По знакомой тропе вышел в лес, подступающий к берегу, и сел на желтый песок, замусоренный углем от костров, бумагами и щепками.
Снял сапоги, скинул гимнастерку, оставшись в серой полотняной рубахе. Портянки расстелил по земле, а гимнастерку с сапогами положил под голову. Удобно улегся и стал смотреть на озеро.
Несколько лодок чернели на воде. Андрей, прищурившись, нацеливался на них, спокойно и обстоятельно, как снайпер, выбирающий цель. Со стороны могло бы показаться, что полеживал он себе беспечно, лениво или бездумно.
Не так оно было на самом деле.
А было чувство уверенности, что он достиг того, что хотел, и необходимо лишь время, которое у него есть. Вот и лежал, не спуская полузакрытых глаз с парящих по белой поверхности лодок, со всего озера, которое на исходе дня переливалось и мерцало, струилось и текло, как расплавленное серебро.
«И все. Все теперь, – подытожил он неторопливо и четко: – Они тут, и я тут. Вместе нам предстоит решить одну задачку, как обрести человеку свое лицо, свое имя, звание. Стать гражданином, имеющим документы, солдатом с оружием, единственного в глазах окружающих положения, когда человек зовется человеком, а солдат солдатом».
Как отнесутся те двое к поставленной такой задачке, станут ли они сопротивляться, отговариваться, вилять, отнекиваться, лгать, а может быть, и каяться, не это волновало его.
Он прошел к ним свой нелегкий путь, начав его с нуля и как бы обретая себя по крохам. Спасибо тем, кто принимал его за человека не по документам, а за солдата не по оружию. Они-то и помогли поверить в себя и возродиться.
Таким он предстал перед этими двумя, и оно было главным в его теперешнем положении. Оно диктовало ему милосердное снисходительное отношение к предполагаемым некогда врагам.
И все-таки не знал пока сам, как он поведет себя, когда встретится с ними. Это беспокоило его больше, чем то, как поведут себя они.
Физической расправы он не желал, но всяко могло случиться. Черт возьми, он живой человек, и любая драка могла дать выход накопившимся чувствам. Не к правосудию же обращаться, в конце концов!
Андрей не сводил глаз с воды, лежал раскованно и отрешенно, как бывает в жизни перед главным событием.
Вспомнилось из школьной жизни, как прочитала учительница по литературе Вера Андреевна им стихотворение про бурю. «Смело, братья, ветром полный парус мой направлю я, полетит по скользким волнам быстрокрылая ладья…» Вера Андреевна принесла на следующий день патефон и сказала, что в музыке эти же слова звучат еще сильней, еще эмоциональнее. Она достала пластинку, накрутила пружину и поставила иглу. Откуда-то из шороха и шипенья прорезался странный голос, а потом к нему присоединился второй. Они пели: «Облака плывут над морем, крепнет ветер, зыбь черней, будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней!» «Помужествуем! – горячо воскликнула Вера Андреевна. – Вы слышите, как звучит это слово: „по-му-жест-ву-ем“!» Она размахивала руками, странно и смешно напевая. Будто опомнилась перед многими устремленными на нее взглядами, – где же увидишь такое! – и смущенно добавила, что запись хоть и хриплая, но прекрасная, надо только уметь слушать. «Я вам повторю это место, слушайте! Хорошенько слушайте!»Ребята слезли со своих мест, окружили патефон. И опять из длинного шипенья возникли два мятущихся голоса, и один из них сильно и низко произносил: «Будет бу-ря! Мы поспорим и помужествуем с ней!» А потом плавно, как текучая вода после всяких гроз, пролились медленные слова: «Там, за далью непогоды, есть блаженная страна, не чернеют неба своды, не проходит тишина…»Сколько раз мысленно Андрей потом проигрывал про себя эту песню, она так и слышалась ему из-под памяти, сквозь шорох и шипенье, и возрождала в нем силы, звала к борьбе.
Все-таки он задремал, сам не заметил как! Сказалась и прошлая бессонная ночь. Когда открыл глаза, было темно, от озера несло холодной сыростью. Песок под ним показался ему неуютным, мертвенно-холодным, как с другой планеты.
Андрей быстро вскочил, намотал портянки, прыгая на одной и на другой ноге, торопливо натянул отсыревшую гимнастерку. Пристально посмотрел на озеро. Оно светилось матово-бело и будто даже стало больше, но лодок нигде не было.
Не отводя глаз от озера, Андрей отряхнул с себя песок, поправил ремень, застегнул ворот.
Несколько секунд стоял, ни о чем, собственно, не раздумывая, глядя в молочно-холодную пустоту перед собой. Почувствовал озноб, ходко двинулся в сторону бараков, горевших редкой цепочкой огней.
Тропу теперь не разбирал, это было невозможно. Несколько раз оскользнулся, увязая по щиколотку в податливых болотных мхах. Вылезал на дрожащую, но спасительную твердь, чувствуя, как она пружинит и плывет под ногами. Около бараков он остановился, почистил щепочкой сапоги.
Компании гуляющих, в основном женщин, стояли кучками во дворе, танцевали, пели частушки. Выли частушки про любовь и про войну.
Андрей попытался миновать гуляющих стороной, но остроглазые девчонки приметили солдата, стали на его пути. Вроде бы шутя, но слишком старательно, желая показать себя и понравиться, закружились перед его глазами.
Одна из них – он сразу узнал кнопку – приблизилась, заорала ему в лицо:
Лейтенант, лейтенант, приходи на бугорок,
Приноси буханку хлеба и картошки котелок!
Тут другая, покрупней, в сапогах на босу ногу, в коротеньком платьице, вразрез подруге завела свое:
Лейтенант, лейтенант, мягкие сапожки,
Постой, не уходи, у меня белы ножки!
Кнопка затопала ногами, выставив руки перед собой, очень ловко все у нее выходило:
Я любила лейтенанта, я любила старшину -
Лейтенанта за погоны, старшину за ветчину!
Женщины засмеялись, крикнули Андрею:
– Давай отвечай, а то до утра не отпустим! Лейтенантская серия продолжалась бы долго, но в защиту солдатика выступил гармонист-подросток и такое отмочил натуральное, что девчонки завизжали, напустились на охальника.
Кнопка спела ему, взбивая пыль ногами и кружась:
Ты меня не полюбишь, так я тебя полюблю,
Ты меня не повалишь, а я тебя повалю!
Андрей под шумок протолкнулся к двери. Но кнопка углядела, догнала, дернула за полу гимнастерки:
– Эй, лейтенант, лейтенант! Андрей огрызнулся с досадой:
– Ну какой я тебе лейтенант?
– А мне одинаково, – сказала кнопка смирно. – Что солдат, что генерал. Был бы мальчик хороший…
– Ну а дальше что?
– Кого ищешь-то? Жениха, что ль?
– Шурика ищу… Знаешь?
– А, Шурика… Так бы и сказал, он в комнате сидит, кукует по уходящему дружку. А может, и по невесте!
Андрей шагнул в коридор, отстранив кнопку, но она скользнула наперерез и снова встала перед ним.
– Эй, лейтенант! Лейтенант! Ты меня не забывай! Я хорошая!
– Ладно, не забуду. Вот же вязкая ты какая!
– Какая? – переспросила она.
– Прилипчатая…
Она толкнула его в грудь двумя руками, крикнула на весь коридор:
– Я бы не только к тебе, деревянному, я бы к пню старому прилипла… Тоже, лейтенант нашелся!
Андрей торопливо, по памяти, нащупал ручку и очутился в комнате, наполненной, как баня, гулкими, неведомо откуда исходящими голосами, выкриками, пением.
И тут в основном были бабы, но постарше, тянули мотаню: «Ах, мотаня, ты мотаня, ты мотаня модная, ешь картошку понемножку и не будь голодная…» Другие отвечали протяжно: «Капустка моя мелкорубленая, отойдите от меня, я напудренная!» Никем не привеченный, стоял Андрей за чужими спинами, разглядывая застолье. Вздрогнул, весь напрягся, как пружинка стальная: на переломе двух столов, на углу, сидел чернявый молодой парень, тот, кого он искал.
Никогда не видел его Андрей, но узнал сразу. Узнал бы где хочешь, столько передумал о нем, столько представлял, вынашивал его образ.
Не сводя немигающих глаз, стал подбираться к нему через спины, табуретки, бутылки на полу. Лез, цепляя за чужие ноги, но не видел никого, кроме этого, родней родного теперь ему человека.
Втиснулся, подвинув, отжав кого-то, уселся рядом. Повернулся к парню, стал его рассматривать. Подробно оглядел, не торопясь, обстоятельно и детально, как собственное лицо в зеркале.
Отметил про себя, что красив оказался испанец, задумчив, курчав, как поэт Жуковский на гравюре в хрестоматии. Детский профиль, крошечный кадычок на тонкой смуглой шее. Одет скромно – рубашка да штаны. Все подштопано, без дырок, видать, бабкина рука.
Ах, Шурик, Шурик, дорогой Арманд! Прости, но должен тебя потревожить. Не я, не я, это голос судьбы зовет.
Слышь? Нет, не чуток, брат, своим горем занят. Свое, известно, громче чужого. А ведь я тут, под боком, кричу, молю о помощи! А? Что?
– Что? – спросил Андрей вслух. – Ты что-то хотел сказать?
Парень поднял голову, мельком взглянул на соседа. Ничего он не хотел сказать, не до того ему было. Андрей укоряюще покачал головой, но не обиделся.
