Он вспомнил, что мадам Сарла высказала сходную мысль, а он ее тогда еще упрекнул.
— Зрелище? — переспросила Дельфина. — Ну знаешь, веселые у тебя шуточки!
— Уверяю тебя. Не каждый день приходится видеть, как рушится старый мир.
— Может, это и так, да только время зрителей миновало, — заметил Жан-Пьер. — Зря ты воображаешь, что сможешь преспокойно любоваться этим грандиозным хеппенингом из своего окна… Хочешь не хочешь — придется стать участником.
— Ну и что ж такого. Стану.
— Сомневаюсь.
— Почему же это?
— Да потому, что ты еще ни разу в жизни не сделал выбора.
— С чего ты взял? Ты прекрасно знаешь — у меня есть политические убеждения. Я голосую. Исполняю свой долг гражда…
— Участвовать в выборах и сделать выбор — это не одно и то же. Ты голосуешь за левых центристов, как добрая половина французов, потому что это стало модным еще с 1936 года. Но принимать настоящее участие в борьбе — это совсем другое дело. Для этого тебе не хватает веры.
— То есть как это?
— Ты ни во что не веришь. У тебя нет четких взглядов на историю.
— У тебя, что ли, есть?
— Во время майских событий я доказал, на чьей я стороне.
— Это потому, что вместе с другими маменькиными сынками бросил парочку противоправительственных булыжников? А может…
— При чем здесь маменькины сынки?..
— Очень сожалею, но именно таких было большинство. Рабочий класс не дал себя одурачить. — Марсиаль обернулся к дочери. — А ну-ка, Иветта, что тебе сказал этот каменщик, когда ты на улице продавала «Анраже»?
Иветта рассмеялась при этом воспоминании:
— «Дуреха несмышленая»!
— «Дуреха несмышленая!» — с восторгом подхватил Марсиаль. — Рабочие на вашу удочку не попались. Они сразу поняли, что революция балованных сынков — не их революция. Они…
— Прошу вас. Никаких разговоров о политике за столом! — воскликнула Дельфина. — После обеда можете спорить сколько угодно.
Марсиаль сдержался. И дело обошлось без скандала.
Однако сын произнес фразу, которая запала в душу Марсиаля: «Тебе не хватает веры».
Марсиаля словно молнией озарило.
Ведь это же чистая правда!
Он вспомнил, что мадам Сарла уже упрекнула его примерно в том же, когда он провожал ее на Аустерлицком вокзале. «Если веришь в бессмертие души, меньше гонишься за суетой сует». Уже тогда Марсиаль мельком, вскользь подумал, что он человек без веры. И вот тот же самый упрек он услышал не от набожной старушки, а от современного юноши, представителя молодого поколения.
Об этом стоило задуматься.
Можно ли ни во что не верить и оставаться полноценным человеком?
Неужели вера помогает примириться с мыслью о том, что тебе суждено умереть? Несомненно. Если ты веришь, что тебя ждет загробная жизнь, смерть должна казаться куда менее страшной. Впрочем, если ты веришь, что войдешь в историю человечества, наверное, тоже легче проститься с жизнью. Философ, конечно, отверг бы столь утилитарный подход к вопросу. Если религиозные или гуманистические убеждения всего лишь лекарство от страха, грош им цена, ничем они не лучше наркотиков. А вдруг вера нечто большее? Ведь на протяжении всей истории человечества тысячи людей, преданные какому-нибудь делу, с легкостью отдавали за него жизнь. Они забывали о самих себе, их собственная судьба казалась им ничтожной по сравнению с идеей, которой они служили, — будь то партия, религия, революция, справедливость, демократия, будущее человечества… Этой идее, или, если угодно, этому кумиру, они подчиняли все остальное. Святое безумие придавало им силы перенести нищету и голод, преследования, а порой пытки и смерть. Какая же тайная пружина ими двигала? Может быть, любовь? Участвуя вместе с другими людьми в действе, которое преображало их жалкое личное существование, они чувствовали нерасторжимую связь с этими людьми. Но неужели можно до такой степени любить ближних? В этом Марсиаль сильно сомневался. И не потому, что не знал, что значит любить ближнего. Во время войны он испытал эту любовь в ее самой простой, естественной и непосредственной форме — в форме солдатской дружбы, которая иной раз толкает на героические поступки людей, в будничной жизни ничуть не склонных к героизму. До чего же легко было в Эльзасе или в Вогезах любить своих товарищей, даже рисковать для них жизнью! Никто никогда не говорил об этом вслух, но это чувство не покидало тебя, горячее, радостное, само собой разумеющееся. Поразительное чувство локтя. Именно поэтому многие мужчины, в том числе Марсиаль, вспоминали войну как счастливый период своей жизни. Но в мирной жизни — если можно так выразиться, в хладнокровном состоянии — быть альтруистом куда как труднее. Может, и впрямь пламя альтруизма пылает лишь в сердце великих реформаторов и вождей Революции? Интересно, что представляла собой любовь к человечеству у таких людей, как Фукье-Тенвиль, Робеспьер, Бела Кун или Марти? А впрочем, может, лучше не приглядываться.
Но вопрос не в том. Главный, первостепенный вопрос в том, зачем мы живем на свете; имеет ли наше существование на земле изначальный смысл и конечную цель, имеет ли смысл история человечества? Но допустим даже, что не имеет, разве не стоит над этим задуматься? И опять-таки можно ли считать полноценным человеком того, кого не волнуют метафизические проблемы? Не принадлежит ли он к нравственным ублюдкам? Марсиаль решил, что его собственное развитие еще не завершилось. Слыханное ли дело! Ему осталось жить каких-нибудь тридцать лет, а он еще даже не успел повзрослеть! Мало соблюдать диету и гоняться как угорелому за великой любовью. Мало читать Фрейда. Не худо бы перечитать и Паскаля.
А что, если вера вдруг налетит на Марсиаля как вихрь? А что, если он найдет свою дорогу в Дамаск? Необузданное воображение Марсиаля тотчас начало прокручивать фильм, посвященный его будущему обращению. Марсиаль провел ночь с проституткой. Просыпается он с мучительной оскоминой. Выходит на улицу. Раннее парижское утро. Жизнь, тихая, безмятежная, течет своим чередом. Вот он, ее мирный гул… Марсиаль устал. Ему стыдно за самого себя, за свой унылый разврат. Он присаживается на скамью в сквере у церкви Троицы. И вдруг — что с ним такое? Марсиаля душат рыдания, на глазах выступают слезы!.. Он падает на колени. Он видит, знает, верит, он обращен!.. В восторженном состоянии он возвращается домой. Полина — ох, прошу прощения, Дельфина — варит ему кофе. Марсиаль со слезами целует ее; и для них и в самом деле начинается настоящая vita nuova. Внутренняя сосредоточенность, подлинная нравственная чистота… Тут Марсиаль запнулся. Вот эта сторона обращения его ничуть не устраивала. Он не мог представить себе остаток жизни, лишенный радостей плотской любви. Нет, ясное дело — святым ему не бывать. Но зачем бросаться из одной крайности в другую? Абсолюта могут достичь лишь избранные. А все прочие устраиваются как умеют.
И потом, быть может, самое главное не в том, чтобы найти, а в том, чтобы искать. И Марсиаль решил искать. На него вдруг нашла жажда знания, интеллектуальных поисков. До сих пор он был чужд бессмертному инстинкту, который заставляет человечество ломать голову над тайной мироздания. Спячка длилась долго, но теперь пробудившийся вдруг инстинкт властно предъявлял свои права. Да, больше медлить нельзя. Марсиаль начнет обдумывать основные проблемы жизни. Будет читать запоем. В тот же вечер после работы Марсиаль помчался в библиотеку, просмотрел целую полку критических работ и по заголовкам отобрал сразу три десятка книг — тут был и психоанализ, и история философии, и история религии, и социология, и футурология, и разные научно-популярные труды… «Только бы докопаться до истины!» Увы, не было задачи труднее! Но по крайней мере Марсиаль перестанет жить бессознательно, «растительной жизнью». Он познает горделивое удовлетворение от духовных поисков — пусть даже безнадежных. Подобно Никодиму, он родится во второй раз — к духовной жизни.
Часть третья
ПОИСКИ ИСТИНЫ
Вилять тут не приходится, это ясно… Нечего играть в прятки. Надо взять быка за рога: существует бог или это всего лишь пустой звук? Если бог существует, если он знает нас, любит и хочет спасти, все остальное не имеет значения. Вселенная приобретает смысл, и нас ждет бессмертие. Но если бог — это всего лишь слово, которое люди придумали, чтобы скрыть свое неведение или утаить от себя свой собственный страх, надо искать другой смысл, другое содержание жизни, надеяться на что-то другое — может быть, на Человека с гигантской заглавной буквы. Однако Марсиаля больше устраивал бог — это было вернее.
На следующее утро Марсиаля разбирало такое нетерпение, что он еле удержался, чтобы с места в карьер не заговорить об этом со своей секретаршей. Но она непременно решит, что он рехнулся или нарочно ее разыгрывает. (Вот вам, пожалуйста, общественные условности! Тебе не терпится задать жизненно важный вопрос, вопрос, от которого, возможно, зависит твой душевный покой, твое счастье. Но разве ты можешь задать с ходу этот вопрос своей секретарше, патрону, первому встречному? Конечно, нет. Тебя тут же упрячут в сумасшедший дом. А ты должен был бы иметь такое право. Ведь люди — братья, черт побери! Они должны протягивать друг другу руку помощи. И, однако, обычаи, условности, чувство такта — все запрещает тебе остановить на улице первого попавшегося прохожего и задать ему такой простой и такой животрепещущий вопрос: «Мсье, вы верите в бога?»)
