человека, сидевшего на руле, врожденное уважение славянского раба к немецкому хозяину. В конце концов, ничего страшного. Херр Цибель понемножку успокаивался. Революция прокатится, порядок вернется. А документы давно подписаны. То, что деньги оказались у господина Мельникова – это теперь проблема самих русских. Акт оф Готт, воля Бога. Внутренние дела русских херра Цибеля не волновали. Успокаиваясь, приобнял испуганную фрекен Эрику. «Все наше», – произнес по-немецки. И по-немецки широко обвел рукой мрачные болота. Правда, Луну из врожденной честности постарался не зацепить. «Мы не будем осушать болота, – фрекен Эрика зачем-то перевела это Виталию. – Мы просто очистим реки от затопленного леса, благоустроим села, построим дороги и причалы. Нас полюбят сельские жители».
– Эй, Гриша, полюбишь херра Цибеля? – полюбопытствовал Виталий.
– Это за что? – сердито сплюнул Зазебаев.
– А за то, что он твой хозяин.
– Ну, может, и полюблю. Только как на это посмотрит революционный комитет? Где дед Егор-то?
– В тюрьме, наверное.
Гриша Зазебаев недоверчиво замолчал.
Распугивая сонных ночных тварей, моторная лодка летела по болотным заводям, сбрасывала скорость, обходя недобрые сырые завалы. Завыл в камышах волк, водяной гулко шлепнул ладонью по черной воде. «Дер гут юнге… Майн Шатц…» Фрекен Эрика попыталась переползти от немца к Виталию, но ему было не до фрекен, беспрестанно отталкивал веслом притирающиеся к борту коряги.
Странный в лодке шел разговор. «Теперь край мой, – будто бы взволнованно говорил херр Цибель, а фрекен Эрика переводила. В основном Грише Зазебаеву, по-русски очарованному непонятным. – В Баварии у меня земля, дом, деревоперерабатывающие предприятия. Начну распространять влияние на Сибирь. Европе требуется качественный лес. – (Он еще не знал о том, что Колотовкин и Мельников продали ему ничего не стоящую труху). – Начну поставлять в фатерланд качественный лес».
Важно кивал:
«Россия!»
«Сраная страна», – сплевывал за борт Гриша.
«Постыдись! Будь патриотом!» – корил Гришу Виталий, но Зазебаев возражал:
«У меня от паленки все болит. И грязи на дворах, как говна, вот до чего довело нас правительство».
«Двор твой?»
«Ну».
«Возьми лопату, почисти».
«Это для кого мне там ковыряться?»
«Да для себя, для семьи собственной».
«Ну, сам-то я и по говну пройду. Мне страну жалко».
«Переведите мои слова этому нашему рабочему, – торжественно попросил херр Цибель фрекен Эрику. – Скажите ему, что у меня он станет совсем другим. Чистым и опрятным. Научится вежливости. Мысли о плохом правительстве я из него выбью. Двор у него будет блестеть, о чистый забор будут чесаться свиньи чистыми розовыми боками. Как девушки. А он перед сном будет выпивать рюмочку кюммеля. Я научу его из маленьких диких яблочек делать крепкий кюммель. Через десять лет в этом краю будут жить веселые здоровые люди. А в реках и озерах вырастим рыбу».
«А куда деть браконьеров?» – удивился Гриша.
«Они не будут больше воровать. Они любу. Рыбу будут получать рыбу за небольшие деньги».
«Пусть за небольшие, но все равно за деньги, – возразил Зазебаев. – Зачем платить, если можно взять даром?»
«Кто не любит покупать, тот человек ущербный», – важно заметил херр Цибель.
«А кто любит покупать, тот просто ублюдок».
Дискуссия зашла в тупик.
– Виталик, может, бабу мне отдашь? – несмело попросил Зазебаев. Он чувствовал ход истории по-своему. Разумно заметил: – Зачем теперь тебе немецкая баба? Тебя все равно убьют.
Вот падла, беспомощно подумал Виталий. Сперва Катька дразнилась: дескать, выйду замуж за Гришу Заебаева, теперь этот придурок требует с меня Эрику. Зуб у него, что ли, на моих баб? Поинтересовался:
– Где будешь ее держать?
– В избе, понятно.
– А кормить?
– Да не бойся, прокормлю, – сердито ответил Гриша. – Мне теперь многое полагается, как поддержавшему свержение подлой власти капитала. Мы свой, мы новый мир построим, – многозначительно подчеркнул он. – В Рядновке померла одна бабка. Совсем старая, ее мужик конвоиром работал в лагере. Не в пионерском, понятно, – усмехнулся. – Перебивались с кваса на хлеб, старая дура, а померла, так у нее в матрасе нашли сталинские дензнаки.
– Сердито сплюнул за борт:
– Вот жили! А теперь помри кто, что найдешь в матрасе?
– У меня рабочих обижать не будут, – важно сообщал в пространство херр Цибель. В тирольской шляпе с пером сидел на корме, как Мефистофель. – У меня все будут охотно работать. Мы быстро поднимем весь край. Русские мужики к нам побегут из других округов.
– А браконьеры? – ждал ответа Гриша.
– У меня каждый человек получит возможность произвести и продать товар. Каждый человек получит возможность держать породистых свиней, ловить крупную рыбу. А еще, – доверительно сообщил херр Цибель. – Я с каждой продажи разрешу своим мужикам брать себе процент… Может, целых десять процентов…
– Сколько, сколько? – заинтересовался Зазебаев.
– Десять, – важно подчеркнул херр Цибель. Даже показал на пальцах. – За этим процентом начинается воровство.
– Вот глупый немец! – плюнул Гриша в ласковый лунный отблеск. – Настоящее воровство начинается после девяносто седьмого процента!
К деревне подошли под утро.
Немцы озябли. Нервничали. Виталий первый выскочил на сырой, пахнущий тиной песок, протянул холодную руку фрекен Эрике, потом немцу. Горбатые избы тоскливо торчали из тумана, как старые стога. Не светились ни огонька. Темный буксир капитана Степы Карася смутно угадывался у низенького гнилого причала. Даже габариты не светились, ушел Степа Карась наводить порядок в глубинке, наверное, да там и запил. У Виталия заломило виски, до того хотел увидеть Катерину. В нарождающемся утреннем свете несомненное сходство фрекен Эрики с Катериной (а значит, со Светланой Константиновной) казалось ему кощунственным.
– Гриша, – попросил, – покорми немцев.
Сам, не оглядываясь, поднялся по берегу.
Бежал по безмолвной, хорошо знакомой улице – ранней, пустой, сонной.
Заорал безумный петух, беспокойно мыкнула в стойле корова. Потом сквозь тонкую пелену тумана Виталий различил впереди бетонную статую. В окне Чистяковых горел свет, это Виталию страшно не понравилось. «Пьет, гад, сманывает мою Катьку в Томск, – подумал о Павлике и кулаки злобно зачесались. – Сбежал с валютой. Отберу!»
Трава перед крылечком истоптана, у сарая разметано сено клочьями.
Виталий легко взбежал на низенькое крылечко, увидел, что дверь не заперта.
Ногой откинул дверь. Увидел керосиновую лампу. У стены, как после драки, перевернутый стул. За круглым столом, заставленным мутными бутылками и немудреной сельской закуской, сидел, неестественно покосившись, капитан Степа Карась. Деревянная нога отставлена, лицо перекошено. Двумя пальцами левой руки (другие отсутствовали) он, как крюком, ловко хватал и забрасывал в широко раскрытый перекосившийся от выпивки рот кислую капусту. Увидев Виталия, пододвинул стакан.
– А где?… – начал Виталий.
