— Хочешь знать правду?
— Да, правду.
— Вовсе я ничему не радуюсь, чтоб ты знал.
С улицы ввалился Джентлинг, — в его густых усах поблескивали капельки дождя, черная шляпа съехала на ухо, как сомбреро мексиканца.
— Шестой по счету, но самый выдающийся драматург, — пдытожил Марбл. — Высокий, как каланча, как Роберт Шервуд.
Мисс Титтл снова хихикнула, и Джентлинг от самой двери бросил на нее свирепый взгляд. Пальто на его плечах выглядело как романтически наброшенный плащ. Мисс Титтл тут же умолкла.
— Ах! — вздохнул негромко Джентлинг; в его речи, а он был родом с Миссисипи, всегда сквозили трагические нотки. — Итак, все нищие явились пораньше, чтобы выстроиться в очередь за подаянием от «Фаунтен фаундейшн», славящейся своей холодной, равнодушной пресвитерианской благотворительностью.
Никто на его тираду не прореагировал, и драматург замолк и картинно прислонился к перегородке.
— Тысяча долларов… — задумчиво произнес Марбл. — Еще никогда в жизни не получал я за один раз такой большой суммы — тысяча долларов. Просто невероятно! Не верится!
— Драматургия, — поучал его Мидкиф, — это призвание богатого человека, все равно как охота на тетеревов.
Марбл засмеялся и, бормоча, повторил эту фразу, намереваясь позже, когда они выйдут отсюда, записать ее где-нибудь у себя. Мисс Титтл хихикнула.
— Кто она такая? — поинтересовался Джентлинг.
— Мисс Титтл — библиотекарь.
— Очень рад с вами познакомиться! — Джентлинг с обезоруживающим, настырным южным шармом приподнял свое черное сомбреро с дырочками на складках. — Оставайтесь и впредь библиотекарем.
Мисс Титтл снова вспыхнула и высморкалась, поднеся к носу платочек; потом резко повернулась, чтобы не видеть перед собой нагловатого лица Джентлинга.
— Честно говоря, я страшно удивился, когда узнал, что мне присудили премию, — высказался он. — По-моему, впервые в театральном искусстве был отмечен такой хлам, а не что-нибудь еще, куда более достойное. Им нравятся трюки и всякая бессмысленная чепуха, этим писакам — критикам с Парк-авеню.
— Где вы живете? — спросил Мидкиф.
— На Двадцать третьей улице.
— Неплохо устроились.
— Из Нью-Йорка никогда не дождаться талантливой литературы, — вдруг вслух сформулировал свою мысль Джентлинг.
Никто не попросил его пояснить свой комментарий. Он потеребил кончики усов и объявил:
— Завтра я уезжаю в Натчес!
Сразу же отсюда он собирался на Пенсильванский вокзал — купить билет и поскорее уехать, покуда снова не надрался. В Натчесе он пить не будет. Сядет за письменный стол — и писать по восемь часов в день… Тряхнув головой и свирепо оглядевшись по сторонам, он большими шагами подошел к коммутатору и рявкнул:
— Сколько можно ждать? Где, черт подери, этот Ван Митер?
— Эй! — подбежал к нему Марбл. — Полегче на поворотах! Без шума! Тут мне должны тысячу баксов, понимаешь?
— Мистера Ван Митера пока нет, — холодно ответила девушка.
— Кто он такой, черт бы его побрал?! Что он о себе возомнил?! — громко возмущался Джентлинг перед остальными драматургами. — Если сказал в три, значит, в три, и ты должен неукоснительно соблюдать назначенное время, если ты настоящий джентльмен.
— Да тише вы, ша! — пытался угомонить его Марбл.
— Какой-то жирный толстяк бросает кость нашему Искусству, — витийствовал Джентлинг, — и думает, что ему позволительно вести себя так, словно он король Англии! Дни августейших патронов давно канули в вечность, дорогая моя юная леди! — Погрозил пальцем девушке за коммутатором. — Ну, все, я ухожу! Если понадоблюсь — вы все знаете мой адрес. — И зашагал к двери.
В эту секунду в офисе появился мистер Ван Митер, лицо у него раскраснелось от быстрой ходьбы.
— Прошу простить меня, джентльмены, что заставил вас ждать! — Он тяжело дышал. — Прошу вас! — И придержал перед ними створку калиточки, улыбаясь мисс Титтл. Сам он вошел следом за драматургами в свой кабинет; высокий, холеный господин, с таким цветом лица, придать который не под силу даже опытному парикмахеру, он выглядел лет на пятнадцать моложе своих пятидесяти пяти. Кабинет его был отделан сосновыми панелями, на стенах большие фотопортреты знаменитостей сцены и киноэкрана с трогательными дарственными надписями: «Дорогому Ральфу», «Самому дорогому на свете Ральфу»… Среди них все увидели и портрет Герберта Гувера1: с серьезным, надутым видом он почему-то затесался в гущу актрис.
— Садитесь, леди и джентльмены! — пригласил драматургов хозяин кабинета, сделав гостеприимный жест рукой, и сел за большой письменный стол, засыпанный сигаретным пеплом. — Так вот, фонд поручил мне произнести что-то вроде торжественного спича…
Драматурги молча следили за ним.
— Не знаю, право, что и сказать вам, — продолжал Ван Митер, чувствуя себя немного неловко из-за воцарившейся в кабинете мертвой тишины: ему приходилось, по существу, говорить в пустоту. — Само собой разумеется, фонд гордится тем, что может оказать помощь и поддержку шести творческим личностям, наделенным таким большим талантом… — И с надеждой посмотрел в сторону Шварца.
Но тот лишь, постукивая кончиком трости по подошве ботинка, задумчиво глядел на портрет Герберта Гувера.
— Мы считаем, что американский театр не должен умереть, — Ван Митера несколько смущали сейчас такие высокие слова, хотя он и не находил в них ничего особенного, когда записывал в блокнот во время ланча, — и его судьба сейчас находится целиком в руках таких вот молодых людей, как вы. — Он обратил взор на Мидкифа, старательно, кругами поглаживающего свою лысину.
— К нашему большому несчастью, — Ван Митер убыстрил речь и повысил голос, — ни одна из шести пьес, выбранных менеджерами по просьбе фонда, не оказалась готовой для немедленной постановки.
Джентлинг хрипло засмеялся. Ван Митер чуть подпрыгнул на стуле, но тем не менее заговорил еще быстрее:
— Посему мы хотим довести до вашего сведения, что выделенные вам премии — это, скорее, аванс за ваш многообещающий талант… — он затряс головой — жаль, что не опрокинул за ланчем еще три «манхэттена», — лишь небольшое вложение капитала в будущее американской драматургии. Вот как мы, если хотите знать, смотрим на все это.
— Когда мы получим деньги? — сорвалось с языка у Дауда.
Это произошло само по себе, без всяких усилий с его стороны. С виноватым видом озираясь по сторонам, он вытащил носовой платок и старательно вытер губы.
Ван Митер глубоко вздохнул и улыбнулся Дауду со сдержанной теплотой.
— В свое время, мой друг, в свое время…
— Прошу меня извинить, — пробормотал сквозь зубы Дауд.
— Цель нашего фонда, — продолжал Ван Митер, хотя в его голосе уже чувствовались нотки отчаяния, — выжать все, что можно, по максимуму, выражаясь художественно, из наших денег.
Джентлинг снова громко засмеялся. Ван Митер бросил на него любопытный взгляд. Джентлинг без всяких церемоний, никого не стесняясь, поднял на виду у всех свой промокший, насквозь рваный ботинок и закинул ногу на ногу.
— Мы хотим еще и еще раз убедиться, — говорил Ван Митер, сцепив руки, — что наши деньги помогут таким талантливым людям, как вы, писать больше хороших пьес.
— Как нам будут платить — наличными или чеком? — спросил Мидкиф.
Ван Митер улыбнулся ему, показывая всем своим видом, что благодарен ему за остроту.
— Для того чтобы предоставить вам как можно больше времени, свободного от финансовых забот, фонд решил разделить сумму премии на несколько еженедельных взносов.
Нога Джентлинга в дырявом башмаке сорвалась с коленки другой ноги и опустилась, мягко стукнувшись о ковер с густым ворсом.
— Боже мой! — с несчастным видом произнес Дауд.
— Послушайте, у фонда нет никакого желания навязывать вам какой-то определенный жизненный уровень, но принято решение, — Ван Митер, колеблясь, все повышал голос, — что на двадцать пять долларов в неделю можно жить вполне сносно и выполнять обычную работу.
Все драматурги устремили взгляды мимо Ван Митера — на фотопортреты звезд на стенах.
— Итак, если разделить тысячу долларов на двадцать пять, то получается, что всей суммы каждому из вас должно хватить месяцев на десять. Хотя, честно говоря, леди и джентльмены, очень трудно написать хорошую пьесу менее чем за десять месяцев, это точно. Все вы, конечно, знаете афоризм: «Пьеса не пишется, — она постоянно переписывается».
— Так нам заплатят чеками или наличными? — повторил свой вопрос Мидкиф. — Что-то не могу припомнить, когда кто-нибудь заполнял для меня чек на двадцать пять долларов.
— Я уверен, что соглашения всегда можно достичь, мистер Мидкиф, — успокоил его Ван Митер, в душе ненавидя за то, что тот принимался гладить свою лысую голову каждый раз, как он обращался к ним со словами «молодые люди».
