К рассвету, преодолев дождливую ночь, мы прибыли в затянутый серым туманом приморский городишко Крессент-сити, припарковали грузовик в песке возле пляжа и часок поспали. Затем он купил мне завтрак (блины и яичница; ему, должно быть, порядком надоело платить за меня), мы расстались, и я стал выбираться из Крессент-сити на шоссе 199, ведущее на восток, чтобы вернуться на главную автостраду 99, которая вынесет меня к Портленду и Сиэтлу быстрее, чем более живописная, но медленная дорога вдоль побережья.
Тут вдруг я ощутил такую свободу, что пошел не по той стороне дороги и оттуда голосовал, – шел, как китайский святой, в Никуда, низачем, просто шел на свою гору радоваться. Бедный маленький ангельский мир! Мне вдруг стало все равно: подумаешь, и пешком дойду. Но именно потому, что я шел, пританцовывая, по другой стороне, и мне было наплевать, – мне немедленно стало везти. Остановился рабочий с золотых приисков, с маленьким трактором впереди, который вел его сын, и мы долго беседовали о лесах, о горах Сискийу (по которым продвигались к Грантс-Пасс, штат Орегон), о том, как надо печь рыбу: он сказал, что надо разжечь костер в чистом желтом песке у ручья, потом отгрести угли, зарыть рыбу в песок и оставить на несколько часов, а потом откопать и счистить песок. Мой рюкзак и мои планы весьма заинтересовали его.
Он выкинул меня в горной деревушке, очень похожей на Бриджпорт, Калифорния, где мы с Джефи грелись на солнышке. Я отошел на милю и прилег вздремнуть в лесу, в самом сердце гор Сискийу. Проснулся я в неведомом китайском тумане, с чрезвычайно странным чувством. Отправился дальше тем же манером, по неправильной стороне; от Керби до Грантс-Пасса меня вез блондин-торговец подержанными автомобилями, а потом, после того как жирный ковбой за рулем грузовика с гравием, злорадно ухмыляясь, нарочно чуть не наехал на мой рюкзак, подобрал меня печальный парнишка-лесоруб в каске, мчавшийся с огромной скоростью по сонной долине, то взлетающей вверх, то ныряющей вниз, до Каньонвилла, где, как во сне, остановился шизовый грузовик-магазин, полный перчаток и рукавиц на продажу, и шофер, дружелюбный Эрнест Петерсен, всю дорогу болтая (причем настоял, чтобы я сел на сиденье лицом к нему, так что ехать пришлось спиной вперед), довез меня до Юджина, штат Орегон. Он говорил обо всем на свете, дважды купил мне пива, несколько раз останавливался на заправках и развешивал свой товар.
«Мой отец был великий человек, – заметил он, между прочим, – он говорил: в этом мире больше козлов, чем коз». Он был страстный болельщик, ходил на соревнования с секундомером и бесстрашно и независимо разъезжал на собственном грузовике, игнорируя местные попытки записать его в профсоюз.
На алом закате мы распрощались у прелестного пруда в окрестностях Юджина, где я собрался ночевать. Я расстелил спальник под сосной в густых зарослях, через дорогу от уютных пригородных коттеджиков, откуда меня не могли увидеть, да и как они могли увидеть, если все равно смотрели телевизор. Я поужинал и проспал двенадцать часов, только один раз проснулся среди ночи, чтоб намазаться средством от комаров.
Утром моему взору предстало мощное начало Каскадов, того самого горного хребта, на северном краю которого, возле самой Канады, в четырехстах милях отсюда, находилась моя гора. Утренний ручей оказался мутным – через дорогу лесопилка. Я умылся в ручье и отправился в путь, кратко помолившись над четками, теми, что подарил мне Джефи на привале на горе Маттерхорн: «Поклон пустоте божественной бусины Будды».
На открытом шоссе меня тут же подхватили два крутых молодчика и довезли до окрестностей Джанкшн-сити, где я выпил кофейку, прошел пешком пару миль до придорожного кафе поприличнее, поел блинов и зашагал дальше по каменистой обочине, раздумывая, доберусь ли когда-нибудь до Портленда, не говоря уже о Сиэтле; тут меня подобрал смешной светловолосый человечек, маляр, в заляпанных краской башмаках, у него было четыре пинтовых банки холодного пива, потом он останавливался у придорожной таверны, потому что хотел еще пива, в конце концов мы оказались в Портленде и неслись по гигантским вечным мостам, которые расходились за нашей спиной, пропуская крановые баржи в дымный речной портовый город, окруженный поросшими сосною горами. В центре Портленда я сел на двадцатипятицентовый автобус до Ванкувера, штат Вашингтон, там съел кони-айлендский гамбургер – и опять на шоссе 99, где меня взял милый молодой усатый оки-бодхисаттва с одной почкой и сказал: «Вот здорово, теперь есть с кем поговорить», и везде, где мы останавливались выпить кофе, ужасно серьезно играл в пинбол; кроме того, он подбирал всех стопщиков: сначала здоровенного, растягивающего слова оки из Алабамы, потом безумного матроса из Монтаны, развлекавшего нас мудреными беседами, и так, на скорости восемьдесят миль в час, мы выскочили к Олимпии, штат Вашингтон, а оттуда, по извилистым лесным дорогам – к военно-морской базе в Бремертоне, Вашингтон, и теперь все, что отделяло меня от Сиэтла – был пятидесятицентовым паром!
Мы попрощались, и вместе с бродягой-оки я взошел на паром, причем заплатил за него, в знак благодарности за свое потрясающее везение в дороге, и даже отсыпал ему пару горстей орехов с изюмом, которые он жадно сгрыз, так что я поделился с ним еще салями и сыром.
Пока он сидел в главном отсеке, а паром отчаливал, я поднялся на палубу – врубаться, наслаждаться моросящим холодным дождиком и Пьюджет-Саундом. До Порт-Сиэтла плыть предстояло час; за поручнем я нашел заначенную кем-то и прикрытую журналом «Тайм» водку, полпинты, да и не заметил, как выпил ее; достал из рюкзака теплый свитер, поддел под непромокаемую куртку и в полном одиночестве расхаживал по умытой туманом палубе в каком-то диком лирическом восторге. Внезапно я понял, что Северо-запад неизмеримо круче, чем я себе представлял по рассказам Джефи. По всему горизонту на многие мили громоздились невероятные горы, упираясь в разорванные облака, гора Олимпус, гора Бейкер, громадная оранжевая лента во мгле под простирающимися к Тихому океану небесами, ведущими, я знал, к Хоккайдо, к Сибири, к бескрайним заброшенностям мира. Присев у капитанской рубки, я слушал, как внутри по-марк-твеновски переговариваются шкипер и рулевой. Впереди в сгустившемся сумеречном тумане светилась надпись: «Порт Сиэтл». И тут все, что рассказывал мне Джефи о Сиэтле, стало просачиваться в меня, как холодный дождь: теперь я уже не просто думал об этом, а видел это и чувствовал. Сиэтл в точности соответствовал рассказам Джефи: сырой, громадный, лесной, горный, холодный, бодрящий, будоражащий. Паром ткнулся в причал на Аляскан-Уэй, и я сразу же увидел тотемные столбы в старых лавчонках и древний стрелочный паровозик образца 1880 года с заспанными кочегарами, пыхтящий вдоль берега, туда-сюда, словно выкатившийся из моих собственных снов, старинный американский кизи-джонсовский локомотив, я такие только в вестернах видел, но он пахал вовсю, таская вагончики в дымной мгле волшебного города.
Я немедленно отправился в хорошую чистую гостиницу на скид-роу, «отель Стивенс», снял комнату на одну ночь, принял горячую ванну и хорошенько выспался, а наутро, побрившись, вышел прогуляться по Первой Авеню и совершенно случайно набрел на магазины «Доброй воли», где продавались отличные свитера и красное теплое белье, а потом прекрасно позавтракал с пятицентовым кофе в утренней торговой толпе, под синим небом с несущимися облаками, под шум Пьюджет-Саунда, искрящегося, танцующего вокруг старых причалов. Настоящий Северо-запад! В полдень, радостно упаковав в рюкзак новые шерстяные носки, банданы и так далее, я выписался из гостиницы, прошел несколько миль пешком до шоссе 99 и со многими короткими пересадками успешно двинулся вперед.
Вот на северо-востоке показались Каскады – невероятные пики, искореженный камень, заснеженные просторы, – сильное зрелище. Дорога бежала по сонным плодородным долинам Стилаквамиша и Скэджита, богатые черноземные долины с фермами и пасущимися коровками на могучем фоне заснеженных гор. Чем дальше на север, тем выше горы, так что под конец я уже начал побаиваться. В числе прочих подвез меня один парень, с виду аккуратный очкарик-адвокат на старомодной машине, но оказалось, это знаменитый гонщик Бэт Линдстром, а в старомодную колымагу вмонтирован новенький мотор, позволяющий выжимать сто семьдесят миль в час. Он лишь слегка намекнул на это, проскочив на красный свет, так что я услышал глубокий мощный рев двигателя. Потом был лесоруб, который, как выяснилось, знаком с лесниками в тех краях, куда я направлялся: он сказал, что долина Скэджита уступает по плодородию разве что долине Нила. Он высадил меня на шоссе 1-Г, узкой дорожке, которая вывела на 17-А, – та уже внедрялась в самое сердце гор и заканчивалась тупиком, уже как грунтовая дорога, на дамбе Дьябло. Да, теперь я оказался в настоящих горах. Меня подвозили лесорубы, фермеры, старатели с урановых рудников, с ними я доехал до последнего большого города долины Скэджита, Сидро Вулли, города сельскохозяйственной торговли, и выехал из него, а дорога все сужалась, все извилистее крутилась среди скал, и Скэджит, который мы пересекали по шоссе 99 как полноводную неторопливую реку, отороченную заливными лугами, превратился в чистый поток растаявшего снега, клокочущий среди скользких коряг. По обеим сторонам дороги выросли утесы. Снежные вершины исчезли из виду, но присутствие их ощущалось все сильнее.
