– Погоди! – остановил его Сергей. – Всякий жребий – это не дело. Надо выбирать нормальным способом. Тайным голосованием. Каждый пишет свою кандидатуру, бросает, подсчитываем голоса – вот вам и будет Христос.
– Только без него! – сказал Илья, указывая на Петра. – Он на меня действует. Пусть он выйдет.
Петр вышел, усмехнувшись.
После утомительной, хоть и недолгой, процедуры все формальности были соблюдены, Кислейку посадили перед шапкой, он вынул оттуда тринадцать бумажных катышков. Стал разворачивать…
– Петр… Петр… Петр… Опять Петр…
Во всех тринадцати записках было имя Петра.
Диомид вышел из вагона, чтобы позвать Петра.
Но у вагона его не было.
Диомид зашел в соседнюю половину к Лидии.
– Заходил. Ушел, – сказала женщина с грустью.
Диомид вернулся.
– Ушел Петр, – сказал он. – Нет Иисуса с нами. Сволочи мы.
– Это уж как водится, – согласился Анатолий.
Петр шел один, пешком, к городу Сарайску.
Ему было легко и весело, хоть и грустно.
Грустно – от грусти за апостолов.
А легко и весело – от радости.
У него даже сердце дрожало от нетерпения.
Сегодня, вот сейчас, он понял, почему не испугался, когда понял, что он – Иисус Христос. Ведь должен был испугаться, а не испугался. Он раньше боялся почувствовать себя Иисусом Христом, потому что боялся, что испугается. Ему и так жилось хорошо, зачем ему еще быть Иисусом Христом? Он жил не хуже других людей – не в смысле внешнем, а в смысле внутреннего состояния, он был в ладах со своей душой, он был приятен себе, то есть он жил даже лучше других людей: радостно.
Но вот он почувствовал себя Иисусом Христом и почувствовал, что его прежняя радость по сравнению с теперешней – все равно что комариный писк по сравнению с пением серебряной трубы в поднебесных небесах.
Он чувствовал себя в этом мире совсем иначе; не просто – дорога, по которой иду, а вон дом, а вот кусты, – он видел за домом и кустами пространства и города, и за этими пространствами и городами еще пространства и города, словно земля перестала быть шаром и развернулась вся – как на ладони; издали все мелко, неразличимо, поднесешь к лицу: вон, вон вышагивает мимо кустов, отбрасывая длинную тень, Петрушка Салабонов, Иисус.
Удивительные мысли обуревали Петра.
Кто из людей, думал он, не знает, где правая, а где левая рука? Кто не различает, когда приходит утро, а когда наступает ночь? Так же проста и мудрость моя, мудрость Христа, и знанием своим каждый человек равен Христу.
Значит, каждый из нас может стать Христом, ибо каждый – свеча в руке Божьей. Мне просто повезло, что родился от этой матери.
А не Христом – так Магометом, Мессией, да кем угодно!
Нет, не безнадежна жизнь, если в ней появился я, думал Петр без всякой гордости, думая как о факте.
Петр думал о завтрашнем дне.
Две тысячи лет боялись люди, ждали конца света, хоть и не верили в него, и вот я приду и скажу: живите пока! Конец света откладывается! Я и мой Бог – прощаем вас! Но учтите, так вашу так, это последнее, тысяча первое китайское предупреждение!
Петр представлял восторг людей при этом известии.
Ведь почему люди так печальны и скучны? – да он и сам был печален и скучен, хотя не знал этого. От бытовой убогости жизни?
Но есть, знает Петр, богатые народы и страны, а люди и там тоскуют и скучают. Они тоскуют, понял сегодня Петр, оттого, что знают: нет им спасения и прощения, не расплатиться им за грехи человечества и собственные грехи, не вылезти из городов, которые понастроили на погибель себе.
И вот: шанс.
Общее ликование.
Вы многое еще успеете сделать.
Если захотите.
И ваши дети будут жить, и дети детей.
Нельзя же устраивать конец света, пока не родились все, кто может родиться.
У вас есть способы передавать память. Книги и кинопленки. Фотографии. Понимаете ли вы, что человек десятитысячного года, знающий – в лицо! – четыреста колен (прикинул в уме Петруша) своих родственников, это будет совсем другой человек, чем сейчас?! Мечтайте об этом человеке, дайте и ему шанс!
Только ради этого и прощаю вас, говорил Петр речь, волнуясь, горячась, смеясь и все ускоряя шаги.
Но как ни быстро он шел, сзади двигались еще быстрее: Петр слышал топот множества бегущих ног.
Это были его товарищи.
Догнали, задыхаясь, встали перед ним.
– Прости! – за всех сказал Сергий. Петр осмотрел их.
– А где Сергей Обратнев?
– Оставили, сволоча такого, воду только мутит!
– Пусть будет.
Легконогий Кислейка в полчаса обернулся и привел Сергея.
– Ну вот, опять мы вместе, – сказал Петр. – Пойдем обратно. Ночевать надо. Хорошо поспать. Завтра – большой день.
Утром Петр попросил своих друзей выглядеть хорошо, празднично.
Анатолий же и Илья накануне перебрали-таки и страдали с похмелья.
– Ты это… – сказал Петру Илья, переглянувшись с Анатолием. – Поправиться бы маленько. – Он поставил два стаканчика с водой, чтобы Петр превратил ее в водку.
– Зачем? – сказал Петр. – Вам и без этого станет сейчас хорошо. – И вознес над ними руки.
– Мне не надо хорошо! – возразил Илья, убирая свою голову из-под рук. – Мне опохмелиться надо!
Но уже было поздно, уже не требовалось его организму опохмелки, он был свеж и бодр.
– Ну, бляха-муха! – восхитился Анатолий, тоже чувствовавший сильное облегчение.
Да и других коснулись невидимые волны, расходящиеся кругами от рук Петра, – всем сделалось как-то празднично, как-то ПРЕДОЩУЩАЮЩЕ, как-то… наверное, так, как бывало в детстве и никогда уж не было потом.
– Ты бы, брат, не ругался матом, – попросил Анатолия Сергий.
– Да я не ругаюсь, брат! – сердечно отозвался Анатолий. – Но если ты считаешь, что «бляха-муха» – это мат, беру свои слова обратно! Я ведь за тебя, брат… За него!.. За вас!.. Нате мои руки, рубите, все стерплю! – воскликнул Анатолий, мотнув головой, слеза оторвалась от его лица и капнула на щеку Кислейки. Кислейка посмотрел вверх, хотя они были под крышей.
– Ах, какие же мы хорошие, правда? – сказал Петр. – Как мы любим друг друга и людей, правда?
Правда! Правда! – потупились мужчины. Если бы не значительность момента, они бы бросились обниматься. Но терпели, ждали слов Петра.
Слова были: сегодня выйдем и оповестим. Дело серьезное, поэтому приведите себя в порядок. Побриться, почистить зубы, взять у Лидии утюг и выгладить одежду.
На это ушло некоторое время.
Петр поинтересовался, есть ли у кого лекарства.
– Боюсь, как бы у кого обмороков не было, – объяснил он. – От радости, от счастья.
У Лидии нашелся пузырек с корвалолом. Она не понимала этих приготовлений, но не задумывалась, думала лишь о том, что Петр обещал к вечеру вернуться.
– Ну? – сказал Петр, любуясь своими братьями, любя их любовь к себе, друг к другу, любя свою любовь к ним. – Готовы?
Всегда готовы! – хотел браво воскликнуть Кислейка, но от волнения у него перехватило горло.
Поехали в Сарайск.
Вышли на самый многолюдный в Сарайске проспект Пятидесятилетия. Прошли по нему, смущаясь от взглядов, которых, впрочем, и не было. Оказались У памятника, не посмотрев, кому этот памятник, потому что не вверх смотрели, а на людей. На постаменте же не было указано имя поставленного, – значит, оно и так каждому известно.
Здесь Петру показалось удобным: перед памятником была площадь.
Апостолы встали сзади и по бокам.
Петр откинул голову, прокашлялся, вытянул руку и громко сказал:
– Люди! Радуйтесь! Я пришел!
Кто-то засмеялся.
Дело в том, что Петр, не ведая того, вытянул руку совершенно так же, как и человек-памятник.
Петр не обратил внимания на смех. Он заговорил.
Вокруг стала собираться публика.
Петр старался говорить коротко и ясно: я пришел сказать, что прощаю вас, живите, радуйтесь, но опасайтесь, ибо если первое второе пришествие вам обошлось мягким боком, то в случае вашего невразумения второе второе пришествие будет уже окончательным.
Но люди не радовались, а смеялись – да и то не все. Большинство смотрело хмуро, даже озлобленно.
Толпа была жидковата – человек двадцать, и непостоянная. Подойдут, послушают и уйдут. Но была, заметил Петр, группа из семи-восьми человек, стоящих уже не менее получаса. Ради них стоит продолжать, подумал он. Ради их надежд.
– Вот ты, – обратился он к человеку среднего вида. – Чего ты ждешь?
– Я-то? – не спеша, не тушуясь, с уважением к себе ответил человек. – Жду, чего нового скажешь. Чую: не дождусь.
Отвернулся – и пошел прочь.
Как бы вдруг застеснявшись, стали расходиться и остальные.
Задержался лишь корреспондент областной газеты Джиаев. Он был человек горячий и не любящий пустопорожних действий, и вот, слушая очередного психа, кипел, но уговаривал себя не беситься по пустякам. Но все же не выдержал.
– Христос, значит? – спросил он Петра.
– Да.
– Чем докажешь?
– Тебе документы предъявить? – улыбнулся Петр.
