Может, я еще не проснулся и мне странно, мне трудно понять. Ведь это ты, Катрин. Ты, ворвавшаяся в мою жизнь ураганом, выкорчевавшая деревья, перевернувшая автомобили, сложившая дома, как карточные. Теперь ты спокойно спишь у стены с выцветшим белым рисунком и тихонько посапываешь во сне, ты снова рядом со мной? И как мы оказались в Новом Орлеане, если мы заснули в другом городе, это я помню, в другом городе, который тоже окружен водой?
Или мы заснули в солнечной долине?
И где играет музыка? Кто исполняет соло на саксофоне, когда все мертвы?
Я поворачиваюсь к тебе, ты лежишь так призывно изогнутая, тянущаяся ко мне ягодицами, на тебе только тонкие трусики, их можно даже не снимать, можно просто отодвинуть и войти в тебя, сзади, так, как я всегда хотел. Я сжимаю твои бедра, я прижимаюсь к тебе. Ты тяжело дышишь во сне.
У меня ничего не получается. У меня ничего не получается, Катрин! Я пробую даже мастурбировать, но ничего не меняется. Ты просыпаешься, ты смотришь на меня. Я говорю: у меня ничего не получается!
Ты удивленно поднимаешь брови.
Я показываю тебе свой мягкий пенис, ты в задумчивости прикасаешься к нему тонкими пальцами. Потом ты долго беззвучно смеешься, ты целуешь меня в лоб и одеваешься.
У меня ничего, у меня ничего не получается, Катрин!
Ты вырвала, выкорчевала, переломала все, что было в моем сердце, в моей душе, в моем гипофизе! Я больше не хочу тебя, Катрин.
Мне странно думать об этом, странно понимать, как это возможно, ведь это ты, Катрин, ты, рядом. Но я больше не хочу тебя. Это невероятно. Впрочем, ничуть не более, чем то, что мы проснулись в Новом Орлеане и неизвестно откуда доносится джаз.
В городе бесчинствуют мародеры. Они обшаривают дома, они обыскивают трупы. Иногда они находят живых.
Мы купили эту кассету в магазинчике эротического видео на улице Некрасова. Симпатичная продавщица подошла к нам, со скучающим видом глазеющим на яркие обложки. Она сказала, что у нее для нас есть коечто действительно интересное. Запрещенное видео, реальные съемки. Нам понравится. Это самое горячее, из Нового Орлеана.
Кассета называлась: «Катрин». Просто — «Катрин».
Поэтому мы купили эту кассету.
Съемки были реальными.
Группа мародеров ворвалась на второй этаж полузатопленного дома и вырезала испуганное семейство. Кроме девочки-тинейджера. Девочку скрутили и поволокли на крышу, где стали насиловать на фоне безумных и прекрасных видов затопленного города. Звуковая дорожка воспроизводила настоящие крики, полные боли и ужаса. Перетрахав ее все вместе и по очереди, показав насилие в самых выгодных ракурсах, герои решили закончить эффектным финалом. Мускулистый мужчина кончал в девочку, в это время его партнер медленно душил ее, крепче и крепче сжимая руками тонкую белую шею. Девочка хрипела и дергалась в конвульсиях, которые выглядели как множественный оргазм. Когда тело затихло, они столкнули его с крыши, и камера следила, как мертвая девочка уплывает и тонет в мутной воде.
Меня стошнило. Ты смотрела на экран завороженно, расширенными зрачками, почти не мигая длинными черными ресницами.
Почему тебе так нравится насилие, Катрин?
Смерть — это секс, говоришь ты.
Секс — это смерть, думаю я.
Я больше не хочу тебя.
Это был снафф — реальные съемки жестокости и преступлений. Ты хочешь зайти в этот магазинчик еще раз, спросить, что еще у них есть из снаффа. Я пожимаю плечами. Зачем тратить деньги?
Просто включи телевизор, крысеныш.
Программу новостей, или дождись специального включения.
Нью-Йорк, Назрань, Беслан, Нальчик, — стрельба, дымящиеся дома, трупы, трупы, трупы. Настоящие трупы. Когда они убили Аслана Масхадова и демонстрировали всему миру его тело, обезображенное баротравмой, как это назвать? Снафф.
Наши медиа лучшие, они уже несколько лет профессионально занимаются снаффом.
Они подсадили на эту иглу всю страну. Не сознаваясь в этом самим себе, люди ждут кровавых новостей. Люди начинают скучать, когда ничего не происходит. И с замиранием сердца встречают каждый новый релиз снафф-сериала, с жадностью припадают к экранам телевизоров, к мониторам компьютеров, трясущимися руками расхватывают свежие газеты. А после, насытившись эфирной кровью, тискают тела своих сексуальных партнеров. Пожалуй, без регулярного снаффа они уже не смогут делать детей.
А со снаффом — смогут.
Вот только кем будут эти дети?
Ты говоришь:
— Они? Кто такие они? Ты всегда говоришь «они». Они подсадили на иглу, они показывают снафф, они устраивают войны. От них все беды. Где они, эти они? Их нет, ты все придумал, как в фильме «Теория заговора». Нет никаких «они», есть мы и это просто реальность.
Я молчу.
В «Теории заговора» оказалось, что заговор все же существует. Но ты права.
Ведь ты одна из них.
День вымучен, как улыбка стриптизерши. Этим вечером Катрин не придет. Может, она больше вообще никогда не придет. Мне больше не надо. No more wars, no more hurricanes. No more snuff.
Катрин позвонила мне в субботу. Катрин, которую я безумно любил, Катрин, которая бросила меня и вышла замуж за другого, Катрин, которую я не видел полгода. Мы встретились, мы гуляли по городу, мы купили видеокассету. Вечером мы смотрели снафф у меня дома. В воскресенье мы проснулись в Новом Орлеане. Она оделась и ушла. На следующий день я пошел на работу, как обычно.
Хорошо, что есть работа. Что бы мы делали, если бы не могли забываться на целый световой день, решая чужие проблемы? Как бы мы могли выжить, если бы слишком долго оставались наедине с собой…
После работы я ехал в метро. В вагон зашел один из этих новых коробейников, бродячих продавцов. Собачья работа. Он продавал ручки.
«Ручка-шпион, одним концом пишете, другим стираете. Вы сможете исправить любые свои ошибки!..»
О, мне очень нужна такая ручка! Именно такая ручка мне нужна!! Больше всего на свете мне нужна такая ручка!!!
У меня так много ошибок.
Мне многое хочется стереть.
По правде говоря, я бы переписал начисто всю свою жизнь.
И в новой редакции не было бы Катрин, не было бы войны и снаффа.
Я остался бы там, в солнечной долине.
Наверное, я идеализирую эту землю. Если бы я прожил в солнечной долине всю жизнь, обзавелся семьей и захламленным домом, ходил на работу и выпивал с приятелями в шашлычной, я не чувствовал, не знал бы ее сказочности.
Может, для того я изгнан, я выброшен в космос. Чтобы познать свою родину такой, как она есть — сказочной.
И как странно, как удивленно и больно видеть мне ее, любимую, в колдовском зеркале, в кривом оконце телеэкрана, когда все, что показывают о ней — это снафф, жестокий и грязный снафф!
О, нет!
Она не такая.
Вы просто не знаете.
Сейчас я скажу это слово, это страшное, грубое и непристойное слово.
Чечня.
Это как «хуйня», только с кровью.
Моя родина, страна моих снов, земля обетованная моего детства — она не может так называться.
Милая, я придумаю для тебя другое название.
И я расскажу вам: это тихие поля, теплый воздух, синее небо, это рощи шелковицы и тополиные аллеи, это все, о чем я больше не могу писать, потому что я… потому что мне… со мной… нет.
Я не скажу вам этого.
Но все, что вы знали раньше — это снафф.
А Новый Орлеан и Катрин тут ни при чем.
И в этой новелле не будет эффектной развязки, закольцовывающей сюжет.
Когда пишешь о настоящих людях, нужно хотя бы изменять имена. Однажды меня чуть не избили, когда весь контркультурный Рунет прочел рассказ об интимной жизни моих знакомых. Конечно, все были названы своими именами.
Тем более не стоит писать о реальных событиях. О них вообще не нужно писать. Вчера я разбирал старые пыльные журналы «Иностранная литература» за семидесятые годы. Они остались от людей, которые раньше жили в этой квартире. От людей, которые, конечно, уже мертвы. В этом нет ничего странного. Я давно так живу — на два мира, на две стороны — ту и эту.
Я не знаю только, какой из двух миров по эту сторону.
Слишком многое осталось там, я расту из смерти корнями, питаюсь ее минеральными удобрениями. Наверное, мне будет легко умирать.
Вчера я разбирал старые пыльные журналы «Иностранная литература», да. Что за манера, перескакивать с одной темы на другую!
В одном их журналов я нашел короткий рассказ Эрнеста Хемингуэя «О писательстве». О писательстве в рассказе автор рассуждал мало. В большей части текста повествовалось о рыбалке. Это почти как всегда у Хемингуэя.
Но в той, небольшой части, посвященной именно писательству, было сказано именно об этом. О том, что нельзя писать о себе, и о других настоящих людях тоже нельзя писать. И о реальных событиях, которые произошли с этими людьми.
