Маша задумчиво глядела себе под ноги.
— Что такое «росстани»? — наконец спросила она.
— Ну перекрестки, распутья... Там, где дороги расстаются.
— Я и не знала, что вы и серьезные стихи пишете.
— Я не пишу, Машенька. Я сочиняю. Изредка.
— Почему же не пишете? — удивилась Маша.
— Ну-у... — Служкин замялся. — Мне кажется, писать — это грех. Писательство — греховное занятие. Доверишь листу — не донесешь Христу. Поэтому какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но никогда не воспитывала. В отличие от жизни. Можешь преподнести эту мысль Розе Борисовне.
— А при чем тут она? — словно бы даже обиделась Маша.
— Как «при чем»? Она же у вас литературу ведет.
— А-а...
Служкин и Маша подошли к старой сосне у самого обрыва.
— А вот теперь посмотри, — велел Служкин, указывая пальцем.
Вешние воды, дожди и ветер вынесли почву из-под сосны, и она стояла, приподнявшись на мощных, узловатых корнях. Одни корни вертикально ввинчивались в землю, а другие, извиваясь, как змеиные волосы Горгоны, веером торчали в пустоту.
— Ух ты! — ахнула Маша, присаживаясь на корточки, чтобы разглядеть получше. — Это и есть ваша сосна на цыпочках? А я столько раз была там, внизу, на пляже, и никогда не замечала!..
Служкин подошел к сосне и похлопал ее по стволу.
— Давай обойдем ее с той стороны? — предложил он.
Маша поднялась, подошла к нему и заглянула вниз.
— А не опасно? — наивно спросила она.
— Смертельно опасно, — ответил Служкин. — Но ты делай, как я.
Он обнял сосну, прижался к ней грудью и животом и по корням засеменил вокруг ствола. Маша засмеялась, тоже обняла ствол и смело стала переступать по корням вслед за Служкиным, глядя в обрыв через плечо.
Служкин остановился на полпути, и Маша, дойдя до него, тоже замерла. Они стояли над пропастью, Служкин обнимал сосновый ствол, и Маша обнимала сосновый ствол. В тишине было слышно, как сосна чуть поскрипывает, и высоко над головами плавно покачивались темно-зеленые, ветхие лапы кроны.
Маша упрямо смотрела куда-то вниз, куда-то вдаль по ледяной Каме. На висках ее и на розовых от мороза скулах проступили яблочно-бледные, нервные пятна.
— Виктор Сергеевич, — негромко сказала Маша, — мы с вами упадем...
Седьмого марта в детском садике устраивали утренник в честь Восьмого марта. Служкин пришел один — Надя не смогла.
Небольшой зал на втором этаже садика был уже заполнен бабками и мамами в шубах. Поскольку мест не хватало, воспитательница отправила Служкина, как единственного пришедшего на утренник папу, за скамейкой. Служкин приволок скамейку — длинную, как пожарная лестница, — и поставил ее так, чтобы отсечь ею зрительскую часть зала. Он первым уселся на эту скамейку и оглянулся, разыскивая взглядом Лену Анфимову. Лена стояла у стенки среди тех, кому не досталось места. Служкин махнул ей рукой. Здороваясь со знакомыми, Лена пробралась через плотно заставленные ряды и села рядом со Служкиным.
— Привет, — сказал Служкин. — С праздником тебя. И кстати, с прошедшим днем рождения.
— Ты даже помнишь? — улыбнулась польщенная Лена.
— Конечно, у меня отличная память, — похвастался Служкин. — К тому же все записано.
— Как у тебя дела? — спросила Лена, спуская на плечи шаль.
— Да так себе. Как обычно. Горе со щами, счастье с прыщами.
— Ты уж расскажи, — засмеялась Лена.
— Рассказывать долго, особенно если учесть, что нечего. Вроде ерунда одна, а вроде и лопатой не перекидаешь. Ногу вот сломал.
— Поэтому тебя долго не было видно, да? Я хотела у Нади спросить, да постеснялась, больно она у тебя строгая... Как нога, хорошо срослась?
— Какое там!.. — Служкин безнадежно махнул рукой. — Отрезали к чертовой матери на фиг, как Мересьеву... Кстати, угадай загадку про него: кто такой — ползет, ползет, шишку съест, опять ползет?..
— Дорогие наши мамы! — прервала Служкина воспитательница, выгоняя в зал табунок детишек и выстраивая их. — И дорогой папа, — добавила она, посмотрев на Служкина.
Женщины в зале дружно засмеялись.
— Это мой папа, Витя! — крикнула Тата.
— Сегодня ваши дети приготовили вам выступление и подарки!
— Й-и!.. — за пианино взвизгнула, как лошадь, музруководительница так, что Служкин вздрогнул, и ударила по клавишам.
Детишки и воспитательница нестройно запели. Точнее, сперва запела воспитательница, потом начали неуверенно подключаться дети. Мамы, растрогавшись, притихли, только в углу какая-то бабка бубнила: «Раньше молоко было двадцать семь копеек, булка белая — восемнадцать, булка черная — четырнадцать...»
Утренник начался. Дети хором старательно читали стихи, громче всех с выражением орала воспитательница. Потом стихи стали читать поодиночке: кто звонко тараторил, кто невразумительно мычал. Воспитательница шепотом на весь зал подсказывала слова забывчивым. Андрюша рассказал свое четверостишие, глядя в пол, почти беззвучно. Лена виновато пожаловалась Служкину:
— Он дома хорошо читал, а на людях стесняется...
Тата тоже едва слышно, тоненько прочла:
— Весенний праздник радостный
пришел сегодня к нам,
И ярко светит солнышко
для наших добрых мам.
В стихах также упоминались «весенние деньки», «звонкая капель» и прочее, что выдавало детсадовскую самопальность этих опусов.
— Значит, Витя, ты не знаешь про двенадцатое число? — тихо спросила Лена.
— А что было двенадцатого? Драка или революция?
— Ирида Антоновна умерла.
— Чекушка?..
Служкин долго молчал, глядя, как смешно танцуют дети под барабанные аккорды изношенного пианино — парами, с приседаниями, уперев руки в бока.
— Нет, я не знал, — сказал Служкин. — Я вообще ее после школы не видел... Чем она занималась на пенсии?..
— Летом на даче копалась, зимой на рынке рассаду продавала.
— Ну и ну... — Служкин покачал головой. — А я к ней даже в гости не ходил... Слышал, что наши собирались, а не пошел... Виноват я перед ней...
— Да все мы виноваты, — заметила Лена. — Чего уж там...
Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек.
— А сейчас, дорогие мамы, — объявила она, — ребята подарят вам подарки, которые они сами смастерили!
Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилии авторов на обратной стороне картонок.
— Ну, чего же вы стоите? — подзадорила детишек воспитательница. — Бегите, дарите мамам...
Дети сорвались с места и кинулись через зал. Мамы на задних рядах привстали, протягивая руки над плечами сидевших. Тата тоже помчалась к папе, но в толпе ее толкнули, и она шлепнулась на пол. Чья-то нога наступила на ее аппликацию. Тата торопливо подняла разорванную картонку и заревела.
Служкин подбежал к ней, обнял и унес на скамейку.
— По... порвали!.. — плакала Тата, утыкаясь носом ему в грудь.
— Ну что ты, что ты... — бормотал Служкин, поглаживая ее по спинке и расправляя смятый картон. — Ничего страшного... Мама и такому подарку очень обрадуется, честное слово!.. Ну хочешь, мы с тобой сегодня новую аппликацию склеим?..
Банты щекотали напряженные скулы Служкина.
— Товарищи мамы! — крикнула воспитательница в гомонящий зал. — Ведите детей в группу, сейчас у них будет обед и тихий час!
В раздевалке своей группы Тата — с опухшими глазами и красным носом — стащила праздничное платьишко и сказала:
— Папа, пусть за мной сегодня Надя придет...
— Мы вместе придем, — пообещал Служкин. — И на санках домой поедем.
Отправив Тату обедать, Служкин вышел на крылечко и закурил, поджидая Лену. Лена появилась нескоро. Она вела Андрюшу.
— Проводить вас? — спросил Служкин.
Втроем они медленно пошли к воротам садика.
— А у Чекасиной на похоронах наши были? — спросил Служкин.
— Были, почти все. Поживают нормально... Девчонки наши почти все замужем, кроме Наташи и Алки, у всех дети, у кого даже двое. Про мальчишек не знаю: в перчатках были, не видно, с кольцами или без, а спрашивать я постеснялась. Знаю, Васильев и Соколов женились, а Петров даже развестись успел. Дергаченко в аспирантуре, Васька военный, Сережка в милиции. Галимуллин — коммерсант, свои киоски имеет, огромный венок привез, машины достал...
— А Фундамент правда на Лебедевой женился?
— Правда. А Лисовский на Коньковой из «бэ»-класса.
— А Ветка была?
— Нет, ее тоже не было.
— То-то она мне ничего не говорила, — заметил Служкин.
В конце февраля прошла оттепель, но сейчас вновь навалились морозы и непогода. На улице мела метель. В небе в белом дыму шевелилось бледно-желтое солнце. Было слышно, как крупка хлещет по стеклам окон. Вдали, изгибаясь, вдоль витрин магазина скользили снежные столбы.
