— Карой. За что?
— За прошлые грехи, — сказала.
— Пошла ты в жопу.
Снова у нее на губах выступила пена, но она ее проглотила.
— В наше время врачи творят чудеса. Вскрывают череп, находят опухоль, вырезают и снова закрывают. Если опухоль большая, вырезают иногда пол-мозга, левую половину, например, которая заведует мыслями и речью человека, но через некоторое время правая половина перенимает функции левой.
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Да, вот еще что. Через три дня меня не станет, так вот, если ты когда-нибудь увидишь своего брата…
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Скажи ему, скажи этому ублюдку, который испоганил мои последние годы тем, что пропал, что он был единственным мужчиной, который для меня хоть что-то значил.
— Я не хочу, чтобы ты о нем говорила, — сказал неправильно, и сразу поправился: — Я хочу, чтобы ты о нем говорила.
Со мной так часто бывает, но это случается и с учеными мужами, хочешь сказать одно, а выходит совсем другое.
— Поди сюда, — сказала.
Я прилег на узенький краешек кровати, прислонился к ее теплому боку, упершись одной ногой в пол.
— Ты знаешь, кто сегодня утром у меня был? — Она провела рукой по моей щеке и уху. — Юдит.
— Дочка Неджмы?
— Ты знаешь другую Юдит?
Я поднялся с кровати, освобождаясь от ее руки, от тепла ее вздутого живота.
— Я не хочу об этом. Мне давно пора вернуться в магазин.
Она продолжала болтать, но я старался ее не слушать. Я слышал только рычание, лай, сопение.
Потом она сказала, что Юдит спрашивала, жив ли я еще. Я проглотил таблетку, запил апельсиновым соком. Я смотрел на Камиллу, а она говорила, говорила, и я подумал: «Да она полоумная, никуда не годная, никому не нужная, как я!» Но я больше не мог переносить ее болтовню. Мне нельзя слушать истории о прошлом. Я пообещал завтра днем занести ей пакетики с солью. В коридоре я едва не наткнулся на медсестру, она развозила на тележке лекарства.
Ты все еще принимаешь таблетки?
Да. Иначе я не мог бы сидеть тут и рассказывать.
С Камиллой кончено.
Декерпела, к счастью, не было в магазине. Не хотелось мне надрываться, таская книги. Я сел в кресло Декерпела, пока минеер Феликс не заметил. В одном не везет, повезет в другом, не разбейся я в детстве, мог бы стать начальником книжного отдела. Я бы выучился, запоминал бы, само собой, всякие штуки не хуже других. Но тогда я стал бы Декерпелом, соблазнителем маленьких девочек.
В тот вечер, когда все ушли, я напечатал на пишущей машинке «Brother», порядковый номер 81150, свое предостережение.
Ты и его видишь в своей голове?
Конечно.
«Минеер Патрик Декерпел, — напечатал я, — это первое и последнее предупреждение. Прекратите ваше преступное свинство, которое не осталось незамеченным. Если вы все же это будете упорно продолжать, то вас и ваших соучастников ожидают непредсказуемые последствия. Мы за тобой следим, грязная собака. Не трогай наших детей своими грязными лапами».
Я взял коричневый конверт и маркером «Pilot Hi-Tecpoint» написал печатными буквами: «ДЛЯ П. ДЕКЕРПЕЛА». Вышел на улицу и бросил конверт в почтовый ящик магазина «Феликс». Потом вернулся в магазин и достал письмо из почтового ящика. Мои отпечатки пальцев стояли на письме и конверте. Я все еще мог сунуть его в шредер.
Даже если прогнать письмо через шредер, мы можем его восстановить.
Да, конечно. Я знал, что делаю что-то неправильно, что совершаю большую ошибку, но все-таки снова положил письмо в ящик.
Почему ты не обратился в полицию?
В полицию.
Всякий может обратиться в полицию. Даже должен.
В полицию. Нет.
Почему нет?
Нет, лучше нет.
Ты боишься полиции? Почему?
Они бы осмеяли меня.
Не обязательно.
И потом, у Декерпела много друзей, ученых друзей, в бридж-клубе, в театре, в шахматном клубе, в банке, в полиции. А у меня — никого.
Я еще и потому не мог уснуть в ту ночь, что долго сидел у Камиллы, видел, в каком она ужасном состоянии, и ничем не мог ей помочь. И еще мне чудились какие-то ученые господа в темных костюмах и белых рубашках, бродившие по березовому лесу, в холодном тумане, некоторые искали что-то, пристально вглядывались в землю и приподнимали блестящими палками вроде газовых труб листья папоротников. Потом они услышали приближающийся лай и бросились бежать, торопясь, и толкаясь, и натыкаясь на серебристые березы.
На следующее утро я пришел в магазин минут на пятнадцать раньше обычного. Прежде чем снять пальто, Декерпел нагнулся, и я услышал знакомый металлический щелчок крышки почтового ящика. Он вскрыл конверт. Слишком быстро, и я решил, что забыл заклеить конверт. А я точно помнил, что лизнул языком клей на конверте, потому что даже ночью чувствовал во рту его вкус. Он повернул письмо к свету, брови нахмурены, парализованная челюсть отвисла. Потом сунул конверт в карман и засмеялся, его плечи затряслись.
Потом увидел меня. И сказал, как будто собирался поделиться со мной своей радостью:
— Братец, некоторые шутники не так комичны, как сами считают.
Меня заколотило. Я сказал:
— То, что вы сейчас сказали, минеер Декерпел, относится ко мне?
— Ну ты-то, Братец, еще ни разу меня не рассмешил.
— Жаль, — сказал я, проходя мимо него в туалет.
В зеркале над раковиной отразился лысеющий блондин с трясущимися руками.
— Фас, фас его, — сказал я, как будто науськивал питбуля.
В больнице я столкнулся в коридоре с медсестрой, и она сказала:
— Только недолго.
Камилла не пошевелилась, когда я вошел в комнату. На свободной кровати лежал кожаный чемодан. А вокруг него аккуратно разложены стопками белье и платья. И три пары черных остроносых туфелек на высоких каблуках.
— Дружочек, — сказала она. — Ну вот и все.
Она была очень красиво подкрашена, кожа блестела, волосы уложены и побрызганы лаком.
На простыне, на том уровне, где низ ее живота, я увидел кровавое пятно размером с ладонь. Она сказала:
— Скоро во мне ничего не останется.
Я присел на край постели.
— Все родственники у меня уже побывали. Даже те, о которых я вообще никогда не слыхала. А там одежда и обувь для медсестер. Все под контролем.
Мы посидели молча. Потом она сказала, что все время думает об одном: увидит ли она своего мальчика. Я ответил, что не знал, что у нее есть ребенок. Был.
— Эмиль, — сказала она.
Она потерла руку, где виднелись следы от уколов, ряд маленьких розовых пятнышек.
— Это было давно. Теперь об этом все известно. У одного из восьмисот мальчиков это случается — одна крошечная лишняя хромосома. Получаются мальчики, нежные, как девочки, и у них не растут волосы. И это даже хорошо, что они не выживают. Я назвала его Эмиль. А может, Ахилл.
— Ты его увидишь, — сказал, и подумал: «Что это я несу? Разве можно обманывать умирающего человека».
— Ты, — сказала она, — ты еще и не то увидишь. Ты слишком хорош для этого мира.
— Мне это уже не раз говорили, но смотри, как далеко я зашел.
— Достаточно далеко.
Медсестра склонилась над ней, прикрыла оранжевой клеенкой кровавое пятно.
— А теперь подложим подушечки под головку, чтобы вы выглядели свеженькой и красивой, когда придет доктор.
— Глупая телка, — сказала Камилла.
— А вы капризная девочка, — рассмеялась в ответ медсестра. Уходя, она покосилась на сверкающие туфли, лежавшие на кровати.
Камилла достала из-под подушки пачку ментоловых сигарет. Я прикурил одну из них для нее. Она взяла сигарету большим и указательным пальцем и глубоко затянулась.
— Я бы с удовольствием оторвала еще пару яиц, — сказала капризным детским голоском.
— Надеюсь, не моих? — спросил. На всякий случай.
— Твои? Никогда.
Сигарета выпала у нее изо рта, я взял и затушил о подоконник. Она сказала мечтательно:
— Мне страшно хотелось поиздеваться над капитаном, последним моим любовником. Послать ему мою правую ногу, аккуратно отрезанную и упакованную в специальный контейнер со льдом. Мне все равно должны были отрезать ногу из-за диабета. Но на это уже не осталось времени. Только представь себе: звонят у дверей бара «Tricky», он открывает, в пижаме, — он теперь никакой другой одежды не носит — берет посылку, распаковывает. Ах, как я хотела бы посмотреть на его дурацкую рожу. Он всегда восхищался моими стройными ногами. И вот стоит он с моей ногой и любуется моими пальчиками, капитан моего сердца.
— Ты бы его напугала.
Она стала еще бледнее.
— Мой капитан, ничтожество экстра-класса. Показывал мне Африку. Возил меня на джипе. Фламинго. Тысячи розовых фламинго. И солнце над ними. Вертопрах.
