Когда она спустилась в гостиную, он сидел на диване в одной футболке, без брюк, и читал газету. Для нее уже был готов кофе.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
— Что сегодня будем делать?
— А мы должны что-нибудь делать?
— После обеда надо уже собираться.
Он перевернул страницу.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Нормально, — ответил он. И, помолчав, добавил: — А ты?
Ей уже ни о чем не хотелось говорить. Она начала рассеянно листать какой-то журнал. Внезапно небо прояснилось, и в комнату хлынуло целое море ослепительного света. Она взяла сигареты и вышла на веранду, хотя при одной мысли о курении ее начинало подташнивать. Но все-таки заставила себя закурить. Вдалеке бегала собака. Рената, полоумная, кидалась в воду у берега, пытаясь схватить зубами волну. «Ну что за глупая сука», — подумала она. От холода ее била мелкая дрожь.
Он пошел наверх надеть брюки. Охотнее всего он начал бы сейчас паковать вещи. Столько срочной работы. Он почувствовал прилив бодрости. Проходя мимо кровати, краем глаза заметил ее ночную рубашку с забавным медвежонком на груди и на краткое мгновение, на какую-то его долю, тоньше первого ледка на осенней луже, вдруг поддался ожившему воспоминанию о той нежности, которую он испытывал, засыпая в обнимку с ее сорочкой, когда она куда-нибудь уезжала из дома. Такой же острой нежности, которая, как и желание давешней ночью, вспыхивала скорее по привычке. Он тряхнул головой. Да ведь она ему изменила. Злость, волна до боли знакомой злобы, заставила замедлить движения. Превратила в готового к схватке зверя, настороженного, напрягшегося перед прыжком. Надев брюки, он с силой затянул брючный ремень. Теперь уже дело было не в ней, пусть поступает, как хочет, а в нем — никогда, ни за что он больше не позволит ей ранить себя. Прежняя мучительная боль снова напомнила о себе, но теперь благодаря ей он почувствовал себя сильным — воином, вернувшимся с войны целым и невредимым. Спускаясь по лестнице, он сверху видел жену — она сидела сгорбившись на диване, ненакрашенная, с припухшими глазами. Вдруг странная мысль мелькнула у него в голове: «Я пожелал ей смерти, вот почему она так плохо выглядит».
— Пойду немного пощелкаю, — сказал он.
Она сказала, что пойдет с ним. Он подождал на веранде, пока она оденется. Они пошли по берегу в противоположную, чем вчера, сторону.
— Ты только посмотри, — сквозь ветер крикнула она и показала рукой на то, что он уже без нее заметил: белесую полоску неба над темно-синим морем с белыми гребешками волн, как будто с картинки, нарисованной кистью китайского художника. И неожиданный проблеск солнца, короткий, как зигзаг молнии.
— Ночью, наверно, был шторм, — сказала она.
На пляж выбросило кучу мусора: кайма водорослей, ветки, какие-то палки вперемешку со всякой всячиной из разноцветного пластика. Она шла следом за ним и думала, что со спины он выглядит так же, как и всегда, хотя сознавала: это иллюзия. Ничего невозможно вернуть назад. То, что однажды произошло, не может повториться заново. Никогда. И ее как оглушило — она почувствовала всю безысходность этой банальной фразы: то, что уже было, не повторится снова. И ничего с этим не поделать. Ей захотелось подбежать к нему, схватить за куртку, повернуть лицом к себе — и тогда бы оказалось… а что, собственно, оказалось? Она замедлила шаг, а он продолжал быстро удаляться вместе с трусившей рядом собакой и чертовой камерой через плечо — она не стала его догонять, опустилась на песок. С большим трудом, заслоняясь от ветра, ей удалось закурить, и теперь она сидела в бессильном отчаянии, скрупулезно перебирая в памяти все то, чему никогда не суждено повториться: прикосновения рук, подобные удару током, — и те, случайные, и те, жадные, вожделенные; возбуждение от родного запаха, когда хочется в нем раствориться; обмен беглыми взглядами, позволяющий проникнуть в мысли другого; и мысли, приходящие в голову обоим одновременно… спокойная, уверенная близость; и когда рука в руке — как будто это их единственное и самое естественное место; и восхищение формой ушной раковины; льнущее к тебе по ночам, словно колышущиеся в воде водоросли, другое тело, становящееся будто футляром для твоего собственного. Какое-то долгое утро. Свекольник, который они хлебали из одной тарелки. Внезапное острое желание на прогулке в парке… В чемоданчике, с каким приходишь на свет, есть вещи, которые можно использовать только раз, как единственное желание в сказке. Как бенгальские огни — когда, вспыхнув, рассыпая яркие искры, они догорят, никакая сила их уже заново не восстановит из пепла. Тогда конец всему.
Она решила, что, как только он подойдет, она ему обязательно об этом скажет, но, когда они уже повернули домой, вдруг поняла, что ее открытие банально, и стыдно в чем-то таком признаваться вслух. Он лишь усмехнулся бы уголком рта — это все равно, как если бы она напела слова популярной песенки. Только и всего. Да и ее отчаяние банально, видно, настоящее отчаяние пережить можно один раз. Все последующие будут лишь ксерокопиями. И, возможно, существует какая-то таинственная черта в жизни, после неосознанного пересечения которой все превращается в небрежное проигрывание того, что было, что звучало когда-то свежо и ново, а теперь будет восприниматься пародией, убогой перифразой. Быть может, пограничный пункт, после которого жизнь покатится уже только с горки, — как раз здесь и сейчас, на пляже, и отныне, с этой минуты, все будет смазанными копиями, нечеткими репродукциями, грубой подделкой, не лучшего качества эрзацем.
Домой шли в молчании, которое так же, как и вчера, оправдывал ветер. Он шагал впереди с Ренатой, она, чуть поотстав, следом за ними — с порозовевшим от ветра лицом.
Рената попробовала было войти в дом с какой-то штуковиной, зажатой в пасти. Но он ногой преградил ей путь.
— Что там у тебя, паршивая сучка? Что ты подобрала? Вонючую кость? Дохлую рыбу?
Насильно открыл собачью пасть и вынул кусочек обточенного светлого дерева. И только спустя секунду сообразил, что это такое.
— Ты посмотри, что она притащила, — крикнул он удивленно.
Она подошла, взяла у него с ладони обслюнявленную фигурку, обтерла о коврик. Это был шахматный конь, белый скакун, но не тот, не из их комплекта. Гораздо меньше, благородной формы, выпуклый, скорее всего, вырезанный вручную. Осклабленная морда сильно задрана вверх. А сама фигурка надтреснута по всей длине.
— Невероятно, — сказал он. — Рената, откуда ты его взяла?
— Это — из моря, — догадалась женщина. — Море выбросило.
— Просто невероятно, — повторил он, кинул на нее быстрый взгляд и тут же отвел, чтобы избежать встречного. — Откуда в морской воде мог взяться шахматный конь? И к тому же белый, такой же, какой потерялся у нас? Уму непостижимо.
Оба подошли к крану на кухне. Она бережно вымыла конька под струей воды, потом обсушила полотенцем.
Они поставили его на журнальный столик и разглядывали, как редкое насекомое. Рената — тоже; вид у нее был очень довольный. Он взял конька и переставил на черную клетку, туда, где все еще лежала нежеланная деревяшка. Среди других фигур конь выглядел странно — мутантом.
— Сыграем? — спросил он.
— Прямо сейчас? Нам ведь пора ехать, — сказала она, но сбросила куртку и неуверенно присела к столу.
— Чей был ход?
Она не помнила. Они посидели еще немного над разложенной шахматной доской, а потом, не глядя на нее, он сказал:
— Я пошутил.
Перевод И. ПодчищаевойПрофессор Эндрюс в Варшаве
Профессор Эндрюс был представителем одной из очень уважаемых, очень серьезных психологических школ, с большими перспективами. Как почти все подобные школы, она основывалась на психоанализе, но впоследствии ушла от истоков, создала собственную методику, собственную теорию, собственную историю, собственный стиль жизни, трактовку сновидений и подход к воспитанию детей. А сейчас профессор Э. летел в Польшу с полной сумкой книг и чемоданом теплых вещей — ему сказали, что декабрь в Польше на редкость холодный и неприятный.
Все шло своим чередом: самолеты взлетали, люди переговаривались на разных языках, тяжелые декабрьские тучи висели над землей, готовые к зимнему причастию — отправке на землю миллионов снежных лоскутков, по одному для каждого живого существа.
Часом раньше, взглянув на свое отражение в зеркалах аэропорта Хитроу, он подумал, что похож на коммивояжера из своего детства — они ходили от дома к дому и продавали Библию. Но психологическая школа, которую он представлял, заслуживала того, чтобы совершить это путешествие. Польша — страна интеллигентных людей. Его миссия — посеять зерно и через неделю вернуться домой. Оставив им книжки — они ведь читают по-английски, а значит, не смогут устоять перед авторитетом Основателя.
