— Ты сегодня отлично выглядишь, — сказал ей Карпов.
Она небрежно дернула плечом, бросила:
— Я всегда отлично выгляжу. Ну, так куда пойдем?
— Хочешь в кино? — спросил он.
— Нет.
— А в кафе?
— Нет. Давай погуляем. Такой вечер чудный, да?— сказала она и смутилась. И тут же разозлилась на себя за это смущение, вызывающе глянула на Карпова и взяла его под руку. — Чудный вечер, — повторила она.
— Да, — согласился Карпов.
Она убрала свою руку и принялась вертеть сумку.
Вечер был напоен запахами листьев, духов, выхлопных газов, в общем, ароматом летнего города. Почему-то запах города летом всегда волнует, обнадеживает. Лидочка покачивала бедрами, размахивала замшевой сумкой, напевала что-то себе под нос. Она была слегка смугла, слегка румяна, ничего девочка, в норме. Он сказал ей:
— Знаешь, у меня приятель есть, сейчас диссертацию пишет.
— Какую?
— Да что-то о материи и духе.
Она усмехнулась нахально и конфузливо как-то, сказала:
— Между прочим, дух материален. Интересуешься древнеяпонской философией?
— Да, — соврал он.
— Ну так ты знаешь Тяно-Мото, — она бросила на него быстрый взгляд и пригладила ладошкой волосы.
— Что-то плохо помню, — сказал Карпов.
Она втянула носом воздух, сказала:
— Липой пахнет. И медом. Липовым медом... А Тяно-Мото, между прочим, глава школы, отстаивающей материальность духа. Древнеяпонские философы считали, что продукт материи не может быть нематериальным. А значит, и дух, ну, иными словами — мысль, интеллект тоже материален, ибо он есть порождение человеческого мозга. Конечно, это не доказано, наша наука довольно слаба...
Они переходили дорогу, и Карпов осторожно взял ее за локоть. Она не обратила внимания. Тогда он обнял ее за плечи. Не заметила. Скорей всего, сделала вид, что не заметила. Она нравилась ему все больше.
Ну так вот, — продолжала Лида, — ты, конечно, знаешь старые легенды о призраках. Не странно ли, что поверья эти были распространены у всех народов? А не возникала ли у тебя мысль, что эти самые призраки есть не что иное, как сознание, материальное сознание, интеллект. Дух. то бишь. После смерти человека тело его, грубая материя, распадаясь, смешивается с такой же грубой материей: землей. А дух, тончайшая эманация, тоньше световых фотонов, электричества... дух продолжает свое существование в воздухе. Он везде, он незрим... И лишь особо одаренные личности могут ощущать, даже созерцать его, ибо мозг их — о что-то вроде небольшого аккумулятора, ну, динамо-машины, притягивающей подобно магниту дух... «А девка-то развитая, — подумал Карпов, — пожалуй, она и в самом деле дочка какого-нибудь члена коллегии, этакая блудная дочь…» Он посмотрел сбоку ей в лицо. Кожа гладкая, слишком гладкая от «жидкой пудры». Губы и ресницы старательно подкрашены. Длинные темные ресницы, изящно загнутые кверху. Загадочно синеватые веки...
«Она симпатичная. Да нет, она почти красавица. Ноги вот слегка подкачали, слишком прямые, слишком тощие. Будь они повыпуклее на икрах... А вообще они ничего, сойдет...»
— Можно тебя поцеловать? — сказал он тихо.
На углу он купил ей цветы.
— Какие забавные цветы. Как они называются? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он. — Нравятся? Чем они пахнут?
Она погрузила в них лицо, зажмурилась. И, откинув назад голову, расхохоталась.
— Болотом...
Так они бродили по темнеющему городу, не чувствуя усталости. Карпов прочитал ей две строфы из Бодлера и сказал, что любит этого поэта.
— Да, приятные стихи, — согласилась она, — перевод хороший. Кто переводчик?
— Не помню. Разные переводили...
Быстро время летит. Вот уже одиннадцать, и он не хочет расставаться с ней. Но она говорит:
— Уже поздно. Мне пора.
— Подожди, — удерживает ее Карпов. — Ну ладно. Дай поцелую...
— Она растерянно улыбнулась, уронила сумку. Нагнулась, подняла ее быстро, неловко. Он взял ее за плечи, приблизил лицо. Она сама его поцеловала — приподнялась на носках и прижалась губами к его губам. И тут же отвернулась, сказала:
— Знаешь, я наврала тебе насчет отца. Он у меня вовсе не в министерстве работает. Он шахтер.
— Знаю, — сказал Карпов и обнял ее.
Лида неловко уткнулась лицом в его плечо. Карпов осторожно поцеловал ее волосы. Подумал: «Она ничего девчонка, красивая... Да, для начала неплохо. Секретарша — полезная вещь...»
В пятницу в управлении разбиралось дело о метконструкциях. Соболев собрал весь их отдел в своем кабинете и произнес длинную вступительно-ознакомительную речь. Когда он уже кончал свою ораторию, появилась комиссия от министерства. Шестеро довольно стереотипных мужчин в черных костюмах цепочкой прошли в его кабинет и деловито опустились на стулья вокруг начальственного стола, и тогда Соболев представил их как комиссию от министерства. Карпов покрылся испариной. «Теперь мне хана, — мелькнуло в голове, — Соболев не простит мне конструкции... Выговор о влепят в лучшем случае...» Рубаха его взмокла и неприятно прилипла к телу под мышками и на спине. Аббасов — он сидел напротив Карпова — ободрил его взглядом…Ну и долго же это тянулось, вечность...
Слава богу, проехало. Карпов еще раз отчитался за командировку и, не щадя красок, расписал ржавеющие под дождем метконструкции, попустительство ольховского начальства и свою «изнурительную» борьбу с ним. Потом слушал, как Соболев и все члены комиссии поочередно честят Ольховск. После них выступали сотрудники отдела и тоже бранили Ольховск, бранили по-научному, щеголяя друг перед другом эрудицией и интеллектом. А в заключение Соболев, ко всеобщему удовольствию, рассказал пару соленых анекдотов.
После собрания Карпов сразу пошел к себе в комнату. Он решил основательно разобрать свой стол и все лишние бумажки подшить в дело. Почти следом за ним в комнату вошла Лида.
- Послушай, Карпов, — сказала она.
- Здравствуй, — перебил ее Карпов.
— Мы уже здоровались, — смущенно отозвалась Лида. -Лучше скажи, у тебя восьмое дело? — она посмотрела куда-то в сторону.
Восьмое дело Карпов держал в руках, и он молча показал ей папку.
— Только машинка здесь сломалась, ну, скоросшиватель, — пробормотал он.
— Так замени. Давай заменю, — она вырвала у него из рук папку и пошла к двери.
Карпов схватил ее за локоть, загородил выход.
— Погоди, поговорим, пока никого нет.
— О чем? — Лида посмотрела на стену, потом на пол.
Карпов отвернулся, почесал голову, сказал тихо:
— У меня тут, знаешь, бумажка пропала. Письмо начальника СМР, знаешь?
Лида захлопала накрашенными ресницами, спросила:
— Ты где держал письмо?
Карпов замялся:
— Ну, не помню. В столе, может быть.
Она подошла к столу, выдвинула ящик. Проговорила неуверенно:
- Хламу-то, хламу сколько. Ну и ну... Гляди, тут и брошюрки справочные, и старые телеграммы...
Она вынула кипу телеграмм, сколотых несколькими скрепками сразу, принялась раскалывать их, раскладывать на столе, сортировать.
— Так, сейчас подошьем в «дело»...
— Да не копайся ты, подшивай все сразу, пачкой, — торопил ее Карпов.
— Сейчас, сейчас, — проговорила она, продолжая быстро разбирать бумажки, — надо все по порядку... Гляди, а это что?
— Где?
— Да вот, внизу, к телеграмме прицепилось, к скрепке... Уж не письмо ли это? Ну-ка, ну-ка... Так и есть, письмо. Ах ты, растяпа!
Карпов бросился к столу, схватил бумажку. «Письмо от начальника СМР»...
— Чудеса, - забормотал он обрадованно, — чудеса в решете. Лидуша, ты мой ангел-хранитель! Дай я тебя поцелую...
Она облегченно рассмеялась, увернулась от него. Карпов поймал ее ладонь в свои, сжал крепко.
— Знаешь... — начал он.
Она перебила:
— Знаю, — и опустила ресницы. Потом вдруг глянула на стол, проговорила быстро: — А где дырокол? Давай подошьем быстренько все бумажки, пока никого нет.
— Давай, — согласился Карпов. И подумал: «Секретарша, это верно, вещь полезная. Карьера, практика ... Но... дело не в этом...»
— Давай подошьем, — весело повторил Карпов.
Вместе они стали искать дырокол.
Фитк прервал свой рассказ, и глубоко затянулся. Он сжимал в пальцах диковинную трубку, которую курил с явным наслаждением. Когда она у него появилась, я не заметила. Мы все так же возлежали на пушистом покрывале тахты, но тут она снова превратилась в могилу, да так резко, что я вскочила, а Фитк захохотал.
- Ну и что там дальше с Карповым и Лидой? – спросила я.
- А, неинтересно, - махнул он трубкой. – Меня больше прикалывает та бабка из соседней могилы.
Он произнес это так, будто «… из соседней квартиры…»
- Такая бабка бодрая, в шляпке тридцатых годов, вон она чешет через двор, общественница ненасытная, во-во, поднимается по лестнице, сейчас в двери трезвонить будет, смехота!.. Эту в семьдесят восьмом похоронили. Тоже та еще эпоха.
