И вообще, эта самая аскетичная Евгения на подиуме не имела ничего общего с той бесшабашной, шалопайной Жекой, которую мы знали когда-то. Наоборот, она была бледна и болезненно серьезна, и ее остановившиеся глаза горели нездешним огнем, а в лице просматривалась скупая решимость.
То есть для революций и прочих социальных катаклизмов, требующих жертв и лишений, она, возможно, и подходила. Но к нашей родной до корней волос Жеки — нет, не подходила она совсем.
— Кажется, она тоже наелась Лотоса, как Инфант давеча, — обратил я белобородовское внимание на Евгению. — Видимо, в Маниных закромах этого Лотоса пруд пруди.
— Да, печальная повесть, — согласился он. И задумался. — Печальнее, наверное, только повесть о Ромео и Джульетте.
А тут к тому же Евгения заговорила — пылко, страстно, эмоционально… Но абсолютно зря. Мы даже отвернулись в другую сторону, чтобы не видеть такого печального недоразумения.
Потому что говорила она об одном и том же — о бесконечной межполовой разборке, избегая при этом знакомое слово «пол» и вставляя вместо него чужое слово «гендер».
На этом ее разнообразие заканчивалось, потому что все остальное было докучливо и скучно и полно повторений:
1. Мол, все мужики полное, сами знаете, что…
2. И куда им до нас, до женщин.
Да и аргументы все тоже попадались однообразные, которые мы давно уже знали. Так что ничего нового о себе мы не почерпнули. Не открыла она у нас на нас глаза.
От такого тусклого стандарта нам еще обиднее стало за нашу прежнюю Жеку. Потому что мы-то знали, как хороша и блестяща она может быть и на словах, и на деле. Но только когда в твердом уме и трезвой памяти, когда не находится под подлым наркотическим воздействием феминистской идеологии.
Что в свою очередь привело нас всех к следующему диалогу.
— Не люблю я ее, идеологию, — признался Илюха, отводя разочарованные глаза. — Любую, независимо от масти, окраски и направления. Потому что любая идеология — дура. И люди, которые в нее погружены, они тоже ей под стать.
— В смысле, дуры? — попытался уточнить Инфант.
— Не только. Дураков тоже немерено.
— Знаешь, Б.Б., — вставил я в основном ради поддержания разговора. — Многие с тобой не согласятся. Скажут, что идеологии бывают и позитивные.
— Не-а, не бывают, — продолжал настаивать Илюха. — Любая идеология — полнейшая дура. Потому что требует от своих поклонников полного в ней растворения. И вот если такой идеологопоклонник проникается ею, то пиши пропало. Отсекли человека вместе с логикой и здравым смыслом, потому что и смысл, и логика теперь идеологией подменены. И говорить с таким человеком, убеждать, доказывать, аргументы приводить — уже не имеет никакого смысла. Он не видит тебя, не слышит, потому что не хочет ни слышать, ни видеть. Потому что ослеп и полностью оглох. А разговаривает он теперь только с идеологией, которая и нашептывает ему свое по своим внутренним каналам. И не может он ей перечить, раз поддался однажды.
— Ну ладно, — упорствовал я. — А как же в школе, когда мы про прогрессивные идеологии изучали?
— Обманывали тебя в школе, старикашка. Прогресс и идеология — вещи несовместные, как гений и злодейство. Так как ублюдочность и тупость, заложенная в любой идеологии, распространяется на всех — на левых, правых, зеленых, голубых, либералов, театралов, мадригалов. Я теперь вообще, когда вижу человека, подпорченного идеологией, любой, независимо от цвета, — я в сторону отхожу. Ну его! Все равно он нормального языка не понимает, только свой птичий идеологический диалект. Ведь еще древние евреи в первой своей заповеди прописали: «Не сотвори идола себе». А раз в первой — значит, в самой главной. К тому же между «идолопоклонничеством» и «идеологопоклонничеством» вообще никакой разницы нету.
Заслышав про заповеди, мы тут же снова пригубили красного вина. Потому что красное вино, если следовать тем же древним евреям, очень богоугодное дело.
— Да вот, посмотри хотя бы на этих, — обвел Илюха взглядом зал. — Ведь вроде бы нормальные все с виду девчонки. Но можно ли с ними найти общий язык? Я имею в виду даже не лингвистический и не тот, который во рту, а просто человеческий. Можно ли дотянуться до них, пробить коросту идеологической отчужденности? Вряд ли! Да посмотри хотя бы, что они с Жекой нашей сотворили.
— Это да, — согласился я, вздохнув про Жеку. — Ну и что теперь делать, за кем идти на баррикады, если ни одна идеология не авторитет больше? Чему верить?
— Лишь одному здравому смыслу, — задумчиво произнес Илюха и еще раз повторил: — Только он один остался, да еще подруга его, логика.
И я снова вздохнул, соглашаясь, и Инфант вздохнул, вторя мне. И даже девушка, с которой нас уже начало связывать недолгое прошлое, тоже вздохнула.
— Если глобально, — между тем наяривала в микрофон ораторша Евгения на сцене. Та самая, которая была раньше нашей Жекой. — Если глобально, то я могу привести множество примеров мужского убожества, но все они меркнут перед одним, самым показательным. Я на собственном опыте убедилась в мерзости и пустоте мужской сути, безжалостно затягивающей в свое прогнившее бессмысленное болото всех вокруг. Настолько безжалостно, что даже меня на время засосало.
Тут мы снова вздохнули, и снова все вместе. Все, кроме девушки.
— Сейчас, похоже, про нас начнется, — предположил я.
— Может, пойдем, — поджался Инфант, ожидая плохого.
— Нет уж, послушаем, — проявил принципиальность Илюха, который тоже ожидал плохого, но оно его, видимо, не пугало.
— В общем, длительное время я поддерживала знакомство с тремя особями. И как мне ни противно сейчас вспоминать, знакома была достаточно близко, — призналась ораторша, которая до боли была похожа на нашу Жеку. Но только внешне.
— Это вы, что ли, особи? — покосилась на нас девушка в мужской ковбойке и прыснула вслух.
— Мы, а кто же еще, — кивнул я.
— Ну вы все же прикольные, куда ни приду, везде про вас говорят. Я даже ей, вашей бывшей подруге, завидовать стала.
И она, эта близкостоящая от нас девушка в высоких солдатских ботинках, окинула всех нас завистливым взглядом. Всех по очереди, одного за другим.
— И я была свидетельницей, — продолжало нестись из микрофона, — всех их низменных стремлений, мелких желаний и примитивных интересов. Потому что абсолютно все их стремления, желания, интересы упираются лишь в одно — в нас, в женщин.
— Это правда, — согласился Илюха.
— И не обидно для нас совсем, — согласился я.
— Пока не обидно, — согласился Инфант.
— В то, чтобы нас увлечь, нас заговорить, запудрить нам мозги, навешать лапши на уши. И все ради одного — чтобы пользоваться нами и манипулировать.
— Нет, — теперь уже не согласились мы, — манипулировать мы не хотели, зачем нам манипулировать? И слово «пользоваться» нам тоже не нравится, какое-то уж больно коммерческое оно. А мы совсем не коммерческие, мы скорее гуманитарные.
— И какие только средства не шли в дело, — не услышала нас ораторша, потому что не могла услышать. — И фальсификация, и жульничество, и обман, и даже примитивное мошенничество.
— Не шейте нам дела, начальник, — промолвили мы. — Статьи «мошенническое соблазнение женщин» нет ни в Уголовном, ни в Гражданском, ни в Процессуальном кодексе. Пока еще нет!
— Им ничего не стоит выдать себя за другого человека, с ходу выдумать то, чего никогда не было, разыграть любой спектакль, сжульничать, смухлевать, перевоплотиться. Надо признать, сценки свои они разыгрывают как по нотам, с годами они достигли мастерства — роли меняются как перчатки, слова подбираются, темы рождаются. Порой даже свежо бывает, порой неожиданно, порой по-новаторски…
Здесь мы поклонились аудитории, хотя и не ожидали рукоплесканий.
— …Но талантливые мошенники, они — мошенники втройне. А мы, как дуры, клюем на их расставленную для нас наживку. И ради чего они измываются и надсмехаются над нами? Да ни ради чего! У них нет цели, нет смысла, нет планов на будущее…
— Вот здесь мы обязаны возразить, — не до конца согласились мы. — Хотя смысла действительно нет, а будущее часто размыто, цель все же существует. Вполне понятная и определенная. Ее можно не разделять, не уважать даже, но не признавать ее тоже нельзя.
— Ну а если отбросить все наносное, содрать шелуху, оставить суть, что останется перед нами? Ничего! Пигмей на пигмее и пигмеем погоняет.
— Где-то я уже слышал это слово, — задумался про себя Инфант. — Но в первый раз, чтобы сразу три и в одном предложении.
— Что у них за душой? Ничего! Какие их интересы? Никаких! Для чего живут? Не знают! Они и нас всех пытаются под себя подстроить, сделать из нас себе подобных.
— А вот это совсем неправда, ничего такого мы не пытались. Зачем нам «себе подобные»? Нам, наоборот, «от нас отличные» нужны. Чем больше от нас отличных, особенно пропорциями и общим построением тела, тем нам лучше.
