Ксения слушала очень внимательно, то и дело задавала вопросы.
— Ну что же, ты мне веришь? — с надеждой спросил он. Она пожала плечами:
— Знаешь, если бы ты пришел ко мне в своем прежнем облике и выдал бы нечто подобное, я бы ни секунды не сомневалась в том, что у тебя шизофрения! Но поскольку передо мной совсем другой человек, то тут возможны четыре объяснения.
— Целых четыре? — насторожился он. — И какие же именно?
— Первое: ты Кирилл Рощин. Ну, или какой-то другой человек, неважно. Факт тот, что ты не Голубев, но вообразил себя им после того, как вы очень много и тесно общались. В психиатрии нередки такие случаи, когда больной вдруг объявляет себя какой-то известной личностью, Наполеоном, например. Тогда и рассказанная тобой история с зеркалами и масонами легко объясняется…
— Тем, что это бред сумасшедшего? — усмехнулся он.
— Вот именно! — она не стала с ним деликатничать. — Но я не склонна придерживаться этой версии. Да, ты мог перенять манеры Леонида, его жесты, интонации… Леня просто не мог столько тебе рассказать. Да и не стал бы он этого делать, не такой он человек.
— Тут ты совершенно права, — кивнул он. — О наших отношениях я так никому ничего и не говорил. Ни Жорке, ни Людмиле…
— Вариант второй, — увлеченно продолжила она. — Ты — самозванец. Тем или иным образом сумел очень хорошо узнать Леонида, научился отлично его копировать и теперь собираешься выдавать себя за него. Теоретически такое возможно. Но тоже отпадает.
— Слава тебе господи! А почему, можно узнать?
— Я не вижу смысла. Для чего разыгрывать этот фарс передо мной! Перед человеком, с которым Леонид Голубев вот уже восемнадцать лет не общается? Логичнее было бы объявиться в тех кругах, где он вращается, и, скажем, заявить свои права на активы холдинга… Но в этом случае твоя легенда явно была бы куда проще. Например, та же пластическая операция или что-то в этом духе…
— Стало быть, второй версии ты тоже не придерживаешься? Это радует.
— Ну, полностью я ее не отвергаю… Если тут какая-то сложная интрига, то со временем это станет ясно.
— Ладно, подождем. Какие еще у тебя будут объяснения?
— Третье — это то, что я сошла с ума. Все эти сны, и мое отражение… Последние дни мне тоже кажется, что, когда я смотрюсь в зеркало, со мной словно кто-то разговаривает. Заставляет вспоминать тебя, задумываться о прошлом… В общем, если честно, третий вариант мне тоже совсем не нравится. Нет никакого желания записываться в душевнобольные.
— Значит, остается последняя версия. И какая же она?
— Самая нелепая. Ты говоришь правду. И все эти невероятные события действительно с тобой произошли.
Он даже засмеялся от радости.
— И… Что ты мне на все это скажешь? Она вдруг тоже улыбнулась:
— То, что я уже минут сорок просто умираю, как хочу курить. Но в здании это категорически запрещено. Пойдем в скверик, покурим?
— Пойдем. Только я больше не курю.
— Вот как? Давно бросил?
— Да уж лет двенадцать…
— Молодец какой! А я, видишь, до сих пор не могу… Кстати, а что я тогда курила?
— Болгарские сигареты. Больше всего любила «ВТ», но когда их не было, покупала Opal или Rodopi. Слушай, тебе не надоело меня проверять? А то ведь я спрошу, что курил я?
— А и спрашивай, я это прекрасно помню. Явскую «Яву» за сорок копеек.
— Точно, сразу блоками брал… Ну что, вопросы на сегодня закончились?
— Практически. Остался только один.
— И какой же именно?
— Как поживали все эти годы триста спартанцев?
— Ксю, милая… — Он все-таки осторожно приобнял ее, но тут же на всякий случай отстранился. Ее волосы, как прежде, пахли зелеными яблоками, он почувствовал это даже сквозь стойкий аромат французских духов.
— Знаешь что… — вдруг сказала она, когда они вышли из здания клиники и уселись на пригретую весенним солнцем скамейку в близлежащем сквере, — мне безумно хотелось бы увидеть Леонида. Вернее, конечно, не Леонида, а его… твое бывшее тело, в котором живет сейчас этот самый «серебряный масон». Как думаешь, такое в принципе возможно устроить?
Он взглянул на часы:
— Да, и не так сложно. Сейчас всего начало двенадцатого. Обычно он выходит из дома не раньше полудня. Я на всякий случай некоторое время наблюдал за ним и представляю себе его распорядок дня… Мы можем подъехать к особняку на Бульварном, припарковаться где-нибудь неподалеку и подождать в автомобиле. Если повезет, увидим его.
— Поехали! — решительно поднялась Ксения. — Моя машина вон там, на стоянке.
— Я предпочел бы ехать на своем Ferrari. Кирилл, то есть Глеб, все равно ее не знает.
— Узнаю царя Леонида, — улыбнулась в ответ Ксения. — Он всегда, во всех случаях, стремился быть у руля. Вроде бы мягко, деликатно, ненавязчиво — но все равно настаивал на своем.
— Ну уж это ты слишком… По-моему, никто никогда тебя в правах не ущемлял.
Дорога от Ксениной клиники, находившейся в Лефортове, до бывшего жилища Голубева на Бульварном кольце даже с учетом пробок заняла менее получаса.
— Неплохой особняк, — заметила Ксения, закуривая свою тонкую сигарету.
— Ты бы еще видела мою квартиру внутри!.. А дом этот, говорят, был когда-то выстроен князем Загоскиным, — щегольнул познаниями Леонид.
— Кем-кем?
— Загоскиным, был вроде такой писатель, хотя я о нем никогда в жизни не слышал.
— Очень стыдно. Школьную программу можно было бы и знать.
— Ты хочешь сказать, что мы проходили в школе Загоскина? — удивился Голубев.
— Нет, Гоголя, — парировала Ксю. — «Ревизора». Помнишь, Хлестаков хвастается дамочкам, что он еще и великий литератор и написал массу книг, в том числе и «Юрия Милославского»? А Марья Антоновна ему возражает: «Это ведь господина Загоскина сочинение»…
— Да, что-то припоминаю. «А есть еще другой «Юрий Милославский» — так это мой». Значит, тот самый Загоскин и построил этот дом?
— Боюсь, что нет, — усмехнулась она. — Загоскин и князем-то никогда не был. Он хоть и дворянин, но из небогатой семьи…
— Ты всегда была ходячей энциклопедией, Ксюшка.
— …так что твоя смазливенькая риелторша просто скормила тебе очередную байку для простодушных клиентов, а у тебя и повисла лапша на ушах!
— Да ты, я смотрю, ревнуешь? — ахнул Голубев.
— Я-а-а? — Она возмущенно посмотрела на него и собиралась разразиться гневной тирадой, но он заставил ее замолчать, быстро схватив за руку.
— Тише, Ксю! Вон он, видишь? Выходит на крыльцо. Ксения и Леонид во все глаза глядели, как лже-Голубев в сопровождении охраны спустился по мраморным ступеням и неторопливо прошествовал в сторону гаража.
— Он не выглядит счастливым, — удовлетворенно проговорил Леонид. — Лицо хмурое, взгляд потухший… И что за дурацкая прическа — он что, длинные волосы решил отращивать? Давно пора постричься.
Однако Ксения его, похоже, не слушала. На ее лице отразилась целая гамма чувств.
— Дурак ты! — проговорила она наконец. — От такого тела отказался!
— А что, сейчас я тебе не нравлюсь? — обиделся он. Она окинула его оценивающим взглядом:
— Нет, почему. Так, конечно, тоже ничего, хорошенький мальчик. Но тот мужчина мне нравится больше… Ой, ты что? Что с тобой?
Последние ее слова были вызваны тем, что Голубев вдруг резко пригнулся к рулю.
— Она прошла? — почему-то вполголоса спросил он.
— Кто?
— Ну, эта женщина? В коричневой куртке? Которая шла мимо и посмотрела прямо на нас?
— А-а! Да, конечно, давно прошла. А почему ты испугался? Ты что, ее знаешь?
— Ну да, конечно. Это Раиса Павловна, моя домработница. В смысле — бывшая домработница…
— В смысле — нынешняя домработница Глеба Серебряного. Она как раз вошла в ворота особняка. В руках у нее был пакет с эмблемой ближайшего супермаркета, а в пакете, если не ошибаюсь, сверху лежали бумажные полотенца. Значит, она, скорее всего, работает в особняке и только что сделала покупки.
— Ну, ты просто Шерлок Холмс! — восхитился он. — Впрочем, чего я удивляюсь, я же помню, что ты всегда обожала детективы…
— Я-то — да, а вот как быть с тобой? Чего ты спрятался-то? Или она знает Кирилла?
— Кирилла? Нет, конечно. Я не хотел, чтобы она увидела меня… Тьфу ты, черт! Совсем забыл, что я теперь выгляжу по-другому и она просто не сможет меня узнать.
— Ладно, — вздохнула Ксения. — Давай разбегаться. Не сердись, но мне надо побыть одной и все это переварить.
— Я отвезу тебя, — он взялся за руль. — Куда, в клинику?
— Нет, лучше домой. Ты еще помнишь, где я живу?
— Ну а как же! И дом, и подъезд, и этаж, и номер квартиры. И даже то, что окна твоей комнаты выходят на Москву-реку. А твоя машина?
— Ах да, я и забыла… Видишь, я тоже становлюсь рассеянная. Ладно, тогда поехали в Лефортово.
