— Как это? — Кадровик изумлен. — Разве есть и такие?
— Время от времени. То какой-нибудь альпинист свалится в пропасть или замерзнет в горах, а то и просто израильский любитель приключений погибнет при невыясненных обстоятельствах, Бог знает почему. Страна тут большая, но примитивная, зато места замечательные — горы, реки, озера, степи насколько хватает глаз, любители природы приезжают сюда со всех концов света. И из Израиля тоже. Жалко, что вы попали сюда зимой.
Кадровик улыбается, и старый диван отзывается ему скрипучим смешком. «Жалко»! Ха! Как будто его кто-то спрашивал, в какой сезон он хочет сюда отправиться. Как будто в этой истории что-нибудь вообще зависело от его желания.
— Ну, это не совсем так, — возражает Консульша, деловито разбивая в огромную сковороду одно яйцо за другим, как будто привезла с собой весь свой мошавный курятник. — Разве не вы сами только что вбили в голову этому мальчишке, что можете отвезти его мать к бабушке в деревню? Уж это точно ваша собственная инициатива. Вы, наверно, его пожалели, да? Уверяю вас, он только кажется таким наивным и простодушным. Если бы вы не объявили во всеуслышание, что берете на себя все расходы, ему бы и в голову не пришло поехать к бабушке зимой. Ну, а если заезжий иностранец обязательно хочет продемонстрировать свою щедрость — тогда что ж, ради Бога, почему бы не проехаться за счет чужого дяди! Хотя, с другой стороны, она может оказаться довольно интересной, эта ваша поездка. Тут по дороге есть реки, которые иногда замерзают зимой от берега до берега, — можно перейти пешком по льду. Может, и вам повезет. Ну, ладно, разболталась я тут, давайте мойте руки и добро пожаловать к столу. Я, правда, рассчитывала, что после похорон мы отправимся в какой-нибудь хороший ресторан, как здесь принято, на поминки, ну да ладно… Вы немного нарушили наши планы…
Кадровик и сам уже заражен ее неуемным аппетитом, а тут еще местное самодельное вино, которое она то и дело подливает, всё сильнее кружит голову, и вскоре ему уже начинает казаться, будто он взбирается по высокой белой лестнице на борт какой-то большой качающейся яхты. Язык его ворочается всё тяжелей. Вам нужно обязательно отдохнуть, слышит он, как сквозь туман, голос хозяйки. Давайте я постелю вам в нашей спальне. Вы хотите спать прямо здесь, вот на этом диване? Но эта развалюха скрипит, в спальне будет куда удобней. Сейчас она закроет ставни, погасит свет, укроет его одеялом, и он забудет обо всех своих делах и проблемах. Вперед, жалко времени! Синоптики предсказывают сильную бурю с севера, нужно поторопиться с выездом, если вы хотите от нее удрать…
Он терпеть не может чужие двуспальные кровати. Но хозяйка говорит и говорит, и ему хочется бежать от ее назойливого голоса, который с силой ввинчивается в его уши. А кроме того, он ведь должен позвонить в Иерусалим! Хорошо, он согласен отдохнуть в их спальне. Но никаких свежих простыней или наволочек. Всё, как есть, пусть только она даст ему шерстяное одеяло и маленькую подушку. Он снимет ботинки и приляжет на покрывале, прямо в одежде.
— Ну, если вам так спокойней… — соглашается наконец хозяйка. — Я занесу туда ваш чемодан и сумку, чтобы они здесь не мешали.
Она умело расстилает шерстяное одеяло на широкой кровати. А что, она сама разве не хочет присоединиться к их поездке? — вдруг удивляется Кадровик.
— Что вы! Я свои консульские обязанности закончила еще в аэропорту, удостоверила этому офицеру своей подписью, что член семьи подтверждает получение гроба и что этот член семьи намерен также организовать захоронение, а то, что вы потом решили свозить этого члена семьи за свой счет к его бабушке, это уже ваше личное дело, к моим консульским обязанностям оно отношения не имеет, для меня вся эта история закончена и подписана. Но мне все-таки интересно — чего ради вы впутываетесь в такую трудную поездку? Вы чувствуете какую-то вину перед этой погибшей женщиной или вам кажется, что ее мальчику положен какой-то подарок?
— А ваш муж… разве он не поедет с нами? — Теперь Кадровика охватывает настоящая тревога. Он даже трезвеет. Как это он не подумал? Нельзя же пускаться в такую далекую дорогу, не зная местного языка и не имея возможности даже словом обменяться с водителем!
— Муж у меня, как вы видели, человек немолодой, и нашему государству он ничего не должен, мне в моих консульских делах он помогает не по службе, а по-семейному.
— При чем тут государство?! Я сам оплачу его помощь.
— Сами?
— Конечно. И, уверяю вас, достаточно щедро.
— Ну, разве что так, — улыбается Консульша, поправляя на нем одеяло, потом закрывает ставни, зажигает в изголовье кровати маленькую лампу и уже от двери советует ему не просто немного отдохнуть, но и поспать, если удастся.
Оставшись наконец один, он первым долгом хочет поставить мобильник на подзарядку. Подколодный Змий своей нескончаемой болтовней совсем разрядил батарейку. Но увы — единственная в комнате розетка не принимает вилку его зарядного устройства. Тем лучше, думает он. Можно избежать разговора со Стариком. Старик может не согласиться с неожиданным планом своего посланника, придется его уламывать, тут никакой батарейки не хватит. Лучше поговорить с матерью — с ней разговоры всегда короткие и деловые.
Он звонит ей, и — какая приятная неожиданность, — оказывается, его дочь этой ночью спала у бабушки и сейчас тоже еще там! На этот раз он не расспрашивает ее, как обычно, о школьных занятиях, а рассказывает сам. О ночном полете, о чужой стране. Описывает, какой снег его встретил, какой здесь холод и мороз, как замерзают целые реки. Под конец подробно объясняет, какую поездку он придумал ради осиротевшего мальчика, и какой этот мальчик трогательный, чуткий и красивый, и как он переживает гибель матери. Дочь на другом конце линии слушает его с жадностью. Ей интересна каждая деталь. И он тоже ощущает прилив бодрости от этого разговора, но его телефон уже сигналит о близком разрыве связи, и он с сожалением отключается, гасит маленькую лампочку в изголовье кровати и, укрывшись плотным шерстяным одеялом, отворачивается к стене. На полочке над кроватью слабо посверкивают в полутьме красноватые стеклянные фигурки лошадей и коров, овец и кур — памятки бывшей мошавной жизни хозяев. Он вдруг вспоминает о гробе, который стоит в углу заднего двора, прикрытый брезентом. Смотри, как повернулось, думает он с горечью. Теперь эта незнакомая красивая женщина, единственную встречу с которой я, видно, так уже никогда и не вспомню, осталась целиком на моей ответственности. В Управлении национального страхования ее личное дело теперь закрыто, бывший муж получил жирные отступные и умыл руки, любовник, или кто он там, давным-давно испарился, и вот даже здешняя Консульша не хочет больше ею заниматься. Один я остался с ее гробом. Да еще эти два шакала, для которых главное — выжать из этой истории еще какой-нибудь сочный матерьялец для своей паршивой газетки. Вот что значит — пойти на поводу у жалости. И к кому?! К какому-то чужому мальчишке, с которым в пути и совладать-то наверняка будет трудно. А еще три дня назад, когда я взял это дело на себя, оно мне казалось пустяковым.
Нет, поспать ему, видно, теперь не удастся. Сна ни в одном глазу. Он сбрасывает с себя одеяло и, не включая света, открывает ставни, чтобы глянуть сверху на двор. Вот он, их гроб, в углу, под брезентом. Вокруг ребятишки — видно, заинтересовались, что это тут укрыто, и какой-то старик стоит, отгоняет мальцов. Сосед, наверное, разобрался, в чем дело, и стал добровольцем на стражу. И вдруг он чувствует непривычную, острую жалость. Как все-таки одиноко и неуважительно брошена эта погибшая женщина во дворе чужого дома! Может, хватит уже тащить ее всё дальше и дальше?! Может, лучше было ему промолчать в аэропорту, не вмешиваться в перебранку отца и сына, и тогда мальчишка в конце концов наверняка согласился бы похоронить мать без бабушки? И они еще сегодня бы провели погребение и покончили со всей этой историей. Даже их пакостной иерусалимской газетке всего этого с лихвой бы хватило, чтобы выдать Старику полнейшее отпущение грехов и во всеуслышание удостоверить его глубокую, отныне непререкаемую человечность. А Старику больше ничего и не нужно.
А ему самому? Он опять видит перед собой глаза паренька с их необычным волнующим разрезом и думает: вот, значит, как выглядела погибшая Юлия Рогаева?! А с какой благодарностью этот сирота целовал мою руку! Странная мысль вдруг приходит ему в голову: сейчас он, по сути, впервые за все эти дни не просто выполняет поучение, а решает и действует по указанию собственных чувств.
Эта мысль почему-то наполняет его приятным спокойствием. Если так, значит, всё правильно. В таком случае вполне можно и поспать. Он закрывает ставни, возвращается в консульскую постель, с отвращением опускает голову на бархатную подушку и действительно засыпает. Полчаса спустя его будит громкий, веселый голос бывшего мошавника. Муж Консульши уже вернулся. Кадровик натягивает ботинки, аккуратно складывает одеяло, расправляет постель и выходит в гостиную. Консульша и ее муж сидят за столом и обедают.
