— Ты лучше свои мозги проверь! Если ты позвонишь в полицию, они непременно захотят поговорить с мамой, и она расстроится. Она же не знает, что папа исчез.
Поль снова посмотрел на часы.
— Скоро поезд. Нам пора ехать.
И все они — дети, внуки, правнуки — толпой ринулись вверх по лестнице прощаться с Дельфиной. Сабина ретировалась на кухню, но потом тоже взлетела по черной лестнице наверх и, никем не замеченная, проскользнула в комнату Эскофье. Из-за стены доносился голос Жермены:
— Мы скоро снова приедем, мама.
— Я буду ждать, — прошелестела старуха.
И Сабина очень надеялась, что она их дождется. Ей вовсе не хотелось оставаться наедине с умирающей.
За стеной послышались бесконечные возгласы, прощальные поцелуи. Об Эскофье, разумеется, никто даже не упомянул. А потом они все уехали. Сабина смотрела из окна, как эта галдящая толпа вереницей спускается по крутому склону следом за Полем; издали он очень напоминал Эскофье — и походкой, и внешне, — но, как это ни печально, он был совсем не Эскофье.
В доме наступила полная тишина. И вдруг за стеной раздался голос мадам.
— Он ведь ушел, верно? — спросила она.
Сперва Сабина решила, что старуха разговаривает с сиделкой, но потом вспомнила, что ночная сиделка еще только должна прийти.
— Разве его не было в отеле? — снова спросила Дельфина.
Сабина прислонилась к стене. Прислушалась. Прошептала: «Мадам?» Но ответа не получила и вернулась на кухню. Там она принялась готовить засахаренные цветы. Листочки мяты, крошечные фиалки и старомодные лепестки роз. Все это, источая дивный аромат, уже лежало на кухонном столе. Сабина очень осторожно, нежно обмакивала каждый цветок или лепесток в густой, застывший яичный белок, потом в сахарную пудру, а потом выкладывала на бумагу для выпечки и совала в теплую духовку с открытой дверцей. От этого вся кухня была пропитана ароматами сада, сладостными и возбуждающими.
Сабина намеревалась сложить засахаренные цветы в консервные банки — у нее еще осталось несколько упаковок с крышками — и приберечь для пирогов и тортов. Она хорошо помнила, как в детстве бабушка испекла для нее на день рождения настоящий «Saint-Honoré». И не какое-нибудь обычное «пирожное с кремом», а самый удивительный торт в мире, состоявший как бы из маленьких пышных пирожков из бисквитного теста, наполненных ванильным кремом и очень похожих на профитроли; и эти пирожки были как бы сплавлены вместе растопленной карамелью и покрыты взбитым кремом «шантийи» из свежайших сливок. А сверху бабушка украсила торт засахаренными цветами и листочками мяты.
Таких тортов Сабине никогда больше есть не доводилось, и ей вдруг ужасно захотелось самой попробовать приготовить нечто подобное. Она осторожно сложила засахаренные цветы в банки и отнесла их в кладовую. В доме по-прежнему стояла оглушительная тишина; эта тишина, казалось, заползает Сабине прямо под кожу, вызывая желание почесаться. Вскоре должно было совсем стемнеть. А где Эскофье, она так и не знала.
Сабина сняла красные туфли, бесшумно поднялась по лестнице и без стука вошла в комнату Дельфины. Занавески были раздернуты. Небо сливового цвета словно истекало кровью прямо в лазурные воды моря.
— Так он что, в «Гранде»? — спросила Сабина.
— Возьми машину.
— Бак пустой.
— Заправь.
— Денег нет, мадам.
— Открой комод. Там такая штуковина с перламутровой инкрустацией…
Сабина открыла комод красного дерева с резными изображениями львиных голов и рыб с разинутыми ртами. В верхнем ящике лежал золотой портсигар с инкрустацией из перламутра в виде квадратиков.
— Продай.
Золотой портсигар был украшен монограммой ДДЭ — Дельфина Даффис Эскофье. Вряд ли за него можно было получить хотя бы несколько франков. А может, и совсем ничего. В портсигаре было несколько сигарет «Житан». Сабина понюхала их. Сигареты были старые, с затхлым запахом, но это все же были сигареты, и она сунула их в карман. А портсигар положила обратно в ящик.
— Солнце скоро сядет. Я, пожалуй, сперва уличные рынки проверю.
— Он в «Гранде».
— Я сбегаю на рынок Кондамин. И на Плас-д’Арм в кафе посмотрю. А потом загляну на рынок «Монте-Карло», что на Сен-Шарль, — у месье Эскофье там друг, он рыбой торгует.
— Он в отеле.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Я всегда знаю.
Вошла ночная сиделка, и Сабина вихрем вылетела из комнаты. В коридоре было слышно, что по крыше уже постукивает начинающийся дождь. Потом он сильно застучал и по окнам — это был быстрый летний ливень. Сабина понимала, что ей не обойтись без зонта и плаща, да и красные туфли снова придется надеть, если она собирается заглянуть в «Гранд». Она остановилась у дверей своей комнаты. Под дверь был подсунут толстый фирменный конверт из отеля «Карлтон», адресованный ей, Сабине. Почерк на конверте был знакомый, дрожащий, но по-прежнему изящный, — ошибиться было невозможно. Старый фирменный конверт уже начал желтеть. Эскофье явно прихватил с собой несколько упаковок таких конвертов, когда уходил на пенсию. Записка гласила: «Отель „Гранд“. 19.00. Вечернее платье».
Он даже не подумал поставить подпись. Сабина посмотрела на часы. Времени было в обрез — только на то, чтобы быстренько переодеться.
Сабина едва успела. Как только она вошла в вестибюль отеля, летний ливень превратился в настоящую бурю. Привратник вежливо с нею поздоровался. Лакей принял у нее плащ и зонт и посоветовал: «Вон там можно освежиться и привести себя в порядок». Он указал на дверь с надписью: «Комната отдыха». Там Сабина нашла и мягкие полотенца, чтобы вытереть влажные волосы, и разные заграничные духи. Когда она наконец обрела презентабельный вид, то вернулась в вестибюль и остановилась, не зная, куда идти дальше. Господи, до чего же все-таки грандиозен был этот отель! В отличие от здешней кухни, сильно смахивавшей на преисподнюю, зал ресторана блистал великолепием и был словно перенесен сюда из другой эпохи — определенно Викторианской, решила Сабина. Все стены в позолоте. Занавеси из красного бархата. Потолок расписан фресками. Ковры глубоких красных и золотистых тонов. В зале горели тысячи свечей, отбрасывая теплый свет на лица обедающих, и в этом свете хрустальные канделябры сверкали, как слезы овдовевшей королевы.
Такой зал, безусловно, требовал вечернего платья, но такового у Сабины попросту не имелось. А ее кремовая блузка и черная льняная юбка были совсем простенькими, да еще и слегка влажными, поскольку она шла под дождем. Зато ее непокорные рыжие волосы были красиво разбросаны по плечам — именно так сделала бы и сама Сара Бернар. В конце концов, как раз этого и хотел Эскофье — поужинать с мисс Бернар.
Но ее ждал вовсе не Эскофье, а Бобо.
— Сходство просто поразительное! — воскликнул он.
Опять эта Сара!
Здешний directeur de cuisine оказался совсем не таким, как ожидала Сабина. Мадам Эскофье говорила, что он смуглый, как цыган, и это была правда, но вел он себя как воспитанный человек из хорошей и явно обеспеченной семьи. И одет был не в белую куртку и колпак шеф-повара, а в дорогой двубортный костюм, явно сшитый на заказ. А глаза у него были просто потрясающие — какие-то невероятно синие и неистовые, как гроза.
Бобо предложил Сабине руку и сказал:
— Позвольте проводить вас к вашему столику, мадемуазель.
Сабина колебалась — она отчетливо представляла себе, как пойдет, хромая, через весь этот элегантный зал, и все будут оборачиваться и смотреть на нее, калеку.
— Ничего страшного, — шепнул ей Бобо, — вы просто немного обопритесь о мою руку. — И обнял ее за талию так, словно собирался с нею вальсировать.
Он все понял. Ну конечно же! Эскофье явно рассказал ему, что она болела полиомиелитом. Интересно, что еще он ему о ней рассказывал? И все-таки Сабина взяла его под руку. И прислонилась к нему. От него пахло древесным дымом. Они живут только сорок лет. Так ей сказала мадам. Если это действительно так, то лет через десять его уже не будет на свете. «Как жаль», — подумала Сабина, словно для нее лично это не имело никакого значения, но сердце у нее невольно сжалось — пусть немного, но все-таки сжалось.
Они неторопливо прошли через весь огромный обеденный зал; там было почти пусто. А те несколько пар, что сидели за столиками, казались какими-то выпавшими из времени. Мужчины все были старыми и седыми, в основном в белых смокингах; и у многих на груди висели военные ордена и медали, полученные в какие-то незапамятные времена.
И женщины с ними явно были женами, а не любовницами. И в каждой паре муж с женой были чем-то похожи друг на друга, как это часто случается после долгой супружеской жизни, когда жернова судьбы на обоих оставляют одинаковые шрамы. Головы некоторых дам украшали роскошные тиары; а их руки — длинные перчатки до локтей. И платья на них тоже были длинные, вечерние, и неяркие. Впрочем, некоторые дамы были в перьях и в жемчугах; несколько раз обмотанная вокруг шеи нитка жемчуга делала их похожими на разодетых страусов. Тяжелые серьги сильно оттягивали мочки ушей.
