— Надеюсь, возможны исключения? — Павел положил на блюдце банкнот, давая понять, что сдачи не требуется.
— Если в виде исключения… — блондинка стеснительно смахнула банкнот в кассу.
Пока она упаковывала бутылку, Павел машинально рассматривал панно.
— Знатные мастера творили, — сказал просто так, — только как все это понимать?
— Работал, между прочим, один, — поспешно уточнила блондинка. — Известный художник… Талант! А воплотил он величие ночного неба…
— Что вы говорите! — выразил изумление Павел, вспомнив давнишний разговор с Андреем. Машинально взглянул в нижний правый угол — точно: красовались там переплетенные между собой А и К. — А о могуществе человека в компании с этим небом талант ничего не рассказывал? — спросил и, не дожидаясь ответа, вышел.
Как никогда, хотелось увидеть Андрея. Посмотреть в глаза и помолчать. А потом спрятаться, чтоб не сразу нашли, и пошептаться, как в детстве.
Еще издали заметил в расщелине доски треугольничек записки. Выдернул. Прочитал.
«Павел, извини. Заболел тесть. Уехали к нему. Заходи. А. К.»
«Вот уж эти мне штатские: никакой ясности! — подумал Павел, раздражаясь. — Хоть бы число указал! Когда уехал: вчера, сегодня? Когда будет?» — Достал ручку и, уже наверное зная, что — все, точка, заказан ему сюда путь, приписал:
«Был. Зайду. П. К.»
Опустил записку в почтовый ящик. Постоял в раздумье. Чертовски захотелось погреться около огонька — пусть даже чужого. «Махну-ка, пожалуй, к штурманенку Кольке», — вспомнил он приятеля, вышедшего два года назад в отставку.
На Курском — сутолока. И все — бегом, бегом, будто объявили о последней электричке. «Надо купить Надежде цветов, — решил Павел. — А звонить не стану. Так интересней: будто с неба свалиться…»
Он направился к тому месту, где цветами обычно торгуют дачники. И еще издали увидел женщину, у которой в руках по букету.
На флоте Павел привык к неожиданностям, но тут растерялся: цветы продавала постаревшая Вика. Грустными глазами она старалась угадать покупателя и заискивающе улыбалась.
Бочком, бочком Павел отошел в сторону, и — чуть было не столкнулся… с Андреем.
Андрей подпирал киоск, в котором торговали мороженым. Поглаживая кучерявую бородку, он зорко поглядывал то на жену, то на постового, который маячил на стоянке такси. Поодаль, около заплеванной урны, стояла накрытая марлей корзина. Марля топорщилась: бунтовали в неволе цветы.
— Плакса-вакса-винегрет, то ли будет, то ли нет… — в растерянности промурлыкал Павел. Конечно же, он должен что-то сделать… Как же иначе! Но Вика… Ведь Вика, если увидит его…
Степка загорал. Руки, ноги — в стороны, подбородок торчком, из-под накинутой на глаза рубахи — облупленный нос.
В бездонном небе кучерявились облака, изредка заслоняя жаркое солнце. Как только на то место, где лежал Степка, набегала тень, с плеса прилетал ветерок. Он шуршал листвой лозняка, ласкал тело прохладой. Но скоро проходила тень, и ветерок угасал. Плес снова искрился солнечными зайчиками и трепетала в знойном мареве речная даль.
Когда от жары становилось невмоготу, Степка вскакивал и, высоко поднимая острые коленки, бежал к воде. С разбега вспарывал речную гладь, ввинчивался в глубину, где вода была похолоднее, и, пока хватало сил не дышать, замирал там, как сом. Остудившись до гусиной кожи, снова валился на песок.
Со стороны — Степка безмятежен. Просто загорает — и все. На самом же деле он переживал. Единственно, что осталось у него в жизни, — это неограниченная возможность загорать. И ничего больше. И никакой перспективы на все лето.
Вот Вольке и Мишухе, друзьям-одноклассникам, — тем повезло. У Вольки отец бригадиром, тому ничего не стоит пристроить родного сына на тепленькое местечко. И пристроил: Вольке доверили жеребца-двухлетку Чалого, на котором он будет развозить по бригадам воду. Ничего работа: сиди-посиживай на облучке и семечки лузгай. Развез воду, выпряг Чалого из упряжки и скачи себе по лугам с саблей из лозины, представляй себя хоть Чапаевым, хоть кем..
А Мишуху старший брат взял к себе на катер, который курсирует между Ягодной и Светловодовым. Четыре раза в день катер проходит мимо Степкиного перевоза, и каждый раз Мишуха выходит на палубу с таким видом, будто возвращается из кругосветного плавания. Он в форменной фуражке с начищенной до блеска кокардой и с промасленной ветошью в руках. Степка знает, что фуражка вовсе не Мишухина, а его брата. Даже издалека, видно, как она налезает Мишухе на уши. Но все равно — завидно.
И надо же было деду заболеть!
Степка еще тогда, во время завтрака, когда отец шушукался с дедом, понял: дело пахнет керосином! И не ошибся. Отец решил на перевоз взамен деда отправить его, Степку.
— Лучше умереть с голода, чем жить неполноценной жизнью! — по-своему отреагировал на решение отца Степка. Угрожая голодовкой, он частенько выигрывал у родителей сражения в достижении привилегий. Вот и теперь он шумно отодвинул чашку с кашей в сторону и с достоинством вышел из-за стола.
Весь день потом мать уговаривала его поесть, но Степка не сдавался.
— Кто-то все каникулы будет играть в футбол и смотреть телевизор, а я, как Наполеон Бонапарт, на пустынный берег, в ссылку? — возмущался он. — За что? За то, что седьмой класс закончил без единой троечки, да?
Мать соглашалась, обещала повлиять на отца.
Вечером, вернувшись с работы и выслушав мать, отец показал глазами на висевший на дверном косяке солдатский ремень, и Степка смирился с ожидавшей его участью. У отца много не порассуждаешь.
На следующее утро, провожая на перевоз, председатель сказал Степке, что ему, как равноправному члену совхоза, будут начислять зарплату. Отец пообещал купить велосипед. Степка, оттолкнувшись веслом от причала, грустно улыбнулся: что велосипед — летичко-то пропало!
Потянулись длинные, до чертиков похожие друг на друга трудовые Степкины денечки. Несколько раз за день он перевозил в Ягодную случайных прохожих и почтальона. Иногда домой за продуктами ездили работавшие на парниках тетка Наталья или ее помощница рыжая Глашка Званцева. Если кому из Ягодной нужно было переправиться на этот берег, то служивший на пристани дядя Федот вызывал Степку ударом в рельсу. Вот и вся работа.
Не прошло и недели, как Степка от жары и безделья впал в уныние. Ему стал не мил белый свет. «Вот так, наверное, безвременно и седеют», — рассуждал он, с тоской любуясь утопающей в зелени Ягодной и подсчитывая от нечего делать торчавшие над крышами домов телевизионные антенны. Поудить бы рыбку, да, клева в этом месте никогда не бывает…
А тут еще Мишуха со своей кокардой! Чтобы он больно-то не задавался, Степка, заслышав тарахтенье катера, стал прятаться в землянку. Катер, поравнявшись с пристанью, лихо разворачивался; волны из-под винта докатывались до перевоза, нехотя таяли, оставляя на песке серо-зеленые ракушки. Над рекой вился волнующий воображение запах машинного масла. И чудились Степке белокрылые фрегаты, могучие линкоры и безбрежная синь океана.
Неожиданно от скуки родился удивительно простой план. Он прикинул: если постараться, то за лето можно так загореть, что в школе только ахнут.
Жизнь пошла куда интереснее. И хотя у Степки не проходило ощущение, будто его, как карася, по ошибке забыли снять с раскаленной сковороды, он терпел. Нос, как всегда, облупившийся еще по весне, он особенно не жалел, а боли — чего ее бояться, боли? Он вообще ничегошеньки не боялся: ночевать оставался в землянке (веслом подопри дверь покрепче — и спи себе!), без еды на спор мог пробыть хоть сколько, реку переплывал в оба конца без передышки. Его и отцовский ремень не очень-то пугал. Видимость, что ему от перспективы быть выпоротым боязно, он поддерживал только из уважения к старшим.
…Тихо плескалась река. Где-то рядом монотонно гудел шмель. От жары у Степки шумело в голове и темнело в глазах. «Надо выкупаться, а то запросто сойти с ума», — решил он. В эту минуту его окатило с ног до головы. Степка мигом вообразил, что река выплеснулась из берегов и волной его может унести неизвестно куда. На всякий случай затаил дыхание, осторожно приоткрыл глаза.
В воде стояла рыжая Глашка. Подол платья заткнут за пояс. В руке порожнее ведро. Глаза веселые, нахальные… А сама вот-вот зайдется смехом.
— Т-т-ак з-заик-кой можно с-сделать! — выкрикнул Степка, заикаясь. Не узнав своего голоса, он бестолково замотал головой. Со сжатыми кулаками подскочил к Глашке. В последний момент той удалось увернуться, и Степка, потеряв равновесие, бултыхнулся в воду.
— Так, да? — предостерегающе проговорил он, поднимаясь. И сразу же, втянув голову в плечи, пошел на таран. Он знал, что сладить с Глашкой не просто. Среди семиклассниц она самая ловкая, самая отчаянная. Рыжие все такие. Мальчишки с ней не связывались. Но Степка сейчас предпочел бы умереть на месте, лишь бы не быть навеки опозоренным девчонкой. На какое-то мгновение поймал Глашку за руку, но, уже торжествуя мысленно победу, почувствовал вдруг, что земля уходит из-под ног. Вслед за легким ощущением полета последовал удар, на зубах захрустел песок. Степка вскочил на ноги и, отплевываясь, замахал руками:
