В общем, десант состоялся со всеми сопутствующими несообразностями. Люди не были экипированы для тайги. Лев Степанович требовал в Таштыпе у лесников и геологов на всю команду сгущенки, тушенки. Ему отвечали: «Мы сами уже два года не знаем, какого все это вкуса». Режиссер при этих сборах дал слово: Лыковых не беспокоить — «побываем только в брошенной верхней избе». Обещание, конечно, не сдержали. Принял участие в этом десанте и врач Игорь Павлович, пренебрегший на этот раз своей концепцией об инфекции.
Мой протест Льву Степановичу удовольствия, конечно, не доставил. И нападки на Ерофея — деталь мелкой и смешной мести Пескову. Расчет такой: вот он его в каждой публикации поминает, а смотрите, что это за человек!
Видит Бог, не хотелось говорить обо всем этом в газете. Несколько раз звонил Черепанову: как вам не стыдно, перестаньте травить Ерофея!
Но поскольку Лев Степанович увлекся этим процессом, предлагаю ему заявить прокурору на меня. Я ведь тоже получил несколько посылок для Лыковых и переводы по десять — пятнадцать, три раза по сто рублей получал. И, каюсь, почти ничего не истратил. Гостинцы и все разумно-необходимое при поездках покупаю на свои деньги, а эти, жертвенные, сохраняю на какой-нибудь особый, непредвиденный случай. По избранной логике можно меня вполне заподозрить: мог «зажать» предназначенное для Агафьи вафельное полотенце или отщипнул трешку от пятнадцати рублей, присланных, скажем, из уральской деревни Большая Свербейка.
Поступки и образ мыслей выдают человека, о чем в народе говорят: на свой аршин мерит.
Вспомнить это заставляет опять же «Агафиада» Льва Степановича. Беседуя с журналистом «Книжного обозрения», он похвалился подарком Агафьи, старинной книгой. «Теперь эта древняя дониконовская Псалтырь хранится в подмосковной квартире Л. С. Черепанова», — пишет его собеседник. Думаю, Лев Степанович необдуманно похвалился. Не было у Агафьи «древней дониконовской Псалтыри». А если все же была, то завладеть такой книгой — все равно что у ребенка в обмен на конфетку выманить драгоценность. И вовсе не в подмосковной квартире место такой Псалтыри, чем ученые, полагаю, заинтересуются. Это ведь не сапоги-бродни, которые шила Агафья для Ерофея.
Ну и закончим по необходимости затянувшийся разговор нынешним положением последней из Лыковых. Одна в тайге. «Группа научной общественности», изучающая Агафью, выход видит в подселении на Абакан «подходящих людей» и способствовала этому, преодолевая наши с Николаем Николаевичем Савушкиным усилия огородить Лыковых от киношников, от праздного любопытства и просто от прохиндеев. Это нам не всегда удавалось. И все «подселения», мы писали об этом, заканчивались одинаково — либо сам «новосел» уходил, либо Лыковы прогоняли его. Это естественно. Опыт зимовок на Севере показывает, какие драмы могут разыгрываться в изоляции между людьми, даже хорошо знающими друг друга.
Тут же особые обстоятельства — предрассудки и вера, непростой и нелегкий характер.
Все же уроки не идут впрок. Врач И. П. Назаров писал в «Медицинской газете»: «Хорошо было бы «подселить» на Еринат одного-двух единоверцев, с которыми она (Агафья) могла бы разделить одиночество и все тяготы… Уверен, что такие люди найдутся, только не нужно этому препятствовать, и следует со всей серьезностью подойти к отбору «претендентов». Я, помню, оторопел, прочитав это. И читатели стали присылать вырезки: «Обратите внимание. Не миновать беды».
Не знаю, читает ли Иван Тропин «Медицинскую газету», но «претендентом» он оказался — лучше желать не надо: единоверец, таежник, уже не молод, бороду носит, много раз гостил у Агафьи, она, в свою очередь, ночевала у него в доме, когда добиралась к родне. Что вышло с этим «подселенцем», известно. «Группа научной общественности» готова стереть его в порошок, в духе времени уже окрестила «энкавэдэшником». Но в это же время продолжаются разговоры о новых «претендентах». (Снабжать их мыслится вертолетом. 800 рублей час полета!) Заранее можно сказать: ни к чему хорошему привести это не может. И «изучающие Агафью» берут грех на душу.
Разумней всего для Агафьи было бы переселиться к родне. Я был в глухой староверческой деревушке без колхоза и телевизоров. Переселение сюда разрешило бы все проблемы. Агафья не хочет. Мотивы заставляют пожать плечами и улыбнуться, а надо с ними считаться — против воли ничего сделать нельзя. Но можно было бы Агафью убедить. Семь раз прилетавшие сюда родственники не сумели. Мог бы врач. Он ее лечил.
Агафья к нему прислушивается. Но Игорь Павлович, не усмотрев ничего опасного, например, в «десанте» телевизионщиков, в это же время внушил Агафье, что у родственников она умрет от гриппа (Агафья так им и пишет). Родственники отправили письмо «руководителю группы научной общественности», упрекая в таком внушении. От ответа по существу Л. С. Черепанов ушел, написав, что-де в 30-х годах вышли у вас нелады с Лыковыми, вот и не хочет ехать Агафья.
Более вдумчиво к ситуации мог бы отнестись Игорь Павлович. Мог бы съездить к родственникам, посмотреть, как живут, и на концепцию свою мог бы взглянуть критически. Здравый смысл и гуманность этого требуют.
Между тем Фонд милосердия открыл денежный счет в пользу Агафьи. (Абакан, Жилсоцбанк 704502 код 146014). Наше общее внимание к исключительной человеческой судьбе — гарантия для «пустынницы». Однако милосердие наше не должно замыкаться лишь на том, что у всех на виду. Глянем вокруг себя — сколько одиноких Матрен, Агафий, Евдокий, Анастасий не в тайге, а в людном городе, по соседству с нами в деревне вопиюще нуждаются.
Протяните им руку!
Фото автора. 21 апреля 1990 г.
Рассказывает Мансур Гизатулович Абдулин
Эта беседа традиционная. В юбилейные даты нашей Победы я беседовал с маршалом Жуковым, с маршалом Василевским, писателем Симоновым. На этот раз о войне рассказывает солдат. Я давно искал такого собеседника — бывалого воина, хлебнувшего на фронте полной мерой всего, что выпало нам в сороковых.
Мансуру Гизатуловичу Абдулину я написал в Оренбургскую область, когда прочел его книжку «Страница солдатского дневника», покоряюще искренний и яркий рассказ о войне.
Мансур Гизатулович приехал в столицу. И ходим по апрельским полянам подмосковного леса, до полночи сидим у лампы. Солдат рассказывает, я — слушаю…
Вернувшись с войны, Мансур Гизатулович пятнадцать лет работал на урановом руднике. Мыл золото. Женился. Вырастил детей. Перенес операцию на сердце. Не забыл однополчан. Написал книгу воспоминаний…
Прочтите запись нашей беседы. Вы увидите, как человек воевал, чем жил на войне, о чем думал, что помнит.
В. Песков.
М. Г. Абдуллин. 1943 год.
* * *
В.: Мансур Гизатулович, мальчишкой я слышал слово «передовая», «послали на передовую». Теперь понимаю: передовая линия фронта — до противника триста — четыреста метров. Как в первый раз вы увидели эту линию?
О.: Увидел ночью. Пополнение на передовую почти всегда подтягивали ночью. Помню, нас торопили. Бежали в темноте через какие-то мешки или кочки. Смрад, гарь. Вдруг повисла ракета. И осветила трупы — рядом немцы и наши… Оказывается, в темноте мы на них натыкались. Эта картина осталась в памяти как фотография.
На войне многое повидал, многое позабылось. А это помню…
Но вообще-то смерть я увидел уже на пути к фронту. Наш эшелон бомбили. Возле полотна железной дороги хоронил друзей, с которыми рядом сидел в ташкентском училище. Думал: «Ни одного фашиста они даже и не увидели. И вот кладем их в землю. Значит, на мою долю придется и за себя, и за них воевать. Иначе не одолеем».
В.: Каким же было начало вашей войны?
О.: Представьте степь — ни звука, ни движения. Но я знаю: немцы недалеко. И вдруг сразу стало жарко — увидел троих. Идут по траншее, пригнувшись, несут по охапке соломы. Я сибиряк. Стрелять умею. Но сколько ни целился — промах. Волновался. А немцев все еще видно, бегут, не бросают солому. Прорезь, мушка, цель — все слилось. Теперь почему-то уже спокойно нажимаю на спуск и вижу — попал. Первой мыслью была: «Эх, кабы видел кто из наших!»
Девятнадцать лет было — молодость, честолюбие.
Увидели! Подбегает ко мне по траншее сам капитан Четкасов, комиссар батальона.
— Мансур, ты? Я видел в бинокль…
Часом позже весь полк знал, что я открыл «боевой счет». Представили меня за «почин» к медали «За отвагу». Потом за время моей войны приходилось участвовать в делах куда и сейчас наедине с самим собой я горжусь. И поступки эти не были отмечены наградами — все относительно в бухгалтерии войны.
