Губернаторы Вайоминга
Гроза была сильной, но недолгой. По улице еще струилась вода, когда в серой громаде тучи забрезжили голубоватые прорехи. Из машины никто не выходил. Роуни припарковалась неподалеку от автобусной остановки, рядом с газетным киоском. С неба упали последние капли, распластавшись на капоте. Без двадцати пять, кряхтя и пыхтя, подъехал автобус из Денвера. Из него вышло одиннадцать пассажиров, Уэйд Уолс был последним. Роуни опустила стекло и окликнула его по имени, но он лишь искоса глянул на них. Они смотрели, как он переходит улицу и открывает двери бара «Рейнджер».
— Это он? Что он там забыл? — Ренти продолжала жевать жвачку до тех пор, пока та жалобно не заскрипела у нее во рту.
Ренти — невысокая худенькая неопрятная женщина в черных облегающих штанах и грубых мужских сапогах, на руках въевшаяся грязь, а на приветливом лице написано нетерпение. Она глядела на человека, который, переходя улицу, перепрыгнул через ручеек дождевой воды.
Ее сестра, Роуни Хамп, пожала плечами. Лоснящиеся от розового масла волосы она собрала в хвост.
— Может, ему пива захотелось? — предположила Ренти, пытаясь настроить радио.
— Он не пьет. Наверное, приключений захотелось на свою задницу, — ответила Роуни.
Роуни нажала нужную кнопку, и они услышали воззвания радиоведущего местной станции, объявлявшего собственное имя таким тоном, словно парень только что обнаружил у себя в ноздре бриллиант.
— А мы должны здесь его дожидаться или зайти в бар?
— Ничего страшного не будет, если мы посидим в машине пару минут.
По радио играли блюз.
— Изображает из себя черт знает что. Тоже мне, шпион нашелся.
Они наблюдали за людьми, входящими и выходящими из бара. Из динамиков доносилась все та же песня про старую черную шляпу.
— Да уж, — вздохнула Роуни. — Не пьет, машину не водит, зато дамбу подорвать — это всегда пожалуйста. Не могу понять, как он сумел втянуть Шая в свои дела. Это было еще до нашего знакомства. Знаешь, а Шай ведь…
В этот момент ручка двери щелкнула, и Уэйд Уолс проскользнул на заднее сиденье. «Только на кровать не клади…» — надрывалось радио.
— Господи, я чуть не умерла со страху, — выдохнула Роуни. — Нельзя же так.
Она выключила радио.
— Я вышел через задний ход и прошел по аллее, — объяснил он.
В машине запахло розовым маслом от его фруктовой жвачки.
— Это моя сестра Ренти, — сказала Роуни. — Приехала на пару недель. Из Таоса, это в Нью-Мексико. Кстати, вы на самом деле полагаете, что вся эта конспирация необходима? Мы же не в кино. Или вы думаете, за вами следят?
Она выехала на дорогу и пристроилась за пикапом с большим прицепом. Женщины слышали у себя за спиной по-собачьи быстрое дыхание Уолса. Будь они в кино, появление этого персонажа обязательно сопровождалось бы резкими отрывистыми мелодиями, исполняемыми на губной гармошке.
— Я этим занимаюсь уже семнадцать лет, — ответил он. — И из дюжины людей, с которыми мы вместе начинали, остался только я. А все потому, что я был осторожен.
— А почему в бар-то зашли?
— Из-за воды. Еще в самолете выпил три бутылочки. И еще две в автобусе.
Ответить на это было нечего, и дальше ехали в тишине. Пока они не свернули на проселочную дорогу, вид у Уэйда Уолса был такой, словно он впал в кому.
— Здесь сухо, — заметил он наконец, пытаясь не показать, что только сейчас очнулся после не особенно приятного сна: Уолсу снилось, будто он все еще в автобусе, пересекает границу штата, а вокруг — рекламные щиты, дешевые заправки, табачные лавки и магазины пиротехники. За окном промелькнули пара продуваемых всеми ветрами городишек и бесконечные ранчо, разбросанные по этим диким местам, как камешки небрежной рукой.
— Добро пожаловать в Вайоминг, — не слишком приветливо откликнулась Роуни. — Добро пожаловать в рай.
Как же, в рай. Он все знал про это место. Горящие свалки, нефтеперерабатывающие заводы, истощенная почва, урановые и троновые рудники, угольные шахты, буровые установки, нефтехранилища, вырубленные леса, загрязненные реки, нефтепроводы, заводы по производству метанола, гибельные для природы дамбы, «Американ Ойл Компани», железные дороги, — и все это скрывается в пустынных на первый взгляд местах. Уэйд Уолс был здесь не в первый раз. И знал, что власти штата предпочитали закрывать на многое глаза, получая федеральные субсидии и налоги. Старые ранчо скупались звездами «кантри» и миллиардерами, вообразившими себя ковбоями, хотя простые люди сплошь и рядом сидели без работы, ютясь в домиках-вагончиках. На этой земле площадью 140 ООО квадратных километров кормились промышленные корпорации и фермеры-республиканцы. Фермеры не понимали, что их песенка спета. Этим людям нужен был хороший урок, и Уолс собирался им его преподать.
— Да уж, — согласилась Роуни. — У нас тут настоящая засуха.
Сестра молчала.
— Засуха, — повторил он, словно услышал это слово впервые, глядя на спутавшиеся волосы и лоснящийся затылок Роуни.
— Перед тем как вы приехали, прошел ливень. Но только в городе. Здесь ни капли.
Ранчо находилось в тридцати километрах от Слоупа — старики называли эти места «бисквитной землей» из-за невысоких холмиков, причиной возникновения которых стали то ли какие-то древние грызуны, то ли мороз. Год выдался сухим, трава успела пожелтеть от жары, а пыльная земля, казалось, дрожала от стрекота кузнечиков, которые прыгали, отсвечивая красновато-коричневым. Кустовые травы задыхались под натиском сорняков.
Роуни еще не успела повернуть, но он и так знал, что они поедут окольными путями — оставят за спиной телефонные столбы и выедут на пустынную, засыпанную гравием колею, которую здесь называют Пьяной дорогой.
В 1882 году Джунипер Хамп добыл много песчаника и с помощью своих шестерых сыновей построил большой двухэтажный дом на ранчо. Во всех четырех углах дома было по камину, и на мансардной крыше возвышалось четыре трубы. Дом был с большими окнами и высокой верандой. Конюшню и сарай сделали из песчаника, задний двор тоже вымостили песчаником — все это изрядно истощило запасы небольшой каменоломни. Сыновья шутили, что если бы песчаника хватило, то отец бы и загон для скота из него соорудил. Роуни заменила перегородки и потолки, а еще она ничего не оставила от старой кухни. Не тронула новая хозяйка только гостиную — там остались и стеклянный шкаф тех времен, и обитый зеленым бархатом диван.
На кухне Ренти смогла разглядеть Уэйда Уолса получше: лицо немного одутловатое, нижняя губа выпирает, как у окуня. В учтивой улыбке гость обнажил ряд ровных желтоватых зубов. Издалека этого человека с портфелем из кожзаменителя можно было принять за сотрудника какой-нибудь адвокатской конторы. Вблизи же он производил странное впечатление. Ноги все время напряжены, словно перед прыжком, а костюм сшит из непонятного грубого материала, причем швы очень неровные.
Уэйд Уолс быстро смекнул, что в этом доме сейчас заправляют женщины.
— А где же Шай?
Когда этот человек говорил, лицо его оставалось неподвижным, а челюсть двигалась так, будто им управляет кукольник.
— Мне и самой интересно. Еще во вторник рано утром уехал. И не сказал, куда.
— Как это понимать?
Они стояли на кухне, не двигаясь, как персонажи мультфильмов, у которых шевелились только губы.
— Думаю, он может быть в Монтане. Кажется, Шай что-то говорил о Монтане. Там вроде буйволов забивают.
«Лучше бы сказала, что там газоны стригут».
— Это было еще два года назад. Оставшиеся буйволы живы, они в полном порядке. И до зимы с ними ничего не случится.
— Ну, тогда не знаю. У Шая вечно куча дел. Он все время твердит про махинации с землей, про сыщиков каких-то. А помимо всех этих ваших глупостей ему ведь еще надо и делом заниматься, он же лошадей страхует, да и у меня свой бизнес. У нас же не гостиница, он не выписывается, когда уезжает. Бывает, и на неделю уезжает.
На последней фразе ее голос слегка дрогнул.
— Звучит забавно, — сказала Ренти.
Эта женщина с растрепанными волосами скучала по таосским вечерам, даже по столпотворению туристов, ослепленных блеском серебряных украшений. Большинство их составляли пожилые пары, которые приезжали вчетвером на одной машине. Мужчины сидели впереди, откуда было видно все, а женщинам доставалось заднее сиденье, как собакам, и оттуда можно было увидеть разве только ограждение шоссе и сваленный на обочине мусор.
Кем она только ни работала: помощницей в асфальтоукладочной бригаде (Ренти махала флажками, предупреждая водителей о ведущихся работах), оператором машины по упаковке свечей, продавщицей в маленьких художественных галереях, девочкой на побегушках у мастера по оргстеклу, рабочей сцены в театре, после чего ее взяли в Галерею Мулшу. Там Ренти наклеивала муслин на обратную сторону пожелтевших карт и чинила старые карты в свитках, а однажды вечером оказалась на столе вместе со своим начальником Пэном, и они занялись любовью. Этого оказалось достаточно, чтобы через месяц Пэн, неся ей пару бутылок и тарелку фаршированного перца чили, серьезно призадумался о своих чувствах. Ренти была грубовата, ее нельзя было назвать красивой женщиной, но в длинном облегающем платье с глубоким вырезом она была неотразима. В тридцати километрах от Энджел-Файр они нашли маленькую глиняную хижину, одной из стен которой служил трейлер. Пэт таскал в патио большие оранжевые горшки, а она выращивала разные травы. Они подобрали на улице немецкую овчарку. Пес оказался добрым и послушным — такого не страшно посадить на заднее сиденье машины. И все у них было хорошо, но год спустя Ренти собрала вещи и уехала, пообещав вернуться через несколько недель. Она хотела съездить в Вайоминг навестить сестру. На следующую ночь ей приснился кошмар: будто она стоит перед котлом, в котором варится чихуахуа, и она наливает себе этой похлебки, а сваренное животное скромно интересуется, не могла бы Ренти отвезти его к ветеринару после обеда, если у нее найдется время.
