— Что, бродяга? — Петров присел и погладил собаку. — Жив еще, курилка? Ну, молодец, хороший пес!
— Говорят, усыпить надо, чтобы не мучился, — сказала Надежда Егоровна. — Да разве рука поднимется? Пусть уж лучше так, своей смертью. Ну, пойдем к отцу.
Георгий Петрович смотрел в комнате телевизор — безучастно уставился на экран с пляшущими в рекламе пива девицами.
— Посмотри-и-и, кто к нам при-е-ехал! — нараспев, как к ребенку, обратилась к нему Надежда Егоровна.
Отец медленно отвел взгляд от телевизора, не сразу, через несколько секунд узнал сына, заморгал глазами и плаксиво сморщился:
— Паалик!
Петров подошел, обнял отца, поцеловал:
— Все! Не плачь! Приехал, все в порядке. Ну, успокойся!
Год назад у отца случился инсульт. Какой-то мелкий сосуд лопнул в мозге, и крепкий шестидесятитрехлетний мужчина превратился в инвалида. Правые рука и нога у него плохо действовали, речь стала невнятной. Но более всего Павла поразило тогда, как изменился характер отца. Прежде молчаливый, спокойный, он превратился в капризного, требовательного ребенка, который как к сладостям относился к лекарствам — просил дать ему побольше таблеток и микстур. Раньше Павел никогда не видел, чтобы отец плакал, теперь он ронял слезу по любому поводу: сцена в кино, легкая боль в руке, чей-то громкий голос — все могло дать повод к слезам, которым Георгий Петрович предавался с немужским удовольствием. Врачи сказали — это следствие поражения мозга, эмоции изменены, не обращайте внимания и не потакайте капризам. Мама так и говорила: «Не отец, его болезнь плачет».
Из всей семьи наиболее спокойно и разумно встретила несчастье Надежда Егоровна. Она ушла с завода пластмасс, на котором всю жизнь проработала лаборанткой, и окружила отца заботой. У нее естественно получилось изменить к нему отношение. Прежнее «как Георгий сказал, так и будет» превратилось в «чем бы дитя ни тешилось». Надежда Егоровна не обижалась на капризы и терпеливо сносила причуды. На руках у нее было два инвалида — муж и собака. Она говорила сыну по телефону: «Что-то мои инвалиды хандрят» или «Хорошо сегодня покушали: отец куриный окорочок полностью съел, а Лентяйка бульон похлебал».
Петров открыл чемодан и стал доставать приготовленные Зиной подарки. Маме — летнее платье, босоножки и электрический консервный нож, отцу — спортивный костюм и упаковку дорогих импортных витаминов. При виде лекарств глаза Георгия Петровича загорелись, но жена отобрала у него баночки с капсулами:
— Гошеньке нельзя все сразу! Я буду давать Гошеньке по одной, хорошо?
Петров видел отца третий раз после инсульта, и он не мог, как мама, перестроиться, взять другой тон, поэтому делал вид, что ничего не случилось.
— Папа, что происходит? — спросил Петров. — Почему мама моет лестницы в подъезде? Как ты допустил?
— Не знаю, — испуганно ответил Георгий Петрович и посмотрел на жену:
— Надя, скажи!
— Потом, — отмахнулась Надежда Егоровна. Историю с подъездом она приберегла напоследок. — Павлуша, тебе с дороги помыться надо. А я — на кухню, обед готовить. Только скажи мне, как там Зиночка и детки?
За сына, чьи хулиганские поступки в детстве не раз подводили к воротам колонии для малолетних преступников, у Надежды Петровны болела душа.
Она боялась его богатства. К невестке и внукам относилась как к подарку Небес — не могла нарадоваться.
* * *
История с подъездом тянулась уже несколько месяцев. Уйдя с работы и наладив быт инвалидов, Надежда Егоровна решила навести порядок в подъезде Покореженные ржавые перила, облупленные стены, украшенные надписями и следами загашенных сигарет, разбитые ступеньки, изуродованные почтовые ящики и хлипкая входная дверь — подъезд представлял собой точную копию соседних и служил наглядным доказательством того, что люди махнули рукой на жизнь за своим порогом.
Надежда Егоровна начала с того, что подмела мусор и помыла полы с пятого по первый этаж. И встретила ожесточенное сопротивление жэковской уборщицы подъездов бабы Клавы. Во времена петровского детства таких должностей не было — соседи мыли свои этажи по очереди, и чистота была не в пример сегодняшней. Но лет десять — пятнадцать назад самодеятельную уборку заменили централизованной. С тех пор и началась разруха.
Баба Клава устроила Надежде Егоровне скандал, орала на лестничной клетке:
— Подсиживаешь меня! Мне положено раз в неделю! У меня семь подъездов! Я за каждым грязь подтирать не обязанная!
— Клава, — пыталась успокоить ее Надежда Егоровна, — что ты беснуешься? Ну, убрала я один раз, смотреть ведь противно…
— А кто гадит? У самих пес подыхающий, небось он и не доносит.
— Что ты говоришь! — возмутилась Надежда Егоровна. — Наша собака не ходит в подъезде.
— Не надо ля-ля! Би-би задавит!
Надежду Егоровну, муж которой впал в детство, больно задело выражение, подхваченное бабой Клавой у внуков. Мама Петрова стала мыть полы и убирать постоянно, в том числе и в дни, когда баба Клава с утра уже повозила грязной тряпкой по ступенькам.
Уборщица вела активную пропагандистскую кампанию среди соседей, ловко нащупав болевую точку: Надька с пятого этажа ступеньки скоблит, чтобы показать, какие вы свиньи.
Общественность разделилась на два лагеря — сторонников уборщицы и сочувствующих Надежде Егоровне. Вторые оказались в меньшинстве. Деятельность мамы Петрова служила укором остальным хозяйкам.
Разведка из числа сторонников доносила Надежде Егоровне, что баба Клава перешла к активным действиям, то есть к вредительству. С вечера вымытый пол наутро был усеян мусором; Надежда Егоровна купила на свои деньги краску, начала красить стены подъезда, они не успевали просохнуть, как появлялись похабные надписи. Поставила на подоконники цветы в горшочках — их сбросили на пол.
Петров три дня терпеливо слушал рассказ мамы о подъездной склоке. Лично отловил на третьем этаже вечером подростков, которые курили, бросали окурки на пол и пили пиво. С любителями подъездной романтики он провел разъяснительную работу. До рукоприкладства дело не дошло, хватило призывов к совести и угроз, сформулированных доступным народным языком. А потом Петров столкнулся вовсе с несусветным — застал бабу Клаву, которая.., мочилась в углу площадки.
— Что же вы делаете? — пробормотал Петров.
Баба Клава смутилась только в первую секунду.
Боевой пыл к ней вернулся быстро.
— Не твое собачье дело! — нахально заявила вскочившая уборщица обескураженному Петрову.
Баба Клава приняла позу готовности к словесной схватке: руки в боки, ноги на ширине плеч, ноздри трепещут.
— Вам лечиться надо, — сказал Петров. — Вы же больная на всю голову!
— Ах ты, щенок! — открыла рот баба Клава.
Но Петров ее перебил, гаркнул:
— Молчать! Все! Мое терпение кончилось. Еще раз увижу вас в подъезде — засажу в психушку. Ясно?
— Ой-ой! Испугалась я тебя! Подумаешь, приехал, видали мы таких!
Петров разозлился не на шутку. Он пошел на бабу Клаву с кулаками:
— Карга старая! Ты с кем связываешься? Ты кого на испуг берешь? Ты думаешь, меня можно как маму? Да я тебя — в лепешку! На молекулы разберу, в морг нечего относить будет.
Баба Клава испуганно затрусила вниз по лестнице.
Следом шел Петров и изрыгал проклятия и угрозы.
Он опомнился, когда уборщица выскочила на улицу, а сам он оказался перед входной дверью. Хорош, нечего сказать! Набросился на старуху, словно дело касалось чего-то жизненно важного. Живут они здесь как в замедленном кино. У него за три дня мозги стали плесенью покрываться.
На следующий после стычки с бабой Клавой день Петров нанял бригаду строителей. Они сделали ремонт, привели подъезд в идеальное состояние — хоть делегации зарубежные приводи. Поставили кодовый замок и домофоны, на первом этаже оборудовали комнатку консьержа со стеклянной витриной, топчаном, столом, креслом и монитором камеры наблюдения за входной дверью. Через бюро по трудоустройству Петров нанял четырех пенсионеров, которые должны были нести вахту сутки через трое.
Петров отмахивался от робких попыток мамы остановить его: «Павлик, это такие деньги! Мы как-нибудь сами. Сколько же ты потратил? Они импортной краской потолки красят! Поди, не дворец, а ты расходуешься. Лучше бы детям что-нибудь купил!»
Приехавшая с дачи сестра Татьяна тоже не высказала восторгов по поводу нового качества жизни.
Петров ее прямо спросил:
— Чего ты носом крутишь? Что тебе не нравится?
— Ты мне не нравишься! Зачем маму удовольствия лишил?
— Я лишил? — возмутился Петров. — Удовольствия за бабой Клавой подтирать? Сестричка, у тебя все дома? — Он постучал пальцем по лбу.
— Думаешь, ты один правильный и умный? Одним махом всех побивахом. Ничего подобного! Для мамы подъездная эпопея как отдушина была. Кого она целыми днями видит? Больных отца и Лентяйку. Чем занимается? Горшки за ними выносит. А тут она для общества что-то делала, интрига закрутилась, кровь быстрее побежала, у нее интерес появился, новые переживания. Для тебя это мелко, смешно и абсурдно — воевать с придурочной бабой Клавой, обсуждать с соседями выходки подростков-вандалов, а для мамы — настоящая жизнь.
