Вдруг вспомнились прежние трудные годы, которые пережили мы с дочкой. Всплыло в памяти, как пятнадцатилетняя Людочка вдруг начала писать большие картины маслом, и такие они у нее получались потрясающе динамичные, насыщенные водоворотом чувств, глубинные! Денег на еду почти не оставалось, картины сохли на кухне, голодные кошки втихую слизывали с них краски… Как-то раз Людочка прочитала объявление о вступительных экзаменах в художественное училище, и о работах, которые надо было представить комиссии для допуска к экзаменам. Я наломала в парке сирени, нарвала цветов, расставила их в вазы. Дочка сутками писала маслом букеты на больших оргалитах, а потом – на листах ватмана натюрморты акварелью: старинную кофемолку, турку в кофейных подтёках, и две перламутровые кофейные чашечки с ложечкой – всё интересное, что у нас тогда было. Написано это было мастерски, виртуозно. И вот, взяв всё это, она отправилась в училище. Вернулась расстроенная. Ей резко сказали, что это не её работы, и прогнали. До экзаменов не допустили. Правда, сначала спросили, в какой художественной школе она училась и у какого мастера, но услышав её честный ответ, что самоучка, и рисует недавно, её отвергли. Не поверили, что юная девушка может писать такие картины. Эти картины с тех пор висят в моей комнате на стенах – не все, стен не хватило. Но зато она познакомилась с другой такой же талантливой отвергнутой девушкой, и вместе они поступили в ПТУ, куда брали без экзаменов и обучали всего один год, зато сразу нескольким вещам – ковроткачеству, батике, и т.д. Его она окончила блестяще.
Людочка всё время искала смысл жизни. Я ей говорила, что смысл в самой жизни и в разнообразии её проявлений: для одних это – творчество, для других – своё основное дело, работа, семья, дети. Но она чувствовала, что должно быть нечто другое, главное. Вокруг происходит что-то не то, казалось ей. Она прочитала всего Достоевского, Даниила Андреева «Розу мира», другие книги, но еще больше запуталась. Однажды, возвращаясь с вернисажа, она забрела на православную ярмарку. С интересом разглядывала она иконы, вышивки, книги, людей. И такие добрые, светлые лица были у монахинь, такие ласковые глаза, и так хорошо было от всех этих икон, подсвечников, коробочек с ладаном, шкатулочек, и такую благодать вдруг почувствовала Людочка, что слёзы потекли по её худенькому личику. Одна из монахинь ласково сказала ей:
- Доченька, иди к нам в монастырь, что тебе делать в миру. Тебе там нет места.
Людочка испугалась, отшатнулась, воскликнула:
- Нет, нет, что вы! У меня здесь много дел!
Она и подумать не могла, что через некоторое время сама уйдёт в монастырь навсегда, и будет очень счастлива в трудах и молитвах.
А я осталась одна со своим компьютером, книгами, кошками, и дочкиными картинами. И с подружками-приятельницами, погружёнными в свою суетную жизнь. Радовали лишь приезды Людочки, единственного по-настоящему близкого мне человека. Она плела чётки, расписывала деревянные шкатулочки, яйца, колокольчики, доски для резания просфор, изредка – когда улучала время - писала картины, но уже совсем другие, писала духовные стихи, некоторые из которых я перепечатывала. Мечталось когда-нибудь издать сборник дочкиных стихов с монастырскими фото. Если бы были средства…
Шло время. Я написала ещё несколько романов, некоторые загрузила в инет на сайт «Проза.ру». Надеюсь, что когда-нибудь они найдут своего издателя. Аминь.
А, нет, ещё не аминь. Вспомнилось. Пришла ко мне в гости подружка, поэтесса Наташа Богатова. Рассматривала новые дочкины картины, большой иконостас в её комнатке-келье, и обратила внимание на маленькую иконку св. Николая Чудотворца. Что уж привлекло подружку в этой скромной иконке? Даже и не знаю. И я рассказала её историю. Наташе это очень понравилось.
- А почему в мемуарах этого нет? Напиши, обязательно напиши! Это же так интересно! – воскликнула она.
- Да я много чего не написала, - отмахнулась я. – Не обо всём же писать.
- А вот об этом напиши!
- Ладно.
И вот пишу. Было это давно, моя дочура была ещё крошкой пятилетней, а я – молоденькой и бесшабашной. Отвела, как всегда, дочку в садик, а сама – в поликлинику к стоматологу. Был июль в самом разгаре, 24 число. К врачам я ходила редко, только уж когда приспичит. И вот приспичило. Зуб болел уже неделю. Я и поплелась. А стоматолог попался молодой и очень талантливый. Врач от Бога, Юра Старчаенко. Он прошёл Афган, много повидал на своём веку, имел большую практику. Я пришла уже когда он закончил работу, пациентов не было, но меня он принял. Усадил в кресло, и стал развлекать всякими байками и анекдотами. Оказалось, что мне надо ставить сразу 6 пломб, и он поставил дефицитную тогда и дорогостоящую амальгаму совершенно бесплатно, да такая у него лёгкая рука оказалась, что я даже боли не почувствовала. Мы разговорились, сидели и беседовали. Он оказался весьма неординарной личностью. И вот он мне говорит:
- Завтра день памяти Володи Высоцкого, 25 июля, он в этот день умер. Завтра надо навестить его. Давай?
- Ладно, - согласилась я.
И помчалась за дочкой в детсад.
А ночью у меня началась жуткая рвота. Людочка моя была в ужасе, не знала, что делать. Меня рвало и утром. И я начисто забыла про Юру. Вдруг – звонок в дверь. Людочка открывает – на пороге Юра с гитарой и сумкой. Дочка моя сразу:
- Дядя, вы не доктор, случайно? Помогите, маме плохо!
Юра бросился в комнату, где я лежала зелёная, дохлая, а рядом – ведро, в которое меня тошнило. Он тут же достал из сумки бутылку водки, скомандовал Людочке принести стакан, и заставил выпить до дна. Рвота прекратилась.
- Это у тебя реакция на амальгаму, - произнёс он озабоченно. – Такое иногда бывает. Но сейчас все, водка хорошее средство. Собирайся, идём.
- Я не могу, мне плохо, - простонала я, - жуткая слабость.
- Ничего, всё пройдет.
Он поставил гитару в угол. Я оделась. И мы вышли из дома. Юра поймал такси. У меня было чувство ирреальности, всё казалось зыбким и странным. На Ваганьковском кладбище толпился народ. Мы прошли метров пятьдесят от центрального входа, и справа увидели огромную кучу людей. Юра взял за руки меня и Людочку, раздвинул народ, и протащил нас к самой могиле. Достал бутылку и стаканы, налил себе и мне, и произнёс с отчаяньем:
- Эх, Володя, Володечка! Что же ты натворил!
После этих слов он опрокинул стакан водки в рот.
- Пей, - сказал он мне. – Пей же, ты что!
Я выпила. Он налил ещё, и выплеснул на могилу Высоцкого. Вокруг зашумели:
- Что он делает!
- Да что же это такое!
- Хулиган, где милиция?
- Кто это?
- Это его брат…
- Это его друг…
Юра снова взял нас за руки и вывел из толпы. На нас глазели со всех сторон. Потом мы зашли в церковь и поставили свечку. Людочка захотела икону. Юра сказал:
- Какую тебе? Выбирай!
- Вон ту.
Он купил. Это оказалась иконка св.Николая Чудотворца. Та самая, которая стоит теперь на иконостасе моей дочери, и которой заинтересовалась моя подруга. Но тогда я не поняла даже, что это за икона. От всех этих экстремальных событий – лечение зубов, больная бессонная ночь, водка на голодный желудок (если учесть, что я вообще не пью и не переношу алкоголь даже в виде пива), да ещё эта поездка на знаменитую могилу – от всего этого у меня было ощущение, что я стала невесомой, светлой и нечеловеческой, словно превратилась сначала в оранжевый воздушный шарик, а потом - в золотой медальон на Юриной шее. Если бы он меня не держал так крепко под руку, я бы упала.
Возле стоянки такси был лоток с арбузами. Юра купил самый большой, рубанул по нему ребром ладони, развалил на части, дал по большому куску мне и Людочке. Потом оказалось, что мы едем в такси и уплетаем арбуз. Не помню, как очутились дома. Юра играл на гитаре и пел голосом Высоцкого его песни. Я всё ещё была золотым медальоном. Людочка общалась с иконой.
Ольга Коренева
Светящиеся точки звезд прожгли черноту неба, и новорожденные души прорвались в эту жизнь. Вместе с ними в ту зимнюю полночь вошла в этот мир и я. Старенькая уборщица закрыла форточку замоскворецкого роддома и сказала:
- Морозища-то какой, с праздничком вас со святым-то, сегодня ж божий день «Нечаянная радость»…
Наступило 22 декабря, наша планета переместилась под созвездие Кассиопеи.
Говорят, что младенцы не понимают человеческую речь, и видят все вверх тормашками. Неправда. Я все видела нормально, а не кувырком. И даже что-то понимала. Одного лишь не могла понять – того, что в жизни мне придется круто и солоно, но орала во всю глотку, видимо предчувствуя что-то.
Верно, что писателями становятся люди со сложными судьбами. В моей третьей книге «Не грусти, гад ползучий» есть автобиографическое эссе, в котором я упомянула о некоторых своих злосчастиях, хотя писала, в основном, о светлых моментах своей жизни. Уже в зрелом возрасте поняла – чтобы быть счастливой, не надо желать себе легкой судьбы…
