— Успею, Виталя. Обещаю, что прикончу его. Сначала посмотрим, как палец рубить будет.
Фашисты притихли… Левандовский потрогал острие топора, положил палец на берёзовую ветку и без того, что называется «собраться с духом», ударил наискось. Брызнула кровь. Ни звука при обжигающей боли. Только самопроизвольно дёрнулись веки, и помутилось в глазах. В состоянии шока Алексей подул на обрубок, потом поднял палец с земли, подстрогал его, как чопик, снял с него кольцо и бросил золотую безделушку Сизому. С отсутствующим взглядом Левандовский стал подниматься на земляную насыпь. В его глазах закоченела пустота, на бледном лице не было ни одной морщинки, как у спящего ребёнка. На подъёме его повело в сторону, и ошеломленные скинхеды простили Алексею эту единственную слабость. Два человека даже бросились ему на помощь, но их остановили.
Выпрямившись на кургане, Левандовский повернулся к бритоголовым, прочертил обрубком кровавую полосу на лице и скомандовал:
— Товьсь! — Крест поднял пистолет. — Цельсь! — Крест поймал Алексея в прицел. — От российского информбюро! Мать: Крестова Маргарита Васильевна, 1957 года рождения, уроженка Одинцовского района Новосибирской области, русская. Отец: Крестов Анатолий Фёдорович, 1955 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Сын: Крестов Николай Анатольевич, 1981 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Член фашистской партии с 1998 года. Характер — нордический. С товарищами по работе сдержан. В связях, порочащих его, замечен не был. Дед: Крестов Фёдор Михайлович, 1918 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Двадцать седьмого июня 1941 года добровольцем ушёл на фронт. В составе 242-ой стрелковой сибирской дивизии участвовал в битве под Москвой. Поднявшись из обледенелых окопов в сорокаградусный мороз, в рядах отдельного лыжного батальона перешёл в контрнаступление. В боях с немецко-фашистскими захватчиками был награждён медалью «За отвагу». В сражении за деревню Смирновку подбил вражеский «тигр» ценой собственной жизни. Пал… смертью… храбрых… Пли!
В глазах Креста потемнело. Он сам не понял, как его рука согнулась в локте, а палец нажал на курок. В берёзовой роще раздался выстрел в воздух и страшный крик:
— Слава… павшим… героям!!! — Крест бросил пистолет Брому и встал рядом с Левандовским.
— Товьсь!.. Цельсь!.. 42-ой год. Сталинград. Высадка роты балтийских морпехов на берег Волги. «Город взят», — празднуют победу в гитлеровской ставке. Ты меня слышишь, Бром? Город взят. Так уже думали все, кроме ста реалистов из упомянутой мною роты, которой командовал твой дед — капитан Браминский. Он и его матросы были уверены в том, что Сталинград — не Гитлербург ещё минут двадцать, а если повезёт — тридцать. Повезло, Бром. Они прожили сорок минут. Вот такие они были славные реалисты. Последнего из них подняли на штыки в двадцать минут четвёртого, а уже в двадцать пять минут четвёртого на берег Волги высадилась новая рота, но уже романтиков, которые решили, что будут удерживать береговой плацдарм в течение часа. Они были наивнее бойцов твоего деда, поэтому не дожили до своей мечты пять минут, а бойцы твоего деда пережили её аж на десять. Матросы комроты Браминского погибли счастливыми людьми, Стас, потому что были реалистами… Романтики и реалисты, оптимисты и пессимисты, умные и не очень — они продлевали жизнь Сталинграду на десять, двадцать, сорок минут, пока не сделали его бессмертным. Пли!
— Вечная… память… героям!!! — прокричал Бром, выстрелил в воздух, бросил пистолет в снег и встал рядом с Левандовским.
— Подбирай, Сизый. Твоя очередь… Товьс!.. Цельсь!.. Не знаю, что с тобой делать, парень. У тебя бабушка — армянка. Армянка, фашист. Она у тебя армянка, нацист. Ты меня понял? Она вынесла с поля боя пятьдесят четыре солдата всех родов войск. Пехотинцев, Сизый, танкистов, Сизый, эстонцев, Сизый, евреев, Сизый, азербайджанцев, Сизый и прочих, не помнящий родства Иван по имени Юра. Её все звали сестрицей, а она их — братишками. Ты меня понял? Её медалями и орденами можно засыпать яму, которую я вырыл. Знаешь, что она сказала, когда ей отняли отмороженные руки и ноги в медсанбате в 43-ем? Ты даже не представляешь, какую работу проделал мой родственник из ФСБ, чтобы я произнёс тебе её фразу, бритоголовый. Слушай. Она сказала: «Ничего, доктор. Я спасла пятьдесят четыре солдата. Значит, в запасе у меня осталось ещё сто восемь ног, которые будут ходить по всему Советсткому Союзу… Рук меньше. Их только девяносто четыре. У некоторых отняли, доктор, но ведь и одной рукой можно собирать виноград». Твой русский дед носил её на руках до 53-его года. Так не носят на руках даже здоровых женщин, парень.
Стёгов подлетел к Сизому, вырвал у него пистолет и произнёс:
— Командуй, Левандовский. Давай! Я вас всех перещёлкаю. Одного за другим. Мой дед — власовец. Воевал против Красной армии. Давай! Стрелял по коммунистам. Командуй! Сгнил в сталинских лагерях. Смелей!
— Товьсь! — Бригадир навёл пистолет на Алексея. — Цельсь! — Пистолетная мушка села на грудь. — 45-ый год. Берлин. Штурм Рейхстага. У тебя было два деда, нацист. У человека всегда, как минимум, два деда, фашист. Один твой дед стоил другого, скинхед. Вся Россия отразилась в твоей семье. Медаль «За взятие Берлина» имеет две стороны. На лицевой стороне — твой первый дед. Крутояров Евсей Петрович, 1900 года рождения, член РСДРП с 1916 года, участник Гражданской войны на стороне «красных». На оборотной стороне — твой второй дед. Стёгов Александр Иннокентьевич, 1901 года рождения, монархист, участник Гражданской войны на стороне «белых». Это наша с тобой Россия, Стёгов. Её выдали нам вместе с паспортом. Знаешь, что бы сказал по этому поводу мой друг Волоколамов? Так вот он бы сказал: «Лёха, если сжечь паспорт, у нас не будет никакой России. Если оставить его, то будет дерьмовая». Не знаю, как ты, а я предпочитаю дерьмовую, чем никакую. Да, синицу в руках, чем журавля в небе. Паспорт лежит у меня в левом кармане рубашки. Ты сейчас как раз в него целишь. Пару месяцев назад, чтобы убить меня, тебе бы пришлось стрелять мне в задницу, потому что именно там находилась моя жизнь вместе с паспортом. Но потом я переместил документ гражданина из района мягкого места в район твёрдого сердца — туда, где ему и положено быть. Знаешь, что это значит? Это значит, что я не осуждаю и люблю твоего деда по отцовской линии, который только в силу обстоятельств стал предателем. Это значит, что я уважаю и люблю твоего деда по материнской линии, который только в силу обстоятельств стал героем. Позор первого — мой позор, слава второго — моя слава. Чтобы стать настоящим человеком, мне требуются оба твоих деда. Через позор я уже прошёл, когда превратился в фашиста задолго до того, как пришёл к вам. Теперь — к славе. Пристрелишь меня, когда расскажу до конца историю о штурме Рейхстага. Твой дед, Виталя, воевал в отделении сержанта Егорова, а грузин Кантария был его лучшим другом. Знамя, водружённое над Рейхстагом Егоровым и Кантарией, было пятым по счёту. Не все это знают, но вы теперь знайте.
Сердце Алексея учащённо забилось. Перед его глазами поплыли развалины Берлина…
— …Крутояров, нашему полку выпала большая честь. Будем водружать знамя Победы над Рейхстагом. Перед тобой пойдут три группы. Если им не удастся выполнить задачу, пойдёте вы с Вердером. Далее — Егоров и Кантария. Далее — Алёшин и Сидоренко и так далее, пока наш флаг не будет реять над куполом. — Замполит замялся. — В Рейхстаге засели лучшие солдаты вермахта. Фанатики, Крутояров… Можешь отказаться, я всё пойму.
— Готов выполнить приказ Родины, товарищ капитан, — отчеканил старый солдат.
Первых две группы знаменосцев погибли на подступах к зданию, третья — на первом этаже фашистского логова. Пошли Крутояров и Вердер. Им было легче. Они уже бежали по краснознамённой ковровой дорожке, постеленной перед ними Стечкиным и Танаяном, Балуевым и Алкснисом, Герасименко и Базадзе. Там, где не хватало красной материи, товарищи знаменосцев по батальону, прикрывавшие очередной символ Победы, стелили кровью; она ничем не отличалась от цвета флага. Шквальный огонь врага превращал штурмующие батальоны в роты, но натиск на чёрную цитадель не ослабевал. Сегодня волны боевого моря знали только прилив. Никакого отлива. Только прилив. Шёл советский солдат. На последний приступ шёл, потому что он был действительно последним и для тех, кто выживет, и для тех, кто погибнет. Шёл советский солдат и не строил планов на будущее, потому что сегодня надо было закончить войну. Не завтра. Не послезавтра. Сегодня, так как зло надо всегда уничтожать сейчас и никогда не оставлять его на потом.
На пятой ступеньке крыльца пуля эсэсовца Курца прошила рядового Вердера, и боец воткнулся лицом в лестничную гармонику.
— Доигрался, — упрекнул себя Вердер. — На радостях, не сгибаясь, шёл. Крутоярову — крышка. Скоро встретимся, друг.
