"Посягательство на закон о правах квартиронанимателей. Помни, Цергибель![8]Долг платежом красен! Выхожу из партии предателей". "Аманулла под английским контролем. Индия в неведении".
Напротив, у радиомагазина Уэбба (к сведению покупателей! Заряжаем один аккумулятор бесплатно), стоит бледная девица в бархатном пальто и надвинутой на самые глаза шапочке и как будто о чем-то усиленно размышляет. Рядом шофер такси думает: поедет или нет? Может, денег не хватает. А может, ждет кого? Но та только слегка сгибается в пояснице, словно вывихнула что-то, а затем снова пускается в путь. Ей просто немного нездоровится — у нее часто бывают какие-то ноющие боли внутри. Она готовится к экзаменам на учительницу, посидит сегодня дома и сделает себе согревающий компресс, а к вечеру боли у нее всегда стихают.
ПОКА ТИХО. ПЕРЕДЫШКА. РЕОРГАНИЗАЦИЯ ПРЕДПРИЯТИЯ
Вечером, в четверг 9 февраля 1928 года, когда в Осло пало социал-демократическое правительство, в Штутгарте заканчивались шестидневные велогонки с лидерами (победителями вышли гонщики Ван Кемпен и Франкенштейн, набрав 726 очков и покрыв расстояние 2440 километров), а положение в Саарской области, по-видимому, обострилось, в тот же февральский вечер (одну минуточку! Перед вами заморская красавица, таинственная незнакомка. Ответьте на ее вопрос — вы уже пробовали сигареты "Калиф" табачной фабрики братьев Гарбати?)… так вот, в этот вечер Франц Биберкопф стоял на Александерплац у тумбы для афиш и внимательно изучал объявление о митинге протеста союза огородников и садоводов районов Трептов — Нейкельн и Бриц в большом зале Ирмера; повестка дня: о незаконном увольнении с работы членов союзов. Ниже красовались плакаты: "Как избавиться от астмы" и "Прокат маскарадных костюмов, богатый выбор для дам и кавалеров". И вдруг смотрит — рядом с ним коротышка Мекк. Эге, да ведь это Мекк! Знаем такого! Старина Мекк!
— Ах, Францекен, Францекен, — повторял Мекк, вне себя от радости. — Франц, братишка, ты ли это — глазам не верю, как будто с того света! Я готов был поклясться, что…
— Ну, в чем поклясться? Думал, я опять что-нибудь выкинул? Нет, брат, полный порядок.
Они жали друг другу руки, обнимались так, что кости трещали, с силой хлопали друг друга по плечу, шатаясь после каждого удара.
— Давно мы не виделись, Готлиб, такая уж судьба, А я ведь здесь торгую.
— Здесь, на Алексе? Да что ты говоришь, Франц, как же это мы с тобой ни разу не встретились? Ведь поди сколько раз бежали друг другу навстречу, да, видно, глаза не туда глядели.
— Верно, так оно и было, Готлиб.
Взялись под руку и пошли по Пренцлауерштрассе.,
— А помнишь, Франц, как ты гипсовыми статуэтками торговать собирался?
— Не разбираюсь я в статуэтках. Тут культура нужна, а мы народ темный. Торгую вот снова газетами, ничего, кормиться можно. Ну, а ты, Готлиб?
— Я торгую на Шенгаузераллее с лотка мужским платьем — непромокаемыми куртками и брюками.
— А откуда у тебя вещи?
— Ты все такой же, Франц, все спрашиваешь "откуда?" да "как?". Так только девицы спрашивают, когда хотят получать алименты.
Франц помрачнел, с минуту молча шагал рядом с Мекком, а потом сказал:
— Смотри, влипнешь ты со своими штучками!
— То есть как это "влипнешь", какие-такие "штучки", Франц? Дело есть дело, товар надо покупать умеючи.
Франц не хотел идти дальше, встал, заупрямился. Но Мекк не отставал — болтает, не закрывая рта, уговаривает:
— Зайдем в пивную, Франц, может быть, встретим там этих скотопромышленников — помнишь, которые судились? Сидели с нами на собрании, где ты себе справку достал. Сели они в калошу со своим процессом. Не послушали меня, показали под присягой, теперь изволь выставлять свидетелей, чтоб подтвердили ихние показания. Несдобровать им, брат, свернут они себе шею.
— Нет, Готлиб, я уж лучше воздержусь.
Но Мекк не уступал, и Франц сдался, ведь как-никак это был его добрый старый приятель, пожалуй лучший из всех, за исключением, конечно, Герберта Вишова, но тот стал сутенером, и Франц знать его больше не желает. Зашагали они под ручку по Пренцлауер-штрассе — "Вина, коньяки, ликеры", "Ателье мод", "Варенье, маринады", "Шелка. Дамы света предпочитают натуральный шелк!".
А когда пробило восемь, Франц сидел в пивной с Мекком и еще каким-то немым человечком, который объяснялся знаками. Пир у них шел горой. Франц угощал. Он словно ожил, с наслаждением ел и пил — две порции айсбейна подряд, а потом фасоль со свининой и пиво — кружку за кружкой, Мекк и немой только диву давались. Они сели вплотную друг к другу и облокотились на столик, чтоб никто не подсел, только худая, как щепка, хозяйка не отходила от них: подавала, убирала, наполняла стаканы. За соседним столиком сидели трое пожилых мужчин, которые время от времени поглаживали друг друга по лысинам. Франц с набитым ртом ухмыльнулся и подмигнул в их сторону:
— Что это они там?
Хозяйка придвинула ему горчицу;
— Ну, видать, любят друг друга.
— Похоже на то.
И все трое загоготали, чавкая и давясь. А Франц то и дело повторял:
— Надо себя побаловать! Здоровому человеку побольше есть надо. С пустым брюхом много не наработаешь.
Скот прибывает в Берлин по железной дороге из провинций: из Восточной Пруссии, Померании, Западной Пруссии, Бранденбурга. Блеют овцы, мычат коровы, спускаясь по сходням. Свиньи хрюкают, обнюхивают землю. Вот она, твоя судьба. Бредешь в тумане. Бледный молодой человек берет топор — хрясь! И в тот же миг погасло сознание, пустота…
В девять часов приятели отвалились на спинки стульев, сунули сигары в жирные губы, закурили, сыто отрыгивая.
Тут-то оно и началось.
Прежде всего в пивной появился какой-то юнец, повесил на гвоздик пальто и шляпу, сел за пианино и давай отхватывать.
Народ подходил. У стойки несколько человек затеяли спор. Рядом с Францем за соседний столик уселись двое пожилых в кепках и один помоложе в котелке; Мекк окликнул их, завязался разговор. Тот, что помоложе, с черными сверкающими глазами, бывалый парень из Хоппегартена, рассказывал:
— Так вот, приехали в Австралию — и что же они видят? Песок, голая степь, и ни деревца, ни травинки, ни черта. Пустыня, да и только. А по ней бродят стада желтых овец, их там миллионы. Дикие были овцы. Ими англичане и кормились первое время. А потом и вывозить их стали в Америку.
— Больно нужны американцам овцы из Австралии.
— В Южной-то Америке? Нужны, будь уверен!
— Да ведь у них там быков хоть отбавляй. Они и сами не знают, что с ними делать, — больно много их.
— То быки, а то овцы. Шерсть, понимаешь. Там ведь негров полным-полно, а негр холода не выносит! Англичане получше тебя знают, куда им сбывать своих овец. За англичан, брат, не беспокойся! Но ты лучше послушай, что стало с овцами. Тут вот один рассказывал — сейчас в Австралии овец днем с огнем не сыщешь. Будто и не было. А почему? Куда девались овцы, спрашивается?
— Волки их задрали, что ли?
— Какие там волки! — отмахнулся Мекк. — Тоже, скажешь: волки! Не волки, а э-пи-зо-о-ти-и. Это бич божий для страны. Начнется падеж скота, и делай что хочешь.
Но парень в котелке не соглашался, что тут все дело в эпизоотиях.
— Эпизоотии — это, конечно, бывает. Где много скота, там и падеж. А потом падаль гниет, заражает все кругом. Но только тут причина не та. Тут как пришли англичане, да как начали за овцами гоняться — так те стадами в море побежали, да и утопли там. Такая поднялась паника среди овец, как стали их ловить да в вагоны грузить, они тысячами кинулись в море.
А Мекк:
— Ну? Это, брат, англичанам только на руку. Пускай кидаются в море. А англичанин, не будь дурак, суда подогнал. Не надо и за провоз по железной дороге платить.
— "За провоз"! Смотри, какой догадливый. Да ведь сколько времени прошло, пока англичане вообще заметили, что дело не ладно. Ведь они все отправились в глубь страны — знай ловят овец и загоняют их в вагоны. Страна огромная, а порядка, как всегда, поначалу нет! Ну, а потом хватились, да поздно. Овцы-то уже, конечно, в море покидались и опились соленой водой.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Подумай сам — скажем, тебе пить хочется, а тебя на пустой желудок напоят этой дрянью соленой. Что с тобой будет?
— Значит, нахлебались и околели?
— А то как же? Говорят, тысячами валялись там на берегу моря, и смердело там ужасно. Уж их убирали-убирали…
— Да, — подтвердил Франц, — скот — штука тонкая, скот, он обхождения требует. Тут, брат, особая статья. А кто в этом ничего не смыслит, тому лучше и не браться.
Все были потрясены. Выпили, посокрушались по поводу зря загубленных денег; чего только не бывает на свете! Вон в Америке даже пшеницу гноят, урожаи на корню губят — всяко случается!
— Это еще что, — заявил черноглазый из Хоппегартена, — я вам про Австралию еще и не такое рассказать могу. Об этом публика ничего не знает, в газетах не пишут, а почему — неизвестно. Верно, иммигрантов не хотят отпугивать. Например, есть там ящерицы, прямо допотопные, в несколько метров длиною, этих ящериц даже в зоологическом саду не показывают, потому что англичане не разрешают. Наши-то матросы с одного корабля поймали такую, стали было показывать в Гамбурге. Куда там — моментально от начальства вышло запрещение. Что ж, ничего не попишешь. А живут эти ящерицы на болотах в трясине, и никто не знает, чем они питаются. Однажды в такую трясину несколько грузовиков провалилось; так их даже вытаскивать не стали. Понял? Никто и подступиться не рискнул. Вот как!
