И я принял решение, зная, что пятно, мерцающее в отдалении, следит за мной.
Я неторопливо достал из кармана маленькую коробку с пилюлями и выложил одну таблетку на стол перед собой. После этого поудобнее уселся в кресле и стал ждать. Ко мне вернулись силы – я и не знал, что у меня их так много. Если мне суждено погибнуть, приговор приведу в исполнение я сам. Может быть – почем знать, – таким образом я уничтожу и силу, которая стоит за пятном, и не позволю ей завладеть мною. Одно я решил твердо: я умру прежде, чем отдамся ей. Я слишком гордился своим личным, независимым существованием, и эта гордость пересилила страх смерти. Вот почему я сидел и ждал.
«Делай что хочешь, – думал я. – Одолеть меня ты не можешь».
Долго ждать не пришлось. Пятно ринулось на меня с невероятной скоростью. Рычание сделалось плотоядным.
Но я не дрогнул ни перед тьмой, ни перед этим грозным шумом. Мгновение – и от света уцелело только слабое мерцание. Мне было трудно дышать. Но я не впадал в панику. Я держал таблетку у самых губ.
– Оставь меня! – крикнул я. – Оставь!
Тьма и рык. Это было ужасно. Я не мог более противостоять им. Все было напрасно. Я раскрыл губы, чтобы проглотить лекарство.
Но едва рука поднялась ко рту, как натиск прекратился. Тьма нехотя отступила. Рычание сменилось визгом. Я слышал чье-то затрудненное дыхание, и это насторожило меня: значит, то существо, по другую сторону тьмы, тоже выбилось из сил? Значит, гнать эту темную массу на меня ему не легче, нежели мне – сопротивляться? Мой противник может устать?
Брызнул свет, его становилось все больше. Я удерживал столь новую для меня решимость, пока тьма не обратилась в бегство. Даже когда она вновь превратилась в далекое, слабо пульсирующее пятно, я не успокаивался.
– Оставь меня! – восклицал я снова и снова.
Оно и мерцало уже еле-еле, а потом вовсе исчезло. Где бы я ни искал его – ни следа. Впервые за много недель я остался в одиночестве.
Я был счастлив, но не утратил бдительности. Сидел в кресле, настороже, выжидая. Прошло полчаса. Час. Никаких признаков моего «сучка».
Прошло два часа. Девять вечера.
Я понемногу расслабился. Как солдат, побывавший подогнем, позволяет себе расслабиться, когда пушки замолкнут. Как животное, выскользнувшее из когтей хищника. Внезапно я ощутил приступ голода. С ланча я ничего не ел, и за это время прошел через ад. И все это – в канун дня рождения.
Я пошел в кухню и сделал себе несколько бутербродов. Выпил пива и большую рюмку коньяку в честь самого себя. Кажется, я поверил, что пятно ушло навсегда. Или, по крайней мере, я полагал, что теперь знаю, как с ним справиться. Возможно, пиво и коньяк придали мне пьяной отваги. Как бы там ни было…
Я пошел спать, и когда я раздевался, мощный разряд молнии вырубил электричество и в доме, и на улице. Меня это не обеспокоило. В спальне имелись свечи. Одну я зажег и поставил на комоде перед фотографией отца и матери, которую унаследовал от доктора Гиффена. Другую свечу я поставил на тумбочку возле кровати и рядом с ней положил таблетку цианида, чтобы она была под рукой.
Но я ни о чем не беспокоился. Я полагал, что пятно не вернется, пока я сплю. Если оно и попытается еще напасть на меня, то во время бодрствования. Во сне я буду в безопасности. Помню, как я зевал и говорил про себя: оно никогда не является во сне.
Я оставил свечи – пусть догорают. Минни, мурлыкая, улеглась в ногах.
Не знаю, как долго я спал перед последним боем. Меня разбудила Минни – ее коготки панически заскребли по деревянному полу, когда она спрыгнула с кровати и бросилась прочь. Свечи сгорели наполовину.
Пятно сделалось чернее прежнего. Оно надвинулось на меня так быстро, что парализовало, придавило к постели. Я не мог расцепить скрещенные на груди руки и достать пилюлю. Лежал, точно труп, окруженный горящими свечами. На этот раз тьма приближалась бесшумно. Ни рыка, ни утомленного дыхания, вообще никакого шума. Только тьма и чье-то страшное присутствие. Надежды не было, но любопытство все еще не покинуло меня. Кем и почему я был отмечен?
Кем или чем станет теперь Эндрю Полмрак?
Бывало ли с вами такое, что вы словно выходили из самого себя куда-то прочь? Это случилось со мной на следующее утро – утро моего дня рождения. Я как будто наблюдал со стороны за пробуждением другого человека, словно сам уже не обитал в своем теле. Как объективный наблюдатель, я отмечал то, что происходило в моем уме, но уже не по моей воде. Я видел это словно сквозь стекло или воду. Я видел, как я, белый, одутловатый мужчина с тусклыми глазами, поднимаюсь с постели и одеваюсь. Маленькая черно-белая кошка тоже следила за мной.
Собравшись, я оставил снаружи на двери квартиры записку для консьержа и направился в прокат, где предлагали подержанные автомобили. Я выбрал одно из старинных чудищ – тех машин, что были в ходу давным-давно, – выехал из города и двинулся на север. Я ехал много часов, мимо больших и малых озер к горам, где снег выпадает рано.
Оказавшись посреди заснеженных холмов, я уже не мог толком сориентироваться.
Знал я одно: я проехал множество миль по сужавшейся дороге, проложенной снегоуборочной машиной. Еще я помнил, что это мой день рождения. Меня никто не обгонял, сам я несколько раз обгонял машины, такие же старые, как моя, – сплошь зализанные горбы и плавники.
Останавливался я только однажды – в местечке под названием «Верхний Обзор». Я подъехал к ограждению и опустил стекло. Втягивая холодный воздух, я смотрел вперед, на ледяные валы гор. Мороз щекотал тонкие волоски в ноздрях.
Как все это мне знакомо, думал я. Как это знакомо.
Еще несколько поворотов дороги – и я добрался до мотеля, старомодной гостиницы с мерцающей электрической вывеской: «Горец». У двери красовалась резная фигура воина в юбке с занесенным палашом. Женщина за стойкой не подняла головы, когда я вошел, и даже когда спросил номер комнаты.
– Тринадцать, – ответила она, усердно стуча спицами. Седоволосая старуха, полностью поглощенная своим вязанием.
Я прошел по коридору; темно-коричневый немаркий ковер пружинил под ногами. Мне казалось, что это далеко не первый такой коридор в моей жизни.
Дойдя до номера тринадцать, я повернул ручку и толкнул дверь.
Комната – в точности как миллионы других гостиничных номеров, разве немного старомодная, с темными панелями. У постели стояла женщина – обнаженная; она улыбалась, и что-то подсказало мне, что я давно с ней знаком. При виде нее я ошутил такую печаль – сам не зная почему, – что едва не разрыдался.
Значит, вот до чего дошло, твердил я про себя. После стольких лет – вот до чего дошло. Она стоит здесь, в душной комнате, и ждет меня. Глубоко вздохнув, я захлопнул за собой дверь. Прислонился к ней на миг, словно собираясь что-то сказать – может, спросить ее имя или не встречались ли мы прежде. Но когда я попытался заговорить, она с улыбкой прижала палец к губам и покачала головой.
– Не надо ничего говорить, дорогой мой, – сказала она. – Иди ко мне – сейчас.
Я скинул старое клетчатое пальто, которое подобрал в машине (сам не помню, каким образом оно оказалось у меня на плечах, это старое пальто со знакомым, чуть затхлым запахом). Снимая с себя одежду, я как будто снял и печаль. Теперь я полностью сосредоточился на смутных потребностях тела, и постепенно эти позывы, как им и следует, взяли верх. Так всегда бывало. Грудь разрывалась – мне казалось, сейчас она лопнет и наконец-то из нее родится на свет мое сердце. Я хотел как можно скорее излиться в эту женщину и покончить со всем, возвратиться в то, чему я принадлежал, хоть я и не знал, что это.
Но она без труда читала мои мысли.
– Нет-нет, – сказала она, – на этот раз мы спешить не будем.
Она откинула покрывала и заставила меня лечь. На тумбочке стояла бутылочка с маслом. Женщина отлила немного себе на ладонь. Потом встала на колени посреди постели и принялась покрывать теплой смесью мою кожу, втирая ее в каждую часть тела, медленно, осторожно, задержалась на пурпурном пятне, двинулась ниже, тихо меня лаская, затем помогла мне перевернуться на живот, тихонько замурлыкала.
Когда умащение закончилось, она вздохнула – с удовлетворением, как показалось мне, – и сама легла рядом.
– А теперь, – сказала она, – приступим!
Я вскарабкался на нее, приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза. Я понимал, что должен это сделать – должен узнать ее. Я готов был даже поцеловать ее в губы, хотя обычно этого не делал. Но она уклонилась от моих губ, поцеловала меня в щеку, потрепала редеющие полосы, прошлась ладонями по пухлому телу (каждый день, глядя в зеркало, я отмечал, каким пухлым я становлюсь, белым и пухлым – одутловатый белый мужчина). Какое-то время она ласкала меня, потом прижала мою голову к груди и укачивала, пока я сосал. Я почувствовал, как ее сосок приподнимается навстречу моему языку, и прикрыл глаза, уткнулся носом в ее мягкое тепло, и мне казалось, будто я чую, как всего в четверти дюйма от поверхности кожи подступает молоко.
