Померкли плафоны, и зажужжало магнето (или как там у них эта штука называется?), раскручивая турбину. Мотор зачихал и завелся, и в салоне опять стало светло. Плафоны гасли еще раз, еще и еще, пока не заработали все четыре движка. Самолет качнулся и двинулся на полосу.
«Что я наделал!» — подумал Евдокимов, и в памяти его промелькнули события минувшей ночи, все его движения-перемещения, вспомнилось неизвестно откуда взявшееся настроение победителя и дурацкие рожденные им мысли и выводы. Да, тот человек мог все так просто решать, но ведь Евдокимов не тот, самозванец он в лучшем случае, а в худшем — беззастенчивый хвастун и болтун, вот что он такое, и права она тысячу раз, если наставляет ему рога с этим своим профессором и доктором наук, хорошо еще, что не с ассистентом или лаборантом — так хоть честь какая-то.
— Извините меня, — сказал он все той же даме, которая и здесь оказалась рядом. — Я, кажется, не очень правильно вел себя вчера вечером. Глупости какие-то говорил.
— Ничего, — откликнулась она охотно. — Я сразу поняла, что вы немножко навеселе. Конечно, ожидание, безделье — как тут не выпить? Все вы, мужчины, одинаковые.
ДЛИННЫЕ ДНИ В СЕРЕДИНЕ ЛЕТА
Вина и заслуга детей в огромной степени
ложится на головы и совесть их родителей
Ф. Э. Дзержинский
— Нин! Нинка!
Было около пяти, жара спадала, но ветер утих и было еще душно. Окна, выходившие во двор, были закрыты занавесками, простынями, газетами, и двор казался вымершим.
Наташка рослая, кажущаяся старше своих шестнадцати лет, но еще по-детски круглолицая и нескладная, в выцветшем коротком сарафане — стояла одна посредине пустого двора и со злостью смотрела на окно в третьем этаже.
— Нинка! — опять крикнула она и погрозила окну кулаком.
Наконец занавеска в окне дрогнула, и мелькнуло чье-то лицо.
— Открой! — крикнула Наташка и побежала в парадное.
Нина встретила Наташку на лестнице перед дверью.
— Оглохла? — спросила Наташка. — Уши ватой заткнула?
— Мать дома. Я ждала, когда она на кухню уйдет. Она в магазин собирается.
Нина говорила почти шепотом и все время оглядывалась на неплотно прикрытую дверь.
— Некогда, — сказала Наташка. — Ну ка повернись!
— А зачем?
— Ну повернись. Жалко тебе?
— Жалко знаешь где? — спросила Нина, но все-таки повернулась.
— Все хорошо, только спереди нужно будет подложить.
— Что подложить?
— Платье синенькое дашь?
— Меня мать убьет!
— Нин, очень нужно.
— Она знаешь что сказала? С лестницы тебя спустит.
— Такое раз в жизни бывает. К родителям его иду. Помолвка называется.
— Не знаю, — неуверенно сказала Нина, — она меня убьет. А можно, я спрошу? Может, она сама разрешит.
Не дожидаясь ответа, Нина юркнула в дверь. Через минуту она выглянула и позвала Наташку. Мать стояла в передней и вытирала руки о фартук.
— Ну что у тебя случилось?
— Здрасте, Вера Сергеевна.
— Здравствуй. Что ты ей наплела?
— Это правда. Я выхожу замуж.
— Какая правда! Лет тебе сколько? Что молчишь? Не знаешь, что соврать?
— Нам исполком разрешил.
Вера Сергеевна махнула рукой — мол, хватит врать, но вид у нее был испуганный.
— А ты что слушаешь? — накинулась она на дочь. — Иди на кухню.
— Допрыгалась? — шепотом спросила она, когда Нина ушла. — Конечно, к этому все и шло. Господи, да разве не видно было! Поэтому и боялась я тебя, как змею. А может, и моя Нинка уже гуляет? Ты и ее втянула? Говори, а то я сейчас тебе башку расшибу!
Наташка покачала головой.
— Ух! — выдохнула Вера Сергеевна. — Что же мы тут стоим? Пойдем в комнату.
В комнате она потопталась у окна, потом подошла к шкафу, распахнула дверцу.
— Ладно, выбирай. Раз такой случай — ничего не жалко.
Наташка крутилась перед зеркалом, прикидывала, то одно платье, то другое.
— А может, это и хорошо? — спросила Вера Сергеевна. — Будет у тебя дом, семья. А сейчас ты кому нужна? Может, у тебя все хорошо получится.
Он у тебя кто?
— Инженер.
— Ну да?
— Не совсем инженер, учится.
Вот и хорошо. Жизнь для тебя и начнется.
— Можно? — спросила за дверью Нина.
— Заходи. Что же ты стоишь? Поздравь подругу. У нее сегодня праздник.
Нина кинулась к Наташке, стиснула ей шею.
— Пусти! — Наташка отодвинулась! — Платье изомнешь. Итак, видишь, морщит! Очень у тебя тут много.
— А как же! — сказала Вера Сергеевна. — Она ведь тоже невеста. Как время бежит! Давно ли в куклы играли, а теперь — невесты. Ну иди, а то к жениху своему опоздаешь.
— Спасибо, Вера Сергеевна. Я платье завтра утром принесу. И поглажу обязательно.
— Дай я тебя перекрещу. Мать-то идет?
— Ей некогда.
— Вот ведь прости меня господи!
— Я вас в крестные возьму, ладно?
— Счастливо! — сказала Вера Сергеевна. — Очень я за тебя рада.
Нина вышла с Наташкой на лестницу.
— Боишься? — спросила Нина.
— А чего? Кусок не откусят.
— Вату забыли! — вспомнила Нина.
— Тащи побольше. И карандашик захвати.
Ваты Наташка запихала за пазуху столько, что Нина пришла в ужас.
— Молчи! — сказала Наташка и поглядела в зеркальце. Теперь грудь была что надо. — У, воровка! Покрась мне глаза.
Нина очень старалась, даже язык высунула.
— У, воровка! — ворчала Наташка, следя за работой в зеркальце. — Умеешь! Дальше, дальше крась!
— На меня смотри. И молчи. А то брошу, — Нина была довольна, что может покомандовать.
— У, воровка!
— Все шепчетесь? — спросила Вера Сергеевна, выглядывая. Нина сразу отскочила и карандаш бросила. — Иди, Наташ, а то упустишь жениха-то. После наговоритесь. Подожди, это что же ты с собой сделала? Сотри немедленно.
— Это не я! — сказала Нина. — Это она сама.
Наташка встала со ступенек и, не обращая внимания на эти крики, пошла вниз.
— А может, ты все врешь? — крикнула Вера Сергеевна. — Придумала все про свадьбу? Ну, конечно, придумала. Как же я, старая дура, не догадалась?
— Ну и ладно. Вам-то что? У вас вон своя невеста, за ней следите.
— Паразитка! Снимай платье.
— Сейчас!
Наташка вихрем пронеслась по лестнице, выскочила во двор, закружилась. Платье надулось и поднялось, как у какой-нибудь балерины. Во дворе было по-прежнему душно и сонно, и никто не смотрел на это представление.
...В подворотне улица гремела как ненормальная. Как гигантские жуки, гудели троллейбусы, лязгали прицепы грузовиков, визжали тормоза, и казалось, что все машины мчатся сюда, в этот двор, но в последнюю секунду сворачивают и проносятся мимо.
Наташка стояла в глубине подворотни, приглаживая растрепавшиеся волосы, и никак не решалась выйти. Народу на улице уже было много. Кончился рабочий день. Шли распаренные тетки с толстыми сумками, ребята в пестрых рубашках. Девицы стучали босоножками, как гвозди забивали.
В подворотню зашел пьяный. Он постоял, шатаясь, потом пошел вдоль стены, касаясь ее рукой. Волосы упали ему на глаза, и он ничего не видел. Наташка пятилась от его растопыренных рук. Оказавшись во дворе, парень опять постоял, словно старался что-то вспомнить, и снова пошел подворотней, держась за стену. Наташка опять отступала, пока не вышла на тротуар. Парень вышел вслед за ней и повернул обратно. Он что-то бурчал под нос, но слов разобрать было нельзя.
На улице Наташка растерялась еще больше. Она шла, не поднимая глаз, но все равно ей казалось, что вся улица смотрит на нее и каждый знает, зачем она идет, и что сейчас кто-нибудь подойдет. Этого Наташка боялась больше всего.
Впереди, у милиции, остановилась машина, из нее вышли три милиционера, два остались на тротуаре, а третий зашел в отделение.
«Это за мной!» — подумала Наташка. Она понимала, что думать так глупо, но все-таки перешла на другую сторону.
«Конечно, за мной! — думала она, стоя перед киноафишей и напряженно прислушиваясь. — Нинкина мать позвонила и сказала приметы. И теперь они ищут. Может, уже увидели!»
Она чуть не обернулась, но кто-то сказал у нее за спиной:
— Девушка, пойдемте вместе? Леонов такое вытворяет, что повеситься можно.
«Клеит! — подумала Наташка, замерев от страха. — Вот идиот, а! Сейчас меня заберут, а он клеит!»
— А я не хочу вешаться! — сказала девушка, стоявшая рядом.
«Он на меня сзади смотрел, — подумала Наташка и поправила подложенную на грудь вату. — А у нее кофточка стильная».
Она еще постояла у афиши, но никто не обращал на нее внимания. Какая-то девка читала всю афишу сверху вниз, а ее парень говорил про каждый фильм: ерунда. Подошел пенсионер, он, наклоняясь, толкнул Наташку и спросил:
