— Это в качестве активированного угля? — спросил Игорь Смирнов.
* * *
Когда режиссер Юрий Бутусов ставил во МХАТе «Гамлета», моя знакомая из литчасти театра Света Савина держала меня в курсе всех событий. Рассказывала, какой Бутусов ранимый, трепетный, но и — одновременно — тиран. Как ему Хабенский сказал, изможденный:
— Все. Я зарепетировался.
— Что? — вскричал Бутусов, — ты «зарепетировался»? Да ты еще не начал репетировать!
А это уже был третий вариант спектакля.
— Из трех действий он вчера сделал два, — сообщала Света. — А сам пришел в литчасть, сел на стул, смотрит в текст и говорит: «Я вижу только буквы. Я не понимаю, почему сошла с ума Офелия??? Мы завтра провалимся перед Табаковым!»
— Не провалитесь! — успокаивала его Света. — Вам это не дадут сделать работники нижней механизации.
Даже по субботам и воскресеньям Юрий Бутусов приходил в театр — просто так, уже не мог сидеть дома.
— Это какой-то редкой одержимости человек, — говорила Света. — Он поставил «Калигулу», Эжена Ионеско, Пинтера, Беккета «В ожидании Годо» с Хабенским в главной роли…
— А знаешь, — я ей говорю, — «В ожидании Годо» шел когда-то в Университетском театре, там потрясающе играли Олег Севастьянов и Алексей Левинский. Потом они перебрались на малую сцену под купол Театра сатиры. На их спектакле была Лиля Брик. Ей до того понравилось, она вышла и обняла их всех четверых! Я видела это своими глазами.
Повисло молчание.
— Зачем ты пугаешь Свету? — сказал Тишков. — Она к тебе, как к нормальному человеку, а ты вон какие делаешь заявления. Ты бы еще рассказала, что по этому поводу заметил Маяковский — ты слышала это своими ушами!..
* * *
Художник Сергей Бархин поставил «Собачье сердце» Булгакова в ТЮЗе. Назначена премьера. Вдруг звонок. Он поднимает трубку: глубокий мужской голос с богатыми модуляциями:
— Это Мейерхольд. Вы не оставите мне билет на «Собачье сердце»?
— Мейерхольд? — переспрашивает Сергей Михайлович, а сам думает: надо два, он с женой, Зинаидой Райх… — А вам два билета?
— Ну, если два, — последовал ответ, — будет вообще великолепно.
— Я положил трубку и думаю: «Они же умерли!» А потом мне сказали, что это Маша Мейерхольд, его внучка, таким басом разговаривает.
* * *
— У нас был вечер Мейерхольда, — рассказывала Света Савина, — и целая толпа народу назвались его потомками! Потом идет какой-то человек, мы, уже ошалев от родственников: «И вы тоже… сын лейтенанта Шмидта?» А он ответил: «Нет, я Костя Есенин».
* * *
На вечере художник Виктор Дувидов пел с листа какую-то арию, и вдруг у него партитура посыпалась из рук.
— Адам! У вас падают листья! — заметил Евгений Монин.
* * *
Писатель Анатолий Приставкин служил советником у президента.
Вот он рассказал, как на праздник Победы к Могиле Неизвестного солдата выходит Путин, за ним — советники, потом генералы. Так вот в этот момент один генерал спрашивает у Анатолия Игнатьевича:
— Как вы думаете, можно я сейчас попрошу у Владимира Владимировича квартиру?
* * *
Финальная церемония Национальной литературной детской премии «Заветная мечта». Жюри привезли в школу, где уже вовсю шло награждение. Актовый зал на четвертом этаже. Естественно, никакого лифта. Все бодро зашагали вверх. А я-то знаю, что Виктор Чижиков пережил два инфаркта.
— Давайте медленно будем подниматься, — говорю ему, — куда нам торопиться?
— Давай, — он ответил.
На третьем этаже я предложила немного отдохнуть.
Он посмотрел на меня сочувственно добрыми глазами и спросил:
— А как же ты поднималась на Фудзияму?
* * *
На выставке в Академии художеств люди все в возрасте собрались, многим за восемьдесят.
— Ну, и чем ты теперь себя увеселяешь? — спросил Май Митурич у Виктора Чижикова.
— Едой, — ответил Чижиков.
* * *
Якову Акиму позвонили из родного города Галича, сказали, что хотят назвать его именем детскую библиотеку и основать там его музей.
— А это… не чересчур? — спросил Яша.
* * *
По случаю открытия музея мы с Яковом Акимом и Ольгой Мяэотс — литературоведом и переводчиком, заведующей детским залом Библиотеки иностранной литературы, прибыли в Галич. Своего долгожданного земляка галичане чуть ли не носили на руках, буквально пиджак рвали на части, повсюду звали выступать, но он не мог объять необъятное, поэтому куда-то приезжали мы с Ольгой — рассказывали о нем и читали его стихи. Это рождало ужасное разочарование.
— Дорогие ребята, — трагическим голосом обратилась к публике завуч одной из школ, — сейчас в Галиче гостит наш любимый и знаменитый земляк поэт Яков Аким. Но Яков Лазаревич не смог прийти в нашу школу, он очень занят. Вместо него пришли… вот эти.
* * *
С поэтом Ренатой Мухой — на представлении конного цирка «Зингаро».
— Я тут недавно прыгнула с парашютом, — сказала Рената. — Вы поняли меня? Не в молодости, а сейчас!..И что интересно, когда пришел момент прыгнуть — я прыгнула не вниз, а ВВЕРХ!!!
* * *
Леня собирается лететь в Пермь, а оттуда — два часа езды в Кудымкар, разузнать о жизни художника-авангардиста начала прошлого века Ивана Субботина-Пермяка, того не стало в 37 лет в 1923 году. Летит на осмотр — что там у них есть, — посетить его дом, изучить наследие, сочинить про его феерическую жизнь историю в рисунках, полную фактов и вымыслов — после Субботина-Пермяка осталось мало свидетельств. Но Леня уже решил, что тот был знаком с Хлебниковым (оба дружили с Василием Каменским), что и он тоже Председатель Земного шара, один из 317, не записанный в реестры.
Я спрашиваю:
— Зубную щетку взял? А расческу?
— Расческу — нет, — сурово говорит Леня. — Будетляне не расчесываются.
* * *
Леня все обустроил у нас в деревне Уваровка — кровать на козлах с панцирной сеткой, сверху матрац с сеном, деревенская подушка. Рядом у печки лавку поставил, покрашенную синим.
— Как в доме-музее Пермяка, — удовлетворенно сказал он. — Ты будешь лежать на кровати, а на лавке будут сидеть молодые уваровские писатели, читать тебе свои рукописи.
* * *
Я все хожу в сберкассу проверять — пришло мне откуда-нибудь что-то или нет. И мне говорят — нет. Леня — возмущенно:
— В конце концов, приди и спроси — почему на моей книжке так мало денег! Кто-то ворует, видимо, или что? Мы, вкладчики, вам доверяем, а вы такие сведения мне сообщаете! Да вы знаете, кто я? И вообще, если тебе не нравится эта книжка — заведи новую, на которую будет приходить каждый месяц по тысяче долларов, неизвестно откуда, неизвестно за что! Больше надо экспериментировать со сберкнижкой!
* * *
Поэт Михаил Синельников — Тишкову:
— Вы похожи на Рильке… И на Бехера.
— Йоханеса? — деловито откликнулся Леня.
* * *
В Переделкине Виктор Пеленягрэ, прославившийся словами песни «Как упоительны в России вечера»:
— А ты, Ленька, чего сидишь, как сыч, не улыбаешься, ничего? Слышал такого поэта — Пеленягрэ?
— Слышал, слышал, — отвечает Тишков.
— А знаешь, какую я песню написал?
— Знаю, знаю.
— Я всю Россию этой песней поставил на колени! — сказал Витя. — Ничего, что я такой?
— Ничего, поэты, они — тонкие, ранимые, поэтому вынуждены скрываться под личиной…
— …мудозвонов? — подхватывает Витя. — Это враки все. Выдумки и мифы. Поэты — они вот такие, как я. Наглые и прожорливые.
* * *
— Маринка! А ты писательница? — спрашивает Пеленягрэ.
— Да.
— Стишки?
— Нет.
— Ой, обожаю женские романы. Женские романы?
— Нет.
— А ЧТО?Ну, ты хоть один роман-то написала?
— Да.
— Как называется?
— Не скажу.
— Тогда ты врешь, что ты писательница!
* * *
Пеленягрэ за обедом — официантке Алене:
— Я сочинил песню: «Как упоительны в России вечера», слышала? Я этой песней всех поставил на колени!
— Не знаю, — говорит официантка Надя, не очень-то жалующая Витю. — Ее теперь очень редко ставят. Сейчас все больше «Синий-синий иней…»
* * *
В столовую входит убеленный сединой взъерошенный Валентин Устинов, похожий на гонимого короля Лира.
— Ну-ка, что там за Фирсов у вас любимый поэт? — кричит ему Пеленягрэ. — Давайте строку! Какая осталась строка?
— Дело не в строке, — отвечает Устинов, — но в духе, какой он привнес в этот мир. А ты сам не создал даже этой строки, какой ты сейчас бравируешь. Тебя нет в русской литературе! — величественно произносит Валентин Устинов. — Ты написал не «Как упоительны в России вечера», а «как охуительны»! Другой человек привнес это слово — «упоительны», ты мне сам говорил.
