Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- С новосельем, святой отец, - поздравил меня Гроссмейстер Словарь на безопасной дистанции. - Ну, мне пора.

- К чертовой матери! - напомнил я Словарю, куда ему пора.

- Ты на кого опять разорался? Вот оно, влияние казармы.

Я глянул назад. В проеме стоял штык-юнкер с послушницей на руках.

- Скоро будешь орать на собственное отражение. По личному опыту знаю. Особенно когда прыщик под носом вылезет.

- Ты что вцепился в нее? – спросил я Лавра, не остыв еще от встречи с Гроссмейстером Словарем.

- Через порог перенести, - смущенно ответил дежурный.

- Перенес уже. Поставь.

Лавр осторожно опустил возлюбленную на пол, а я продолжил профилактический осмотр помещения. Келья послушницы – угол 2х2,5 – была находчиво задернута полупрозрачно пленкой на кольцах, продетых сквозь упертую в стены штангу.

- Малюта распорядился?

- Перец.

- Знать-стать, чтобы злые бесы не попутали меня. Умница Перец.

За пленкой стоял пляжный лежак из древесины с чурочкой взамен подушки, свернутой в рулон циновкой и каким-то бабьим платком как одеялом. Так, видать, славянский унтер представлял себе сон послушницы. Возможно, и питаться Вьюн должна была деревянными палочками.

- Это он меня проверяет на силу воли, - хмыкнул штык-юнкер.

- Если он тебя проверяет, почему не ты из нас двоих Рахметов? – критически поинтересовалась Вьюн.

- Я Рахметов, - почесав затылок, признался Лавр. - У меня отчим Рахметов. Записал под своей фамилией, когда паспорт вручали. Ты можешь с девичьей за меня выйти.

- А ты можешь за меня выйти? - спросила ироничная послушница.

Лаврентий вопроса ее не понял, и обиделся. Вьюн между тем, выбрала из угла горшок с засохшим алоэ, зачем-то притащенным в нашу комнату или позабытым здесь прежними постояльцами, вытряхнула мертвое растение вместе с землей в окно и залепила в горшке отверстие для водостока жевательной резинкой.

- Нет, конечно, - рассуждала она при этом вслух. - Ты не можешь за меня выйти. Никто не может за меня выйти. Придется мне самой выйти, а некуда. Дамская уборная в штабе, конечно, отсутствует. Придется в детство впасть. Горшок вполне подходящий. Может, вам если не за меня, то просто выйти?

- Выйдем, - сказал я Лаврентию. - Есть разговор.

И вот мы с Лавром уже дымили на улице, пряча сигареты в кулак, точно старшеклассники рядом со школой. Дождь усилился.

- Лаборанта Максимовича задача на химии отыскать. Мы-то внешняя, в основном, охрана. Немцы - хозяин серьезный. Бывшим уголовникам больше доверяет сдерживать местную публику. Изнутри корпуса беретами охраняются. Там они живут. Их десятка полтора, но профи. Оружие у них реальное. Автоматы, помповые ружья, гранатомет раз видел.

- Еще, какие трудности?

- Сканеры на входах. Не везде, но есть. Глазную сетчатку прокатывают. Сигнализация везде, видеонаблюдение, само собой.

- Короче. Ты желаешь вырваться из Казейника вместе с нами, Лаврентий, или ты желаешь издохнуть здесь со славянскими отбросами? Желаешь ли ты, Лаврентий, жить с Вьюном долго ли, коротко, но по-людски? Не озираясь, что тебя Могила подрежет, а ее Перец изнасилует?

Штык-юнкер подкурил у меня следующую сигарету. Я понимал его. Что здесь ответишь?

- Тогда найди нам этого Максимовича. Найди его ради Оленьки, ради меня, ради себя. Но только найди, а иначе конец нам, Лаврентий Рахметов. А может и не только нам. Скорее всего, не только, Лаврентий.

- Кому еще? - штык-юнкер, в котором высоты было метра за два, глянул на меня снизу вверх. Это не парадокс, уважаемый читатель. Это легкая аномалия.

- Приблизительно всем, - ответил я гиганту.

Итак, я родился в столице Эстонии городе Таллинне. Точнее, в его зеленом районе Нымме. Хорошее место. Есть, где спрятаться. Недавно прочитал, что глава моего района приветствовал ветеранов СС. Хороший человек. Любит родную летопись. Марш эсэсовских ветеранов на улицах Мюнхена трудно себе представить. На улицах Львова, Таллинна и Риги легко. Вероятно, у наших эсэсовцев строевая подготовка лучше была поставлена. Но это так, историческое отступление. Как отступление эсэсовских братьев за линию фронта в густые леса, где все они обернулись лесными братьями. И, вероятно, лестными сестрами. И прочими зелеными человечками. Я тоже из Таллинна перебрался в леса. В гарнизон воинской части, где мой отец командовал ротой охраны. Под моей командой тогда состояло всего двое оловянных бойцов, один из которых днем и ночью хотел метнуть гранату. Когда я подался в начальное учебное заведение, они еще пару лет служили мне верой и правдой от звонка до звонка. Наконец, они дезертировали из моего школьного портфеля вскоре после футбольного поражения, где портфель выступал за штангу. Они воспользовались тем, что сразу после игры мне пришлось возглавить оборону Сталинграда. Еще с группой снайперов я должен был отражать нападение отборных фашистских сил. Силы стремились выбить нас из развалин строительной площадки. А когда снайперы, уже отступали по домам, я спрыгнул с безымянной высоты в железное корыто с гудроном. Там и нашла меня матушка ближе к полуночи. Из гудрона, успевшего практически окаменеть, меня за четвертинку вырубил топором разбуженный сторож. Заодно с моими оловянными бойцами из портфеля дезертировала складная немецкая ложка со свастикой, накануне плененная мной в разрушенном блиндаже у лесного болота. Хорошая ложка была. Совсем как новая. Видать, она и соблазнила остальных. А брошенный портфель они подожгли. А вместо портфеля мой военный родитель обрадовал меня коричневым ранцем, который был даже полезней, потому, что был тверже, и отбиваться в драках от Леньки Пискунова им было куда эффективнее. Ленька Пискунов. Злодей. Сугубо штатская личность, и первый отъявленный хулиган, встреченный мною на тернистом пути моего школьного детства. Ленька-двоечник. Ленька сын заведующего продмагом из деревни Ермолино, Под этой самой деревней на берегу мелководной реки зимой 41-го года латышский стрелковый полк остановил «ролики» 4-й армии Вермахта. Он кого хочешь, остановил бы, этот латышский полк. Хоть и 15-ю латышскую дивизию эсэсовцев. Жаль, что его стрелкам не довелось увидеть, как отважно маршируют земляки-ветераны по улицам свободного от предрассудков города Риги. Его стрелки легли в холодную подмосковную землю. А всего-то против панцирных «роликов», будто тесто раскатавших всю Европу, имелись у них бутылки с коктейлем товарища Молотова, да десяток противотанковых ружей.

Там они и лежали, когда я осваивал чистописание. А после школы мы до черных ногтей рылись в окопах, заросших осенней рыжей травою, словно щетиной стрелков, пробившей землю, потому что, говорят, волосы на мертвых долго растут. Дольше, чем росли мы с Ленькой. В пятнадцать лет, когда я стал оторванным ломтем и отъявленным хулиганом, он выиграл областную математическую олимпиаду. Ленька играл в кожаный ручной мяч за сборную района и серьезно занимался тяжелой атлетикой. Услышав матерное слово, Ленька смущался, как монашенка. Когда я в школьном туалете настоял, чтобы он досадил за мной папиросу «Казбек», его после громко тошнило в раковину.

Ленька не обиделся на меня. Он гордился тем, что его старый приятель и ваш покорный слуга умеет все, что сам Ленька так и не освоил, а именно: алжирское питье прямо из горлышка, курение окурков, изведение учителей по точным дисциплинам, сование кулаком в солнечные сплетения тех, кто его сильнее морально, и спортивную команду: «попрыгай». Сколько раз прибегал я к ней в подъездах и на улицах, когда не хватало два рубля восемьдесят на вермут по рубль сорок. Сколько детских карманов опустошил, прости меня Богоматерь.

Возмужавший, Пискунов окончил академию Дзержинского и вступил в сугубо военное человечество. А вспомнил я здесь Леньку потому, что я вспомнил его, когда познакомился именно с Анкенвоем. Борис Александрович Ростов был таким же низколобым, широкоплечим, приземистым и с подобным же умным проницательным взглядом из-под густых бровей. Это, я вам скажу, общее заблуждение, что низколобая публика сплошь тугодумы. Оно происходит из другого, еще более опасного заблуждения, будто высоколобая публика кругом интеллектуалы. Сразу хочу обмолвиться, что как обо мне, так и о Ростове у меня сохранились довольно таки разрозненные и противоречивые сведения.

Обо мне известно из реакции поклонников на роман «Вепрь» и последующий к нему сценарий одноименного сериала, что я извратил историю СССР, ненавижу свой народ и преклоняюсь перед американским образом жизни. Прошло 25 лет, как то же самое инкриминировали мне сотрудники органов безопасности. Если мнение обо мне за четверть века не сменилось, оспаривать его бессмысленно и подло. Остается добавить, что в меру сил я старался извратить историю всего человечества, включая собственную, что чужой народ я ненавижу еще более, чем свой, и что я так же преклоняюсь и перед американским образом смерти. Особенно, в исполнении актера Бреда Питта. Но порочность извращенной моей натуры вышеназванными качествами далеко не ограничена. Границы моей порочной извращенности окончательно еще только предстоит очертить, ибо с каждым прожитым днем они расширяются. Кстати, что поклонники моего литературного дарования по сию пору не носят меня на руках, то это они верное решение приняли. «Какой славный мальчуган!», - зычно воскликнул замполит гарнизона, взявши меня на руки, когда я разменял пятый год жизни. Воскликнул, и тут же исхлопотал себе трепанацию ухоженных кудрей, сопровожденную оглушительными воплями. Однако, пора вернуться к моей испорченной натуре. Первую кражу я совершил в 11 лет. Отбывая срок в подмосковном пионерском лагере «Орленок», я похитил из тумбочки больного соседа эмблему «Союз-Аполлон» и золотую шоколадную медаль за первое место в духовой стрельбе. Поскольку бараки для пионерского содержания назывались палатами, смею утверждать, что здоровые дети сидели по домам. Толчок на мое преступление, кстати, был вызван отнюдь не завистью или приступом клептомании, но тягою к прекрасному. Два года спустя в том же пионерском лагере я закурил. Еще два года спустя, уже в первом отряде, я научился мастурбировать. После девятого класса для прохождения трудовой практики, я нанялся все в тот же «Орленок» на должность воспитателя. И там я впервые запил. То есть именно не выпил, а запил. А лагерь «Орленок» мне вспомнился потому, что я вспомнил его, когда познакомился с Анкенвоем.