И сгинул.
На перроне оцепенело стояли его жена и дочь, раздавленные несчастьем.
Рявкнул гудок. Паровоз окутался паром.
— Дагмар! Фрау Фишер! — закричал Пауль. — Садитесь в вагон! Уезжайте!
На него оборачивались. Одни — с нескрываемой враждебностью. Другие — удивленно.
Удивился и Отто. В юношеском эгоизме он возликовал, когда любимая осталась. Но уже в свои тринадцать Пауль соображал лучше.
— Ты знаешь, что будет, — сказал он. — Они всегда карают родственников. Если Даг не уедет сейчас, не уедет вообще.
Вовсе не дурак, Отто понял, что брат прав.
— Езжай, Даг! — вдруг завопил он. — До самой крыши Эмпайр-Стейт-билдинга!
Затрещина оборвала его клич.
— Заткнись, парень! — не стерпел билетный контролер. — Чего разорался у моего турникета? Да еще из-за жидовки.
— Пошел на хер! — окрысился Отто и вновь крикнул: — Дагмар! Уезжай!
Но поезд уже тронулся, а две окутанные паром женские фигуры лишь оцепенело смотрели на свой вагон, проплывший мимо них, потом на следующий и тот, что за ним… Наконец они остались одни на пустой платформе.
Потом мать и дочь побрели назад к турникету. Зеваки глумливо усмехались. Контролер держался надменно и властно, словно железнодорожная форма приобщала его к полицейской акции.
— Проходите, — бессмысленно приказал он. — Ваш поезд ушел, вы опоздали. Шагайте отсюда.
Совершенно растерянная фрау Фишер топталась перед турникетом, слепо глядя перед собой. Дагмар посмотрела на мать и расплакалась.
Пауль принял командование.
— Идемте на стоянку такси. — Он взял фрау Фишер под руку. — Вам нужно домой.
Голос его помог ей очнуться.
— Да, — сказала она. — Спасибо, Пауль, ты прав. Нужно ехать домой.
Пауль повел фрау Фишер к выходу, Отто шел с Дагмар.
— Классно выглядишь, — помолчав, сказал он. — Я еще не видел тебя в чулках.
На заплаканном лице девочки промелькнула улыбка.
— Теперь тебе надо меня защищать, — ломким голосом сказала Дагмар. — Ты это понимаешь, да? Вам с Паулем придется меня оберегать.
— Ну само собой, — ответил Отто.
Через месяц Исаак Фишер предстал перед судом за клевету на Германское государство и его службы. Единственным свидетелем защиты был американский фоторепортер, у которого, как злорадно сообщала геббельсовская пресса, не имелось никаких фотографий для подкрепления своих голословных утверждений. Вдобавок он оказался внуком еврейки, что, похоже, стало еще одной уликой обвинения.
Два других возможных свидетеля защиты в суде не появились. Братья Штенгель навестили фрау Фишер в ее особняке в Шарлоттенбург-Вильмерсдорф, готовые прийти в суд и рассказать обо всем, что в день бойкота видели на Курфюрстендамм.
— Какие вы славные мальчики! — Фрау Фишер сидела в роскошной гостиной — еще не украденном атрибуте прежней жизни. — Но вряд ли свидетельство двух молодых евреев что-либо изменит. Только беду накличете, на себя и на родителей.
Обвинение было гораздо представительнее. Двадцать штурмовиков засвидетельствовали, что Фишеру лишь было сделано внушение за отказ убрать несанкционированный лозунг оскорбительного содержания, вывешенный над входом его магазина. Пришлось самим снять транспарант. Гестаповский офицер и сотрудник министерства образования и пропаганды, позже прибывшие к месту события, показали, что никакого насилия не применялось и подобные обвинения есть не что иное, как измышления проеврейской американской прессы, извращающей факты. В результате суда американского посла вызвали на Вильгельмштрассе и вручили ему ноту министерства иностранных дел.
Герр Фишер получил десять лет исправительных работ с отбытием наказания в новом концлагере Дахау. Однако уже через три месяца он погиб. По официальной версии, его застрелили при попытке к побегу, но тело вдове не показали.
Инструктаж
Лондон, 1956 г.
И вновь Стоун сидел за столом с чайными чашками и телефоном тридцатых годов; перед ним восседал пухлый коротышка, из угла поглядывал худощавый молчун. Верный традиции, пузан уже приступил к печенью.
— Надо маленько поднатаскать вас в шпионском ремесле, — сказал Питер Лорре. — Основные шифры, система связи. Конечно, за вами будут следить. Там следят за всяким, кто прибыл с Запада, уж сотрудником МИДа еще как заинтересуются. Едва попытаетесь связаться с Дагмар Штенгель, об этом сразу узнают.
— Они уже знают, — негромко, но твердо ответил Стоун. — Это подстава. Дагмар мертва. Письмо не от нее.
— Что ж, это, конечно, возможно, — согласился Богарт.
— Больше чем возможно. Это правдоподобно. В сто раз правдоподобнее того, что Дагмар — восточногерманский агент. Вам не хуже меня известно, что в Штази антисемитизм еще сильнее, чем в КГБ. Евреев туда не берут. Особенно таких, кто не имеет ни подготовки, ни способностей и всю сознательную жизнь прятался в берлинской квартире либо гнил в лагере.
— Значит, вы полагаете, что кто-то в Штази связался с вами от имени вашей покойной невестки?
— Да. Никак иначе.
— Что ж, любопытная версия, — кивнул Богарт.
— Правда? Только, знаете, с трудом верится, что вам она не приходила в голову.
Богарт усмехнулся и беспечно пожал плечами:
— Возможно, мы ее рассматривали.
— Возможно? Черта с два! Вы прекрасно знаете, что Штази заманивает меня в Берлин! Так?
— Есть вероятность.
— Стопроцентная определенность!
— С какой целью? — спросил Питер Лорре. — Поведайте, раз уж вы лучше нас все знаете.
— У вас и у них одна цель. Грязный шпионаж. Вы хотите отправить меня в Берлин для перевербовки сотрудника Штази. Очевидно, их осенила та же идея, только мишень — я. Вряд ли я такой уж ценный улов. Я всего лишь переводчик, но работаю в министерстве иностранных дел и числюсь за восточногерманским отделом. Для них это может представлять интерес.
Впервые за все время Богарт вышел из угла и подсел к столу. И даже угостился печеньем.
— Разумеется, вы правы. — Йоркширец, он слегка картавил. — Вполне возможно, что вы — мишень. Вот потому и надо вас поднатаскать. Было бы жаль потерять вас из-за глупой ошибки в элементарных вещах.
— Не гоните! — огрызнулся Стоун. — Давайте проясним. Вы охотно пошлете меня в Восточный Берлин, даже зная, что Штази готовит мне какую-то ловушку?
— Мы не знаем, — ответил Лорре. — Ничего не знаем. Так уж заведено. Мы полагаем, что это подстава.
— Но вы же сами сказали, будто вам известно, что Дагмар жива, мать вашу за ногу!
— Видимо, точнее было бы сказать так: нам известно, что жив тот, кто воспользовался ее именем, — мягко уступил Богарт. — Кто имеет на это право или не имеет. — Он подлил Стоуну чаю и весело продолжил: — Оба варианта нам годятся. В конце концов либо вы завербуете, либо завербуют вас. Весьма многообещающая ситуация для правительства ее величества.
Стоун закурил, пытаясь все осмыслить.
— Значит, с самого начала вы допускали, что я вернусь агентом Штази?
— Это один из возможных сценариев, — согласился Лорре.
— А меня собирались предупредить?
— Знаете, мы придерживаемся весьма полезного правила: без крайней необходимости своими соображениями не делиться.
— Значит, сидели бы и ждали — предателем я вернусь или нет? И такой и сякой сгожусь?
— Мы были бы готовы как можно дольше не препятствовать всякому развитию событий.
Стоун курил, прихлебывал чай и думал.
— Ладно, — наконец сказал он. — По крайней мере, теперь мы чуть лучше друг друга понимаем. Ну, поехали. Учите шпионить.
— Ничего мудреного. — Питер Лорре вновь обрел этакую покровительственность. — Кое-какие адреса, явка на случай провала. Денежные источники. Посольские коды и кое-что из международного права, если вдруг придется заявить о дипломатической неприкосновенности.
— Меня мутит от зубрежки права, — мрачно сказал Стоун.
— Ну да, вы пытались сдать адвокатский экзамен, — кивнул Лорре. — В министерстве иностранных дел вам не нравится?
— Мне нигде не нравится.
— Еще кое-что, мистер Стоун, — негромко сказал Богарт. Он уже вернулся в свой угол, откуда ощупывал Стоуна загадочным отстраненным взглядом.
— Да?
— Поначалу письмо вас растревожило — неужто фрау Штенгель жива?
— Да.
— В нем полно личных деталей, оно вселило надежду. Вы усомнились в его достоверности, лишь когда мы сказали, что автор письма, кто бы он ни был, агент Штази.
— Верно.
— Кто его написал, если не Дагмар Фишер? Наверняка вы об этом думали. Кто из ныне живущих настолько осведомлен о вашей юношеской привязанности, что сумел сочинить такое письмо?
Стоун выдержал паузу и лишь потом ответил:
— Знаете, я придерживаюсь весьма полезного правила: без крайней необходимости своими соображениями не делиться.
