Оно приближалось. Давид раскрыл все карты, и теперь увиливать не имело смысла. Вот-вот должно появиться то, что преследовало его всю жизнь. Сейчас. Надо идти до конца. Надо сказать все.
Давида стащили с кафедры — один справа, другой слева, выкрутили руку за спину, но он вцепился другой в бортик и написал до конца вторую формулу. Потом пальцы разжались. Камера еще следила за ним; приступая к третьей формуле, Давид кричал изо всех сил, чтобы сократить все увеличивающееся расстояние между ним и микрофоном. Министр кивнул, снова вышел вперед и начал говорить. Но Давид не унимался, зал проплывал мимо, его каблуки стучали по полу, солнце сверкало пуще прежнего, озаряя светом гигантское окно. Камера все еще сопровождала его, все еще… но потом была переведена обратно на кафедру, на министра.
— Нет! — закричал Давид. — Вы должны… Выслушайте меня!
Один из конвоиров закрыл ему рот рукой; в течение секунды Давид еще видел раздраженные и ничего не понимающие лица сидящих в зале, потом его выставили, и дверь захлопнулась перед самым его носом.
Хватка ослабла. Перед ним стояли двое, мужчины, скорее добродушного вида, на одном из них, очевидно служащем отеля, была ливрея. Давида повели по коридору, мимо регистратуры, к выходу. Он больше не оборачивался.
— Куда вы его ведете? — услышал он голос Марселя.
— Я думаю, — сказал один, — нужно вызвать полицию…
— Прошу вас, — ответил кто-то, — в этом нет никакой необходимости! Этот человек совершенно безобиден. Он просто сумасшедший.
Давид попробовал повернуть голову, но ничего не вышло, его держали слишком крепко.
— Да будет вам! Просто вышвырните его.
Поразмыслив несколько секунд, охранники вытолкнули Давида. Тот, шатаясь, вышел на улицу, в самое пекло.
— Чтобы духу вашего здесь больше не было. Понятно?
— Он все понял, — ответил за него голос. — Не беспокойтесь!
Мужчины кивнули и скрылись внутри гостиницы. Давид обернулся. За ним стоял человек из регистратуры. И улыбался.
— Неплохая попытка. Серьезно, очень даже ничего!
Лицо его показалось Давиду знакомым. Пожелтевшие зубы со щербинкой впереди. Он отбрасывал узкую тень на земле.
— Пошли! Мы едем домой. Большое вам спасибо, очень любезно с вашей стороны! — сказал Марсель и полез в карман.
— Нет, прошу вас! Ничего не надо! Нет! Нет! Это моя работа. — Он посмотрел на Давида. — Уже собираетесь ехать?
Давид кивнул.
— Во всяком случае вы прославились! Милое выступленьице. Именно ради него вы и забрались сюда?
— Я хотел встретиться с одним человеком, с Валентиновым, но он уже…
— Да, он только что отбыл. Я сам бронировал для него билет. Его поезд отходит через полчаса.
— О господи! — воскликнул Давид. — Где здесь вокзал?
Мужчина медленно поднял левую руку, вытянул указательный палец и показал на здание на другом берегу озера.
— Откуда я вас знаю? — спросил Давид.
— Меня многие знают.
Их взгляды встретились. Давид открыл рот, некоторое время он как будто колебался, но так ничего и не сказал. Повернулся и заспешил прочь. Он пытался даже бежать, но нога не слушались, к тому же левая рука совершенно онемела. Воздух был теплый и вязкий, как жидкость. В груди что-то ныло.
Его догнал Марсель.
— Ты уже выставил себя идиотом, теперь достаточно? Что теперь? Что ты собираешься еще учудить?
— Скорей! — задыхаясь, ответил Давид. — Беги на вокзал!
— Тебе нужно к врачу, у тебя ужасный вид!
— Сказано тебе, беги!
— Я даже не знаю, как Валентинов…
— Он маленький, в очках и с бородкой. Да беги же!
Марсель покачал головой, посмотрел Давиду в глаза и… побежал. Он удалялся в сторону вокзала. Солнце словно выросло и светило теперь так ярко, что все кругом расплывалось. Пот катился по лицу Давида. Боли в груди усиливались и ослабевали, снова усиливались и снова ослабевали, в четком ритме. Он достал из кармана ингалятор, направил ко рту, сделал вдох — не помогло. Впрыснул еще раз. Снова никакого эффекта. Отшвырнул пузырек, тот с металлическим звуком ударился о землю и покатился.
Давид не останавливался, но продвигался вперед очень медленно. Не то сам воздух удерживал его, не то земное притяжение было сегодня сильнее, а может, нестерпимая жара затрудняла движение. Сердце неистово колотилось, дыхание прерывалось. Боли усиливались. Он уже шел вдоль магазинов, в витринах лежали ожерелья, трости, часы, снова ожерелья. Люди глазели на них через стекло, мимо промчался на велосипеде ребенок. От асфальта поднимался пар, на небе ни облачка. Вот еще одна витрина с часами: дюжина круглых тикающих предметов, резкие скачки бесчисленных стрелок, следующих за секундами — все напоминало большие гонки. Давид застонал, какая-то женщина изумленно на него посмотрела. Он как будто пошел быстрее. Но нет, это только показалось. Несмотря на жару и досадно медленную скорость, несмотря на свой вес и мучившие боли, Давид бесстрашно продвигался вперед. Вокзал приближался.
Солнце выросло еще больше. На стенах домов колыхались блики озера. Мимо проехала косилка, Давид отпрянул в сторону, и на секунду его одурманил резкий запах свежескошенной травы. Дальше.
Поворот, еще один, вперед по дороге. Возле кафе за ослепительно белыми столиками сидели люди и разговаривали, гремя посудой, поднимая и опуская чашки. Было больно дышать, Давид попробовал задерживать воздух, но надолго не получалось, его настигал приступ кашля. Хотелось пить.
Вот показался вокзал. Три ступеньки вели в пустой зал ожидания. Два окошка, киоск с газетами и сигаретами. Давид вышел на перрон.
— Ну наконец-то!
Марсель сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах.
— Девушка в окошке сказала, что кто-то, похожий на Валентинова, спрашивал у нее, когда отходит поезд и есть ли еще время прогуляться вдоль озера. В маленьких деревушках свои преимущества, нам только нужно дождаться, когда профессор вернется. Присаживайся, ну и видок у тебя!
Давид прислонился к стене. Та показалась ему мягкой, почти резиновой. Посмотрел на рельсы: две блестящие прямые набегали друг на друга и исчезали в черном горле туннеля, так что точка их пересечения оставалась вне поля зрения. Только через несколько секунд он заговорил:
— Нет, мы не будем ждать. У нас нет…
В сердце кольнуло так сильно, что он едва не закричал. Потом резко повернулся и, пройдя через зал, снова оказался на улице. Марсель отбросил сигарету и побежал за ним.
Узкая лестница вела от тротуара к берегу. Давид крепко ухватился за перила и стал осторожно спускаться, шаг за шагом, ступенька за ступенькой.
— Ступай налево, а я направо. Если его увидишь, зови меня!
— Но в этом нет смысла! Мы подождем здесь! С какой стати я должен куда-то ходить?
Давид остановился. Перед ним расстилалось озеро. Синяя плоскость, отбрасывающая полосатые блики света. Шум волн, бьющихся о камни. Давид развел руки, почувствовал идущую от воды прохладу, сделал глубокий вдох, снова дышалось свободно.
— Потому что я тебя прошу, — ответил он. — И потому что ты мне веришь.
— Не верю ни единому слову.
Марсель всплеснул руками, повернулся и пошел прочь. Давид смотрел ему вслед, но уже через несколько секунд тот скрылся из виду, растворившись в ярком свете.
Дорожка вела прямо и была добросовестно выложена. Слева раскинулось озеро, справа — пальмы и диковинные разноцветные растения, привезенные из дальних стран. Нервно раскачивалась на ветру орхидея. Давиду еще никогда не доводилось видеть такого огромного солнца. Слабо вырисовывались очертания гор, цветы тянулись прямо к нему. Какое-то растение с шипами, длинные высохшие листья которого трепетали словно живые, пробудило в нем смутные воспоминания, но они стерлись, как только цветок остался позади. Ребенок на велосипеде обогнал Давида. Женщина остановилась и показала на него пальцем.
— Это вы! — воскликнула она. — Вас же только сейчас по телевизору!.. Правда?
— Правда, — ответил Давид и побрел дальше. Он как будто плыл в теплом тумане. Теперь уже каждый вдох сопровождался болью. Озеро действовало успокаивающе, особенно холодный блеск воды и мысль о том, что в любой момент можно броситься в эту воду, готовую принять любого и предоставить надежную и верную защиту, раз и навсегда.
Быть может, больше никому не удастся найти то, что нашел он; быть может, это единственный шанс, дарованный только ему. А что если (Давид почувствовал такую острую боль слева в груди, что чуть не упал, но падать сейчас он просто не имел права, ибо тогда — и это он ясно осознавал — ему больше не встать) — что если он действительно заблуждается? Поставив правую руку козырьком, Давид снова увидел дорогу и определил, куда идти; пот бежал по лицу, рубашка прилипла к телу, он встряхнул левую руку, но не почувствовал ее. Допустим, но если это ошибка, то почему же его хотят убить?
