Я попыталась встать, но поняла, что у меня нет ног. Хотела позвать на помощь, но-еообразила, что звать-то некого – я дома одна. Я решила не на ноги встать – это роскошь! – а хотя бы на четвереньки. Это мне удалось. Потом осторожно, цепляясь за стулья, поднялась и тихо, по стеночке, доплелась до ванной. Глянула в зеркало и испугалась. Это не я. Бледное, безумное лицо, на подбородке блестит слюна, бессмысленные глаза. Голова весит тонну, и страшно хочется пить. Я открыла кран с водой, и первый же глоток едва не свел меня в могилу. В глазах потемнело, дыхание порвалось как от удара в солпечное сплетение, и несколько бесконечных секунд я судорожно открывала рот, пытаясь вздохнуть. Когда воздух наконец попал в легкие, лицо мое уже позеленело и покрылось бисером пота.
Осторожно, стараясь не упасть, я вернулась в комнату, легла на кровать и погрузилась в сон, как в смерть. Проснулась я уже в более вменяемом состоянии: звон в ушах прекратился, предметы виделись отчетливо, и я даже смогла выпить немного воды из чашки, стоящей на тумбочке. Я пыталась восстановить в памяти события прошлой ночи, но узел внимания все время распускался. В моем мозгу прыгали и мелькали разрозненные фрагменты информации – так бывает на экране в кинотеатре, когда пленка неожиданно рвется. Рассудок вышел из равновесия и корчился, словно в огне.
Я лежала и слабела, медленно уходя на тот свет. Это была легкая и нежная смерть.
Я только твердила ей: "Нежнее, еще нежнее". Потом я представила, как сдохну в своей квартире и труп мой будет разлагаться и смердеть несколько дней, пока меня не найдут. Это наполнило меня таким отвращением, что я решила вызвать "Скорую помощь". Дозвониться мне Удалось, а вот объяснить я ничего не смогла. Язык мой распух и словно цеплялся за подковку зубов. На том конце провода прямо-таки бесились, слушая мою медленную, затрудненную речь. Потом спросили: "Что у вас болит?" – "Да ничего у меня не болит! Я просто не могу встать с постели". – "Это у Вас давление упало. Выпейте кофе, и все пройдет". -*Ну, как же я сделаю себе кофе, если я не могу встать с кровати?" – чуть не плача спросила я. "Не моРочьте голову", – ответили мне и швырнули трубку. Тогда я позвонила своей подруге-медсестре. "На- – сказала я ей обреченно. – Я умираю. У меня жуткое похмелье. Приезжай скорее, иначе я коньки отброшу". – "А ты уверена, что это похмелье? – вдруг спросила Наташа. – У тебя голос медленный, как будто ты под кайфом. Ты что, вчера принимала наркотики?" – "Какие наркотики?! Я же не по этой части. Выпить водки могу, а остальное – ни-ни". – "Ладно, сейчас приеду".
Наташа явилась профессионально быстро. Когда я открыла ей дверь, она слегка изменилась в лице и заметила: "Ну и видок у тебя! Ничего не скажешь". Сварила адски крепкий кофе, заставила меня его проглотить, потом приступила к допросу:
"А теперь вспоминай, что вчера было". После кофе у меня что-то щелкнуло в голове, и появились картинки. "Помню мужика в такси. Помню, мы с ним пиво пили".
– "И тебе сразу стало плохо?" – "Ну, не сразу. Минут через десять". – "Это клофелин, – уверенно сказала Наташа. – Глазные капли, которые проститутки подливают клиентам в водку, чтобы их обворовать и смыться. Странно, что ты сразу не потеряла сознание. Сколько минут прошло с того момента, как ты выпила пиво, до того, как ты вырубилась?" – "Минут тридцать". – "Или доза была маленькая, или ты плотно поела перед этим". – "Я не просто поела, я обожралась". – "Тогда ясно.
Надо бы вызвать "Скорую". – "Я пыталась, они не хотят ехать". – "Как это не хотят?! – возмутилась Наташа. – Ты просто ничего не можешь объяснить".
После энергичного Наташиного звонка "Скорая" примчалась через десять минут. Врач оказалась молодой, решительной женщиной, немедленно вколола мне лекарство, сделала кардиограмму и сказала: "Придется ехать в больницу. У вас сердце не справляется, пульс почти не прощупывается". Дальше мне уже было все равно. Я снова впала в сумеречное состояние и дрейфовала в мире, окрашенном в серые и розовые расплывчатые тона. Вокруг меня шла спасительная суета. Наташа собирала вещи для больницы, врач помогала мне одеться. Я двигалась безвольно, как тряпичная кукла. Потом меня с большими предосторожностями спустили на лифте, уложили в машине на носилки и поставили мне капельницу. "Потерпите немножко, сейчас будет чуть-чуть больно, – предупредила врач. – Это атропин". Через несколько секунд стало казаться, что мне приподняли темя и черепная коробка моя расширилась. Боль была адской. Слезы посыпались из глаз. "Господи! Сделайте же что-нибудь! – заорала я. – У меня сейчас голова лопнет!" – "Не лопнет, – заверила врач. – Просто лекарство расширило сосуды головного мозга. Сейчас вколю анальгин и станет полегче". Легче не стало, анальгин лишь притупил боль. Я затихла, пытаясь сосредоточиться на боли и укротить ее. В мозгу бродили на редкость извилистые мысли, одна картина сменялась другой, еще более яркой, но не было слов, чтобы их описать. "Даша, открой глаза, открой же", – твердила мне врач. Меньше всего на свете мне хотелось открывать глаза. Почему я не сдохла дома? К чему такие хлопоты? В больнице меня переложили на каталку, как калеку. В приемном отделении четверо человек пытались взять у меня кровь. Все кололи кто во что горазд. Ни черта не получалось. Сначала тыкали иголками в вены на сгибах рук, потом на запястьях. Когда стали колоть кисти, я уже не кричала, а просто выла.
"Невозможно, – говорили. – Давление низкое". Наконец чудом взяли кровь, но ктото сделал неловкое движение и вылил ее мне на джинсы. "Черт! Как же я отстираю джинсы?" – спросила я. "Во дает! – удивилась Наташа. – Лежит человек на смертном одре и думает, как же джинсы постирать. О душе лучше подумай".
"Везите ее ко мне в отделение, – сказал врач по имени Алексей, молодой, приятной наружности. – Только снимите с нее одежду, пусть накинет какой-нибудь халатик".
– "Нет! – заорала я. – Если у меня заберут мои вещи, я здесь не останусь". – "И ку- ¦ да же вы пойдете? – рассудительно спросил Алексей. – Домой? Вы туда не дойдете. Вы и ходить-то толком не можете. Потеряете сознание, ударитесь головой, и конец". – "Все, что угодно. Только оставьте мне мои вещи". – "Ладно, бог с ней. Пусть лежит как есть. Везите ее в отделение". – "Держись!" – крикнула Наташа и помахала на прощание рукой.
Меня привезли в просторную светлую палату с маленьким зарешеченным окошечком в двери. На окнах тоже были решетки, а стекла почему-то закрашены белой краской.
Палата походила на уютную камеру, где заключенные напрасно ждут амнистии. Мне объяснили, что решетки на окнах из предосторожности – иногда больные пытаются выпрыгнуть из окна. А стекла закрашены для того, чтобы солнечный свет не раздражал особо нервных. (Я еще не знала, какие здесь бывают больные!) Меня аккуратно переложили с каталки на постель, гладенькую, как арестантская койка. На соседней кровати сидела девочка лет двадцати, очень хорошенькая, чистенькая, на лице ни намека на жизненный опыт. Звали ее Леной. Она страшно обрадовалась новому соседству. "За что лежишь?" – спросила Лена. "За клофелин", – ответила я, слегка удивившись постановке вопроса. "А я за героин, – пояснила девушка. – Клиническая смерть от передозировки. Врачи говорят, просто повезло, что меня откачали. Когда сюда привезли, я уже не дышала".
Явился врач. Мне сделали обезболивающий укол и вогнали катетер в шею, который проткнул кожу с отвратительным скрипящим звуком. Под меня подложили судно и велели справить малую нужду на анализ. "Что, прямо вот так и делать?" – наивно спросила я. "А ты как хотела? Делай, что тебе говорят". Я страшно конфузилась, что лежу в таком не-эстетичном положении перед молодым мужчиной-доктором. Но ему явно было наплевать, он и не такое видел.
Пока я ждала результатов анализа, Лена развлекала меня светской беседой. Она сказала, что твердо решила завязать, что когда выйдет из больницы, то отключит телефон, чтобы не слышать звонков от своих опасных друзей. Но один, последний разочек она все-таки попробует, это будет нечто вроде прощания с героином. "Ну и дура, – сказала я. – Попробуешь разок, и все покатится по новой. Ты и сама это знаешь". Меня всегда удивляли люди, которые с помощью наркотиков выбирают внутреннее изгнание, шаг за шагом покидают сами себя.
Пришел доктор Алексей и заявил с удовлетворенным видом: "Ну, что я могу вам сказать? Считайте, что вам крупно повезло, вы в рубашке родились. Ваш анализ показал не только клофелин, но и аминазин. Жуткий коктейль. Удивительно, что вы сразу не потеряли сознание". – "Что такое аминазин?" – спросила я слабым голосом. "Лекарство, блокирует нервную систему, – пояснил он. – Его Дают психам в психушках в период обострений, чтобы их отключить. Одно не могу понять: зачем так Жестоко? Одного клофелина было бы вполне достаточно. А от смеси с аминазином вы запросто могли Уснуть и не проснуться".
Я пролежала под капельницей двенадцать часов и большую часть времени дремала. Я впала в то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой, – я в больнице, среди людей, значит, не умру. Но в полночь проснулась от страшных, душераздирающих криков, заставивших меня дрожать. Моя соседка мирно посапывала во сне. Я слышала, как в коридоре гремят каталки, кто-то яростно матерится, слышала низкий звериный непрекращающийся вопль из соседней палаты: "Сестра! Сестра!" – так кричат раненые на поле боя. Спросонья мне показалось, что я лежу в прифронтовом госпитале. Ночь в отделении токсикологии – самое горячее время. Сюда привозят наркоманов со всей Москвы.
